Печать дьявола (СИ)

Собственно, Митгарт ничего бы не имел против подобных изысков, но не в Меровинге и не с Генрихом, -- тот не нравился ему. Бенедикт забавлял уже третью девицу и, одурманенный предложенным ему настоем, не очень удивился, увидев в разгаре развлечения рядом с собой куратора.

Утром он не вспомнил об этом, хотя и ощущал, что позабыл нечто странное.

* * *

Утомлённый мессой Август Мормо тем не менее не хотел отпускать Лили, и после церемониала затащил её к себе. Но их общению помешал стук в дверь -- слишком хозяйский, слишком вагнеровский. Так стучат только кредиторы. Qui diable!? В ярости распахнув дверь, Мормо остановился, как вкопанный, почувствовав, что в горле мгновенно пересохло. Он осторожно сглотнул слюну и облизнул губы.

На пороге стоял куратор.

Отстранив Мормо, Эфраим Вил прошёл, словно был у себя дома, в гостиную и, присев на вращающийся стул у рояля, долгим взглядом пронзил раскинувшуюся на подушках полусонную, одурманенную Лили. Взгляд его упёрся в небольшое родимое пятно, черневшее на её левой груди. Потом он повернулся на стуле, задав несколько ничего не значащих вопросов Мормо, придвинулся к роялю и его длинные пальцы с ногтями, больше похожими на когти, упали на клавиши. Послышались такты мелодии, в которой Мормо, обладавший недюжинным слухом, сразу опознал заупокойную мессу. Но опознал с трудом, ибо аккорды её доносились только из-под правой руки куратора, тогда как левая, порхая abbassamente di mano, разухабисто наигрывала пошлейшую шансонетку "Повыше ножки, дорогая". Мормо неоднократно слышал её в свинском исполнении Нергала, всегда игриво подхрюкивавшего в такт вульгарному напеву.

Потом аккорды шансона стихли, и через несколько тактов vivace, con brio, мягко превоплотились в чумную песенку буршей, слова которой Мормо помнил с детства: "Ah, du lieber Augustin! Alles ist hin..." Музыка резко оборвалась. Куратор посидел ещё несколько минут и, по-хозяйски налив себе коньяку, выпил. Затем резко встал и вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.

Мормо в недоумении задвинул засов.

* * *

Сумбурная субботняя ночь иссякла выпитым пьяницей последним бокалом, и сквозь пустое дно забрезжил вялый октябрьский рассвет. Утром в воскресение Эстель и Сибил собрались в лавчонку, расположенную неподалёку от Меровинга, в городишке Шаду. Сиррах еще накануне вызвался проводить их. Его предложение, правда, без энтузиазма, всё же было принято: девицы боялись идти совсем одни пустынной дорогой.

На рассвете Сиррах, не успевший выспаться, ощущал мутную тошноту и головную боль, при воспоминании о ночном шабаше морщился. Тяжело было на душе, но хуже того, что мрачное нездоровье -- ещё со времён той ужасной ночи с рыжей ведьмой, -- угнездилось в нём, точно червь, и исцеление не приходило. Сиррах не мог понять, в чём его недуг. Сердце странно щемило, точно сжимало неясным предчувствием смерти. Что с ним такое, Боже?

Милое личико Эстель заставило его на время забыть о недомогании, а час спустя, возле модной лавчонки, когда он ждал девиц, ушедших за покупками, ему вдруг неожиданно полегчало. В глазах просветлело, Сиррах успокоился, расслабился, словно стряхнул с себя многодневную усталость и напряжение. Почувствовал себя собой, обрёл исходную силу духа и изначальную волю. Перестало мучительно спирать дыхание и ныть левое плечо. Девицы, выйдя с покупками из лавки, тоже заметили, что Риммон порозовел и точно помолодел.

Его косноязычие вдруг тоже пропало. Сиррах искрился остроумием, рассказывал забавные истории, смешил их любым своим замечанием, всегда приходившимся кстати. Эстель то и дело заливалась хохотом, с удивлением спрашивала, что это с ним сегодня?

Пообедали они в два часа пополудни в придорожной харчевне. В Меровинг возвращались пешком, и всю обратную дорогу Риммон был счастлив. Подумать только! Что вдруг случилось? Он чувствовал себя прекрасно, Эстель была приветлива и разговорчива, улыбалась, а порой и откровенно кокетничала с ним! Сиррах не мог понять, что произошло, но ликовал.

