Кубанский шлях (СИ)

Вышел во двор Дудай.

- Эй, хромоногий, отгреби снег от дверей!

- Уже!

- Опять нападало. Греби, гяур, говорю! Дармоед!

Хозяин не переносил, когда Рильке находился без дела. В прежней жизни Клаус никогда не обременял себя физическим трудом. Даже будучи в бедственном положении, он пытался держать прислугу. Но об этом надо забыть. Сейчас он бесправнее любого раба Дудая, который трудится на него с рассвета и до поздней ночи. И если бы не надежда хозяина на выкуп, Рильке давно бы уже лежать в могиле без последнего причастия.

У Дудая живёт его племянник, которого Рильке лечит. Когда самого хозяина нет дома, подросток отмыкает колодки и даёт возможность лекарю размять ноги, досыта поесть и поспать. Рильке благодарен ему за это. Они друг друга мало понимают, однако пленник массирует мальчишке сохнущую руку. Недавно пальцы больной руки стали шевелиться, и у Клауса Рильке появилась надежда на помощь благодарного мальчика в подготовке побега. Пусть слабая надежда, но поддерживающая его никчёмную жизнь.

На улице довольно холодно. Без рукавиц закоченели руки, и Клаус вошёл в сарай, который для пленников к зиме слегка утеплили и к стене прилепили очаг. Но топить его можно было только один раз, вечером. Рильке едва протянул руки к ещё неостывшей печи, как услышал голос хозяина:

- Выходи, гяур! Вот и ты, бездельник, кому-то нужен. Может, найдутся на тебя глупцы и выкупят.

Дудай отомкнул колодки, позвал племянника и велел ему сопроводить лекаря в кунацкую к Мусе. По дороге Клаус гадал, кому он понадобился, но ни одна догадка не приходила в голову. Преодолевая снежные завалы в переходах между усадьбами, вошли в чистый просторный двор Мусы. Возле кунацкой стоял Инал и махал им рукой.

- Сюда! Сюда! Вас ждут!

В доме пленник увидел двух одетых по-русски людей.

- Здравствуй, лекарь! - весело произнёс чернявый бородач, протягивая ему руку.

Услышав русскую речь, да ещё и приветствие ему как равному, Рильке заплакал и упал на колени:

- Выкупите меня, пожалуйста. Сил здесь жить нет...- сквозь его всхлипывания едва можно разобрать слова, - я недорогой... Я вам отслужу.... Заработаю денег и отдам.

Он, содрогаясь от рыданий, елозил на коленях по полу, поворачиваясь то к одному, то к другому, не зная, кто из них главнее:

- Пожалейте, несчастного раба. Выкупите...

Степан поднял пленника с колен и, усадив на табурет, поднёс воды. У Рильке стучали о кружку зубы и дёргался глаз. Когда он немного успокоился, Фрол спросил:

- Кто ты? Как твоё имя?

- В прошлой жизни доктор Клаус Рильке, - представился он.

- Немец?

Рильке утвердительно кивнул.

- Как ты оказался в плену?

Он, размазывая слёзы по измождённому лицу, поведал свою печальную историю.

Степан просительно посмотрел на друга. Фрол деловито хмыкнул и строго произнёс:

- Вот что, Клаус.... Посмотри мою болячку. Вылечишь - выкуплю.

Рильке оглядел кунацкую и, увидев сосуд и таз, попросил слить ему на руки воды. И сразу стал увереннее и даже как будто ещё выше ростом. Осмотрев ноги Фрола, он заявил:

- На правой - язва, запущенная. Лекарств нет, придётся пользовать природными средствами. Я приготовлю. На левой ноге ранка легче, можно просто травкой подсушить. А пока обезвредим раны. Мне нужна соль, кипячёная вода и чистая тряпка для повязки.

- Сейчас принесу, - откликнулся Инал.

Рильке оторвал два лоскута от принесённой черкесом тряпки, и, смочив их в солевом растворе, наложил на раны и ловко перевязал.

- Завтра начнём лечение, - пообещал он и, попрощавшись, неохотно направился к выходу.

23.Вахмистр Сухой

Пётр Осипович Сухой был в годах. Во время одного из набегов татарских конников Давлет-Гирея на станицу была вырублена вся его семья, дом сгорел, и он дал себе слово отомстить татарам. За жену Ефросинью, за детушек малых, за отца-матерь.

После битв и подвигов он не вернулся в станицу, а продолжал службу в крепости св. Дмитрия Ростовского при регулярной армии.

После стычки под Азовом с ногайцами казак привязался к юному Барятинскому, сдружился и с Евтеичем. Как оказалось, они оба участники войны с турками. Так что тем для разговоров было много. Только в одном они не сходились. Сухой утверждал, что Суворов был донским казаком, Евтеич сердился на него за это и повторял, что Александр Васильевич родился и жил в доме на Большой Никитской, что находится в Москве, по соседству с одним из домов князей Барятинских.. Он подскакивал к Сухому и выкрикивал:

- Не веришь, спроси у Андрея Ильича. Они о том ведают. Спроси! Донцов-ероев у вас нет, что ты Суворова сюда приплетаешь?

Андрей, услышав славное имя полководца Суворова, присел около старых вояк.

- Почему нет, - раззадорился Сухой, - есть! Я служил в казачьем полку, где командир был лихой рубака и ярый кавалерист. Мог рубить на скаку одновременно обеими руками. На полном галопе с двадцати метров разбивал из пистоля шеренгу глиняных крынок и мог пролезть под брюхом скачущего коня с шашкой в зубах.

Пётр Осипович, увидев нового слушателя, ещё более оживился:

- А я расскажу вам об этом нашем отважном казаке. Вам известно, наверное, что большая дорога в Задонье, с Дона на Кубань, идёть через станицы Раздорскую и Цимлянскую? Там война была всегда: наши казаки ходили за добычей в кубанские степи и на Кавказ, по этой же дороге шли за добычей и пленниками татары. Путь широкий, но очень опасный. Какие казаки попадали туды служить, быстро становились стоющими воинами, внимательными, осторожными, дерзкими, отважными. Закубанские татары - тожеть хоть и дикое, но храброе племя! Казачья кровь и доси из-за них текёть рекой.

Я там был и не раз преодолевал линию, по которой были поставлены казачьи полки. Служил я в полку у Матвея Платова. Это таперича он известный ерой, а тады ему было двадцать три года. На Кубань собрали обоз. Мы везли казакам на линию провиянт, разные припасы, скот и дажеть верблюдов. Ехали на новые места и переселенцы. Сей огромадный обоз вёл полковник Бухвостов с двумя полками казаков: нашим и полком Ларивонова. Мы ехали спереди обоза.

Была, помню, ранняя весна, но степь уже расцвела и пьяно дурманила головы. Наш полк стал на лагерем на ночлег у речки Калалах, недалёко от Ейска. Лошади поели и дремали, переминаясь с ноги на ногу, казаки усе стихли. А мне не спится - тревожно, эдак, в грудях, послухал землю - вроде птицы кричать.

Заглянул в шатёр к Платову и гутарю ему:

- Выдь, Матвей Иванович, сюды на час.

- Платов скоренько оделся, и мы вышли в открытую степь.

- А ну, приляг ухом к земле!

Платов прилёг.

- Ну, что слышишь, Матвей Иванович?

- Слышу какой-то шум, и, вроде, крик птиц, - сказал он, вставая.

- Да рази птица кричить тёмной ночью? Она сидить смирно или спить.

- Так что же это такое?

- А вот что, - гутарю ему, - неприятель недалёко. Стал лагерем, развёл огни. Птиц вспугнули, вот они и кричать. Крику много - много огней, и много басурман. На заре, думаю, надо ждать нападения.

- Пожалуй, ты прав, - говорить он эдак раздумчиво.

- Поживёшь доле, узнаешь боле, Матвей Иваныч.

Вить послушался меня Платов, не гляди, что полковник. Тихо поднял свой полк, окопался и составил повозки внутрь бивака.

А на рассвете поднялась вся орда Давлет-Гирея, с двадцатью тысячами всадников. На наши-то два полка!

Послал Платов двух казаков с донесением Бухвостову. Одного зараз убили, другой, видать, утек усё ж.

Поднялося солнце и осветило всю орду. В глазах у нас зарябило от разноцветных одёжек татар. Облегли поганые наш лагерь с усех сторон. Огромадное поле было покрыто всадниками.

Хотя Ларивонов был старше нашего Платова, но Матвей Иваныч взял командование на себя, потому как решил, во что бы то ни стало отбиться от татар.

Семь раз враги атаковали наш лагерь, и семь раз две его пушки и казачьи ружья отбивали их натиск.

Много казаков полегло за валами, многие были ранены, укрепление разбито в нескольких местах, повозки поломаны, треть лошадей, стоявших в середине окопа, была перебита. Отчаялися мы: патроны кончалися, солнце пекло невыносимо, нечем было утолить жажду и неоткуда ждать помочи.