Печать дьявола (СИ)

Риммон деловито выдвинул ящики комода, а за ними -- ящик туалетного столика. Распахнул дверцы шкафа. Эстель и Сибил осторожно заглянули внутрь. Шкаф был набит платьями, комод -- обувью, а туалетный ящик -- флаконами и коробочками косметики.

Риммон тоже с изумлением оглядел трюмо Лили. Баночек и скляночек там было несметное множество. Зелёная фарфоровая чашечка со шнудой, белым кремом, который на щеках под воздействием воздуха сначала розовеет, а позже делается пунцовым и создаёт эффект яркого румянца, была опрокинута. В пузырьках, инкрустированных ракушками, светились лаки: японский золотой и афинский зелёный, цвета шпанской мушки, способные менять свой оттенок в зависимости от концентрации. Всюду беспорядочно громоздились баночки с ореховой пастой, восточными притираниями, маслом кашмирской лилии, а также бутылочки с земляничным и брусничным лосьонами для кожи лица. Рядом стояла китайская тушь и розовая вода. Вперемешку со щётками для массажа из люцерны валялись разнообразные приспособления из кости, перламутра и серебра наподобие щипчиков, ножничек, скребков, растушёвок, лент, пуховок, чесалок и кисточек. О, le femme, le femme...

Риммон мысленно спросил себя, не подсыпала ли ему эта бестия какую-нибудь мерзейшую отраву в ту памятную ночь, но присутствие Эстель мешало его размышлениям на эту тему. Странно, но тягостное чувство, возникшее тогда и томящее всё это время, отпустило его именно в день смерти этой бесовки. Случайно ли это? Но и об этом думать было некогда. Сиррах помог отодвинуть полог кровати, она заглянула в сундук и осмотрела подоконник. Там не было ничего особенного. Сибил же методично обшаривала все закоулки комнаты и только покачивала головой.

Но до чего всё же хорошо, что Лили прикончили! Риммон, любуясь Эстель, с трудом подавил распиравшее грудь ликование. Раньше у него темнело в глазах при одном воспоминании о Лили, при виде её накатывала волна гневного отвращения, но, влюбившись в Эстель, Сиррах получил ещё один повод опасаться рыжей бестии и вздрагивал при одной лишь мысли, что Эстель может стать известно о его отношениях с Лили. Это, он понимал, чести ему в глазах синьорины ди Фьезоле не сделает. Но смерть рыжей чертовки избавила его от этих опасений: теперь он мог быть твёрдо уверен в сохранении тайны. Сам же он ни сонным, ни пьяным никогда не проговорится, в этом-то Сиррах был уверен.

Настроение Риммона улучшалось с каждой минутой.

-- Нашли что-нибудь? -- мелодичный низкий голос Эрны Патолс, подпиравшей дверной косяк, заставил всех вздрогнуть.

Первой пришла в себя Сибил.

-- Скорее, чего-то не находим, -- Риммон, Эстель и Эрна молча смотрели на неё. -- Где она могла хранить свои бриллианты? Их нигде нет.

-- А они у неё были? -- Сиррах часто видел на Лили какие-то побрякушки, кольца, колье и серьги, но и предположить не мог, что они настоящие и чего-то стоят.

Девицы переглянулись и вздохнули. На лицах всех троих промелькнула лёгкая тень презрения к этим ничего не понимающим в истинных ценностях мужчинам, но это было мимолётно. Все они знали, что бриллианты у Лили были, что они были настоящими и баснословно дорогими, а старинному колье в форме виноградной лозы с зеленоватыми, чистейшей воды камнями и вовсе не было цены.

Эстель ещё раз заглянула под полог кровати. Сибил -- под подушки.

-- Нет ли здесь тайника? -- Риммон, перепачкав руку в пыли, отодвинул комод от стены и заглянул за него. -- Тут только дохлая мышь, -- сообщил он. Девицы, надо отдать им должное, даже не поморщились. -- А в чём она их хранила?

-- В чёрном ларце, окованном медью. Вот таком, -- Сибил раздвинула ладони на десять дюймов.

Эстель согласно кивнула.

-- В щель не засунешь. -- Риммону казалось, что они осмотрели всё, но тут он заметил, что вещи из шкафа они не вынимали. -- А нет ли его под платьями в шкафу?

Эстель и Сибил методично перебрали вещи Лили, выкладывая их на постель. В пустом шкафу открылось потайное отделение.

Чтобы открыть его, Сирраху пришлось напрячься и просто изувечить замок. Увы, внутри была субстанция, способная заинтересовать только синьора Торричелли. Риммон, опустив лампу, заглянул под кровать, но и там не было ничего, кроме мусора и странного тёмного предмета, который, подтянутый шваброй, при ближайшем рассмотрении оказался старой домашней туфлей.

-- Прошу простить меня, но куратор просил всех собраться в Центральной галерее через полчаса. Нет... уже через четверть часа, -- Эрна Патолс всё же вспомнила, зачем она пришла.

* * *

Все проследовали в Центральную галерею.

Куратор отметил, что совершённое жуткое злодеяние взывает к отмщению, и гнев Господень непременно обрушится на его виновника, который пока impune abiit , а затем сообщил, что в замке будет усилена охрана и после одиннадцати вечера студентам запрещается покидать спальни. Все недовольно зашумели, но куратор заявил, что таково распоряжение декана и обсуждению оно не подлежит.

Все разошлись, недовольно ворча, а Эрна Патолс направилась в библиотечный портал. Она не уставала корить себя за непростительную оплошность. Ну что она за дура! Что ей стоило сразу, едва стало известно о смерти Лили, пошарить у неё в спальне? Где были её мозги? Даже эти глупые курицы и те догадались обыскать спальню убитой раньше её! Точно ли они ничего не нашли? Скорее всего нет, подумала Эрна, с похорон минуло почти два дня. Теперь время было упущено: кто-то озаботился этим раньше неё. Но кто? Она перебирала кандидатуры, но ничего не понимала. Приходилось смириться с очевидностью: кто-то оказался умнее и проворнее.

Но у мисс Эрны оставалась ещё одна возможность существенно поправить свои дела. Именно это и привело её в библиотечный портал. Покойница Лили фон Нирах, ещё до того, как их отношения безнадёжно испортились, поведала ей, что среди её сокурсников есть человек, который обладает состоянием, дающим ему возможность при желании купить Версаль.

Слова эти запомнились Эрне.

Сейчас, остановившись недалеко от массивных дубовых дверей читального зала, она залюбовалась видом из окна. Правда, кроме корявых полуголых ветвей старого вяза, чернеющих в свете ночного фонаря, пейзаж ничем не радовал. Но, задержавшись в портале на четверть часа, она добилась успеха в отношении подлинной цели своих манёвров: из библиотеки вышел Гиллель Хамал.

Гиллель не удивился, увидев мисс Эрну, и выразил своё восхищение этой неожиданной встречей и цветущей красотой мисс Патолс. Эрна со смущённым видом опустила длинные ресницы, её божественная грудь в вырезе платья слегка порозовела. За двадцать тысяч всё это уже сегодняшней ночью могло бы оказаться в его полном распоряжении, и Хамал давно знал это -- из помыслов Мориса де Невера да и из мыслей самой Эрны. Сумма была ничтожна для него, и утереть нос мерзкому вервольфу Нергалу, облизывавшемуся на эту красотку, было бы неплохо.

Но мысли самой Эрны о том, как славно будет порыться в его вещах после того, как он уснёт, не привели Хамала в восторг. Не вдохновили его и размышления мисс Патолс о его мужских достоинствах, которые она оценивала, сообразуясь с его субтильностью, весьма невысоко. Что бы ты, дура, понимала...

Однако объяснить Эрне всю глубину её заблуждения Хамал не мог, и потому, галантно улыбнувшись, Гиллель проникновенно поделился с ней своим беспокойством по поводу возможного провала на экзамене по немецкому языку. Да-да, он очень встревожен и все оставшиеся до него дни и ночи вынужден будет зубрить, как одержимый.

Эрна взбесилась, глаза её сверкнули. Она знала, что Хамал в совершенстве владеет немецким, и его слова - просто отговорка. Как же это? Сначала Невер, а теперь и этот? Что воображает о себе этот недоносок? Быть может, это простая скаредность? Говорят, все евреи жадны до одержимости. Похоже на правду. А может, этот червяк просто ни на что не способен? Есть ли там вообще что-нибудь в штанах? Тут она заметила, что дыхание Хамала стало короче и прерывистей, а глаза неестественно оледенели. Странный он какой-то. Может, слегка -- того, припадочный? Она с недоумением смотрела на побледневшего Гиллеля, но решила сделать ещё одну попытку.