Вернувшись в замок, они, миновав Южный портал, подошли к статуе Помоны, вокруг которой полукругом располагались скамейки. На одной из них сидела Лили Нирах в чёрном бархатном пальто и берете с белым пером. Сирраху не хотелось ни видеть её, ни приветствовать, но кто знает, какую сцену способна закатить эта дрянь, да ещё при Эстель?! Сжав зубы, Сиррах галантно поклонился мерзавке, про себя пожелав рыжей бестии сдохнуть. Сибил вдруг громко вскрикнула, остановив остекленевший взгляд на груди Лили. Риммон с недоумением взглянул на неё, потом на Лили и вздрогнул. Оказывается, он был не одинок в своих тайных желаниях.

Под левой грудью Лили, почти неразличимая на чёрном бархате, чернела ручка ножа, вошедшего в тело по самую рукоять.

Глава 9. Ну, и кто это сделал?

Все кончено". А было ли начало?

Могло ли быть? Лишь видимость мелькала.

Зато в понятии вечной пустоты

двусмысленности нет и темноты.

-- И.В. Гёте, "Фауст"

Едва ли стоит описывать поднявшийся переполох. Риммону пришлось в этот воскресный вечер побеспокоить декана и куратора, поднять на ноги студентов и преподавателей. Около трёх часов в галереях носились слуги, сновали плотники и приглашённый коронер, задававший всем путаные вопросы. Но и он отбыл около десяти вечера.

После того, как гроб с телом Лили был установлен в храмовом притворе для завтрашнего отпевания, все однокашники убитой собрались в гостиной Мориса де Невера. Все недоумённо молчали, и тут тишину рассёк логичный и бесстрастный голос Бенедикта Митгарта.

-- Ну, и кто это сделал?

Морис де Невер был не менее спокоен.

-- А кто последний видел её живой?

-- Живой - не знаю, а нашли мы её в четверть пятого, с Эстель и Сибил. До этого я видел её вчера в Зале Тайн. -- Сиррах не спеша поднялся и лениво наполнил свой стакан вином.

-- Ты намекаешь, что её прирезали я или Мормо? -- Нергал тоже встал и теперь в упор посмотрел на Риммона.

Сиррах с наслаждением выпил, поставил стакан на стол и гаерски упёр руки в бока

-- Ну, да, -- кивнул он, -- что если она почувствовала призвание быть монахиней и отказалась быть алтарём на ваших шабашах?

Все, кроме ничего не понявшего Ригеля и сумрачного Хамала, прыснули в кулак или откровенно расхохотались. Усмехнулся и Нергал. Обвинение выглядело столь смехотворно, что глупо было и заводиться. В глазах же Риммона читались откровенная издёвка. Сиррах никогда не боялся Нергала, а после вчерашнего хотел только одного -- по возможности, никогда не видеть этого ублюдка. Однако в этом убийстве Риммон Фенрица всерьёз почему-то не подозревал. Может быть, потому, что вообще не хотел никого подозревать. Кто бы это не сделал -- он отпустил бы этот грех любому. Пропади она пропадом, мерзавка, чуть не угробила его.

-- Как раз отказывать-то покойница и не умела, -- беззлобно заметил Нергал. -- Но от нас она ушла живой и невредимой. Ножей в бок ей никто не совал.

Его слова неожиданно подтвердились, причём тут весьма сложно было предполагать сговор.

-- Это правда. Я видел её утром с балкона. Она куда-то шла со служанкой. -- Морис де Невер повернулся к Ригелю. -- Я ещё сказал тебе об этом, помнишь?

Эммануэль кивнул. Когда он утром пришёл к Неверу, тот ещё спал тревожным и зыбким сном, но почти бесшумных шагов Ригеля хватило, чтобы разбудить его. Морис даже не подумал поделиться с другом подробностями ночного визита Эрны, но приказал сервировать завтрак на балконе, надеясь, что прохладный воздух освежит его. Тогда-то они и видели убитую -- живой и невредимой. Морис вспомнил, что как раз за завтраком он вдруг ощутил, что его самочувствие и вправду вдруг резко улучшилось, словно с души сняли вязкую и липкую паутину, просветлело в глазах, захотелось музыки в ликующем мажоре. Он даже замурлыкал что-то из любимого им Гуно. И вообще, день прошёл просто прекрасно.