Моника 2 часть (ЛП)

- Нет! Нет, Ренато! – не владея собой, прервала Моника. – Ты не произнесешь этого, не попросишь наказания для Хуана!

- Тишина, тишина! – рассердился председатель. – Хватит! Я очищу зал! Сеньора де Мольнар, в качестве свидетеля вам запрещено быть в зале. Пройдите в комнату свидетелей, или я арестую вас за неуважение властям.

- Нет! – резко выступил Ренато.

- Никто не может прерывать судебный порядок. Будете говорить в свое время, когда вас спросят. И если вы должны сказать что-либо в защиту обвиняемого…

- Это самый благородный человек на земле! Если вы представляете собой правосудие, то не можете обвинять его!

Единогласный крик пробежал по залу. Судьи и присяжные встали; охрана с ружьями задерживала народ, который пытался выскочить на помост. Неспособная сдерживаться, Моника встала перед судом, подошла к Хуану и повернулась к Ренато. Председатель дал знак судебному приставу, тот приблизился, но не осмелился ее тронуть, остановился перед ней. Затихли перешептывания и голоса – неожиданно возник жадный интерес к услышанному:

- Сеньоры судьи, присяжные, вы не можете приговаривать Хуана! Необходимо судить, но не совершать новой жестокости. Ради Бога, послушайте. Вы накажете его за великодушие? Милосердие? За защиту тех, у кого ничего нет? За помощь беззащитным? Нет! Правосудие не может наказывать за борьбу, защиту своей жизни и жизни других несчастных, за борьбу с варварством, за помощь сбежавшему ребенку, за ранения при самозащите от подлеца по имени Бенхамин Дюваль…

- Сеньора де Мольнар, хватит. Хватит! – осудил председатель. – Вы взяли на себя роль адвоката, нельзя выслушивать подобное. Здесь слушаются не доводы, а доказательства, которые дали бы вам право говорить.

- Я немедленно предоставлю вам доказательства. Только умоляю сеньоров присяжных быть менее жестокими с Хуаном, чья судьба с детства была к нему сурова. К тому же, его ошибки, преступления, предъявленные обвинения случились в основном в других странах, где царствуют другие законы.

- Свидетель забывает, что основные обвинения, помимо ссоры с Бенхамином Дювалем – это невыполнение обещания выплатить компенсацию, когда тот отозвал свой иск, – напомнил председатель. – Злоупотребление доверием, это значит, что он вышел из порта на корабле до того, как удовлетворил долг, в котором сегодня его обвиняет сеньор Ренато Д'Отремон и Валуа.

- Я как раз собиралась подойти к этому вопросу, сеньор председатель, – прервала Моника. – Хуана арестовали и отсутствовала его связь с внешним миром вплоть до настоящего момента, мне помешали переброситься с ним даже словом. Я разделяю с ним бескорыстие, искреннее презрение к деньгам. Но у женщины, на которой он женился в Кампо Реаль, есть наследство. Подарок скромный. Этим я обеспечу покрытие долга. Даю торжественное обещание присутствующим на этом суде выплатить все до последнего сентаво, надеюсь, этого хватит, чтобы освободиться от обвинения в злоупотреблении доверием.

- Могу ли я задать вопрос свидетельнице? – добавил Ренато. – Только один вопрос свидетельнице, прежде чем та заявит под присягой. По причине ли доброты Хуана Дьявола она умоляла доктора Фабера написать матери, попросив помощи, поддержки, чтобы сбежать со шхуны «Люцифер», где была удержана против предписания доктора, несмотря на тяжелую болезнь?

- Никогда я не просила доктора Фабера написать такое письмо матери, – решительно отвергла Моника. – Я лишь попросила сообщить, что жива. Клянусь, в этом состояла моя просьба к доктору Фаберу.

- Предположим, что причина такого действия доктора вызвана страданием и беспомощностью его соотечественницы, которую оставили на жалком корабле против ее желания, что крайне возмутило его, и он решил пойти дальше. Разве этого недостаточно, чтобы опровергнуть притворную доброту Хуана Дьявола?

