Печать дьявола (СИ)

-- Бог воли?

-- То есть -- дьявол. Так что для него l'Air Epais был, возможно, обретённой родиной духа.

Морис поморщился. Виллигут, живой или мёртвый, был ему омерзителен.

-- Чёрт меня подери, я признаться, думал, что после того, как Нергал ублажил-таки Генриха, я избавлюсь от его надоедливых приставаний. Что он хотел от меня? Неужто ему Фенрица мало было?

Гиллель неожиданно прыснул со смеху.

-- Тут уж я могу просветить вас в полной мере, мсье де Невер. Нергалу, в общем-то, всегда было абсолютно всё равно, куда ткнуться, но он не содомит и предпочитает женщин. Виллигут надоел ему, и Фенриц сыграл с ним третьего дня изуверскую шутку, велев приготовить на их "любовный" ужин салат с солёными огурцами, молочный коктейль и торт с масляным кремом. Не доверяя проверенным народным рецептам, он заказал в Шаду у аптекаря кварту слабительного, смешал коньяком -- и всем этим угостил Генриха. Цель его была проста -- он просто хотел несколько дней отдохнуть от его навязчивости. Три дня он и отдыхал...

Морис против воли тихо рассмеялся.

-- Родина духа обернулась мачехой?

Хамал кивнул и вдруг помрачнел.

-- Эммануэль сказал, что я -- по его мнению, Человек Духа. Если только предположить, что духовность придаёт мерзостям оттенок некой гармоничной завершённости, так сказать, одухотворяет их? Но, боюсь, он говорил о другом. Если же то, что тебе воздают, больше того, что ты есть, нужно либо стать выше, либо -- исчезнуть совсем. -- И увидев, как побледнел де Невер, Хамал поспешил заметить, -- это я о себе, Морис.

Оба надолго замолчали.

-- Я вначале полагал, что Эммануэль наивен, -- выговорил наконец Невер, -- Чист и наивен. Потом понял, что просто -- чист. Он не понимает многого именно по кристальной чистоте, но ведь всё, что он не понимает -- просто мерзость. Не понимать мерзости! -- Лицо Мориса де Невера исказилось, и Хамал впервые рассмотрел, как он истомлён и измучен. -- А я? Есть ли на свете мерзость, которой бы я не понимал? Вы правы, Хамал. Чем я лучше Нергала, с которым мы сталкиваемся в одних и тех же смрадных притонах? Странно как раз то, что я цепляюсь за Ригеля, так боюсь упасть в его глазах. А ведь, узнай он обо мне всё, он, наверное, просто пожалел бы меня.

-- Ну, полно вам, Морис, -- Хамал поднялся. -- Пора. Хотя знаете, вы все-таки не правы, -- вдруг заметил он, вернувшись от порога. -- Не думаю, чтобы это было значимо, но все-таки вы -- лучше Нергала. Вы осознаёте свои бордельные вояжи как гнусность, а наш дорогой Фенриц уверен, что его инфернальные проделки -- абсолютная норма. Умение назвать мерзость мерзостью, видимо, и есть основной признак нравственности, подлец же всегда скажет, что всё распределяется по гауссиане, а мерзостей не существует как таковых. Покойник Виллигут, кстати, именно так и высказывался.

Гиллель ушёл. Морис задвинул засов и сел на кровать. Потом тихо опустил голову на подушку и лёг. Его глаза неожиданно увлажнились, и сквозь слёзы он долго смотрел на чёрное звёздное небо.

Глава 14. Странного много

На Броккен ведьмы тянут в ряд.

Овёс взошёл. Ячмень не сжат.

Всей кавалькадой верховых,

чертовок, ведьм и лешачих!

-- И.В. Гёте, "Фауст"

Возросший уровень смертности в Меровинге тревожил не только Хамала. Декан факультета был весьма обеспокоен. Взволнованы были и наставники. Правда, двое из них -- преподаватель латыни профессор Рафаэль Вальяно и куратор Эфраим Вил сохраняли странное спокойствие, расположившись у окна в деканате и лениво передвигая по шахматной доске фигурки из слоновой кости.

Экзальтированный и впечатлительный профессор Франсуа Ланери был особенно изумлён тем, что подобное могло произойти в древних стенах Меровинга. Преподаватель греческого Анастасиос Триантафилиди снобистски отметил тот негативный факт, что, несмотря на дороговизну обучения, в университет всё же проникают достаточно странные субъекты. Кто такой этот Виллигут? Его фамилия не значится в Синих книгах. Откуда он, спрашивается?

Его поддержал профессор Реджинальд Уильямс, читавший курс английской литературы. Да, происходит чёрт знает что. Практически все на курсе -- сироты. Хорошо хоть -- далеко не нищие. Но много странного, да. И физиономии какие-то порочные и любви к искусству ни на грош.

Профессор Ланери не согласился. Нет-нет. Есть всё же приятные исключения. Он вспомнил Мориса де Невера. Вот уж воистину, дивная поросль лозы цветущей! А как глубоко знает и чувствует историю!

-- Странного много, -- вернулся к теме разговора профессор Вольфганг Пфайфер, -- местные жители как с ума посходили. Уверяют, что видели в окрестностях Меровинга огромного волка. Говорят, что это он зарезал трёх пастухов. У покойников взрезано горло, но все трупы обескровлены и похожи на мумии. И исчезает он-де всякий раз около замка. Чёрт знает что. А ещё говорят, что какая-то фурия носится над замком на метле. Видели и какой-то странный призрак, проходящий сквозь каменные стены. Оголтелые глупцы. Простонародье, тупое мужичьё, что с него взять?

Профессор Вальяно передвинул белого ферзя на соседнюю клетку и молча посмотрел на куратора. Эфраим Вил задумался. Его согнутая в запястье рука с длинными тонкими пальцами и острыми ониксовыми ногтями хищно нависла над рядом чёрных пешек.

* * *

Между тем в ночь гибели Виллигута бодрствовали не только Хамал и Невер. Не спал и Риммон. Бродя в Нижнем портале, обдумывая происшествие с Виллигутом, Сиррах устроился на скамье под облетевшими вязами, стараясь увидеть освещённое окно спальни Эстель. Нет. Ему не померещилось. Неожиданно он заметил её на балконе. Её белокурую головку нельзя было спутать ни с чем. Эстель оказалась на перилах и... вдруг взмыла в ночное небо. Чёрный изящный силуэт пышноволосой женщины на метле был отчетливо различим на золотом фоне лунного диска. Через несколько минут она вновь мелькнула среди полупрозрачных ночных облаков, устремилась назад к балкону и тут, наконец, заметила Риммона. Испуганно вскрикнув, юркнула в окно спальни.

...Распахнув двери своей гостиной, Риммон резко свернул к буфету. Налил стакан вина и залпом выпил. Налил ещё и выпил снова. Кровь ощутимо пульсировала в жилах Сирраха. Руки тряслись. Стучало в висках. Дыхание сбивалось. Ноги странно ослабели.

Он любит ведьму. Самую настоящую ведьму. Он налил ещё один стакан и вновь осушил его, не почувствовав вкуса. Да, ведьму. Риммон прошёлся по гостиной. Немного успокоился. Дрожь в ногах постепенно прошла. Дыхание выровнялось. Да, ведьму. С размаху Сиррах плюхнулся на диван и глубоко вздохнул.

А, собственно говоря, чего он так разнервничался? Столько вздора про них говорят! Но, что, если правда, что они могут любить только инкубов? Нет, это чепуха. Она... любит... будет ... любить его. Он уверен. Почти ...уверен. Нет. Это всё бредни. Риммон пожал плечами. Инквизиции уже нет. Пусть себе летает...

"Ничего себе -- пусть летает! -- всколыхнулся он снова. -- Зима на дворе! В одной рубашке! Простудится, сляжет! А если упадёт?! А если кто увидит? О чём только думает?! О, le femme, le femme..."

Риммон вскочил и поспешил в женский портал.

Эстель спряталась за портьерами спальни и тряслась в беззвучном плаче. Её мать убили селяне, сшибли поленом в воздухе и затоптали ногами, крича, что она ведьма. И дёрнула же её нелёгкая! Почему она не утерпела? Неумолимая и неконтролируемая сила полнолуния всегда путала её мысли. Она вдруг становилась каким-то совсем иным, безумным и неуправляемым существом. Небо манило её, метла начинала приплясывать и кружиться около неё. Пересилить этот мощный зов ночного звёздного неба и белого лилейного лунного сияния она была не в силах. И надо же было...