- Я лишь благодарна ему за поездку. Я сознательно приняла его бедность. Никакой суд не может обвинить его, если я не обвиняю, никто не может поддерживать против него иск, если я отказываюсь. Считаю своим долгом ответить глубочайшей благодарностью обвиняемому…

Она замолчала, чувствуя, что силы покинули ее, но твердая рука ее поддерживала. Рядом с ней стоял Ренато, который воспользовался этим и повернулся к суду:

- Мне очень больно заставлять свидетельницу затрагивать личное. Очень жаль выставлять на всеобщее обозрение честь моей семьи. Когда дело доходит до такого, следует выпивать все до последней горькой капли. Публично, принимая новую на себя должность прокурора, которого прервали, прошу сеньоров присяжных вынести вердикт виновности, чтобы председатель суда применил более строгое наказание, отмеченное в законе для доказанных обвинений, признанных самим обвиняемым и доказанных свидетелями. Прошу самого сурового наказания, которое есть в кодексе, чтобы защитить общество от того, кто его злословит и нападает, чтобы стало неповадно тем, кто хотел следовать его стопам, в интересах женщины, которую я, к сожалению, законно отдал в его руки. Если она, в своем бесконечном благородстве, настаивает быть его законной женой, прошу сеньоров присяжных и судей помочь мне исправить большую ошибку, чтобы почувствовать себя честным человеком.

Последовала торжественная тишина. Не имея сил остановить его еще раз, Моника отошла. Теперь она находилась рядом с Хуаном, но едва могла на него смотреть. Перед глазами словно вертелся вихрь, в голове стучали удары молотка, напомнив ей тот ужасный путь к побережью, когда ей казалось, что живет в адском кошмаре. Для нее голоса звучали громче, взрывались, пронзая сотней стрел тоски, ударяя словно хлыстами.

- Обвиняемый может говорить в свою защиту или согласиться с защитником, – провозгласил председатель.

- Благодарю защитника и суд, – насмешливо произнес Хуан. – Моя единственная защита – отрицать правду, а я признавал ее. Ничего не стоят причины моих поступков, как прекрасно выразился сеньор личный обвинитель. Я презираю деньги, презираю и ненавижу их всей душой, по крайней мере до сих пор. Возможно, из-за отвращения видеть, что деньги – цена всего, возможно из-за отвращения смотреть на тех, кто цепляется за них, и становится еще ненасытнее, исполненный желания нагрести побольше золота в свои сундуки. Не из-за приданого я просил стать женой Монику де Мольнар. Мужчины моего класса женятся не на приданом, а на женщинах. И если весь этот процесс, как только что заявил Ренато Д'Отремон, имеет целью вырвать женщину, которая законно принадлежит мне, то отвечу, что ему никогда это не удастся, если только он не наймет убийцу, чтобы покончить со мной!

- Тишина, тишина! – председатель пытался перекричать возгласы, вызванные последними словами Хуана. – Заседание приостанавливается. Перерыв на двадцать минут до слушания свидетелей защиты. Покинуть зал!

Хуан пытался повернуться к Монике. Два жандарма преградили ему путь, другие подталкивали к длинному проходу. В его руках была записка, переданная Чарльзом Бриттоном. Пока он шел с четырьмя вооруженными, он развернул ее и жадно прочел. Только несколько слов, безумных и страстных слов любви поколебали его сомнения. Записка от женщины, написанная крупными, неровными буквами. Не было знака, подписи, он не помнил, где видел этот почерк, но тонкий аромат духов, которым дышала бумага, словно враз возник в его памяти, и он злобно смял и выбросил ее, как лунатик, и пошел прочь.

Моника последовала за Хуаном. Она освободилась от рук Ренато, уклонилась от судебного служащего. Она бежала с тревогой, желанием догнать, обменяться хоть словом. Но поздно. Обитая гвоздями дверь закрылась за последним жандармом, и Моника неуверенно остановилась, будто очнулась, задыхаясь от сумятицы чувств. Недалеко от дверей валялся клочок бумаги, она подняла его. Да, из рук Хуана выпал этот клочок бумаги, и она с волнением побежала, подумав, что это его сообщение. Может, для нее?

Она читала снова и снова, едва понимая. Наконец, ее рассудок прояснился. Она вспомнила почерк, знакомый запах духов, застрявший в горле, и горестно прошептала: