Краткая история белковых тел (СИ)

Я чувствую, как струйки пота стекают по спине, вытираю влагу с лица. Со стороны нашей походной кухни доносятся аппетитные запахи борща и тушёнки, они угнетающе действующие на мой желудок. Внутри урчит. Пора бы и мне пообедать, тем более, что за спиной стихло звяканье ложек.

Поворачиваюсь лицом к нашей столовой. Вся троица уже насытилась и лежит в тени деревьев в послеобеденной истоме.

-- Дядька Никита, пусть меня сменят! -- кричу я.

Дядька Никита медленно отрывает голову от травы, осоловело смотрит в мою сторону, словно впервые видит.

-- Мыкола, -- произносит он, помедлив, -- поди, поменяй штудента.

Не знаю почему, но дядька Никита зовет меня студентом, а не Севером. Может ему так нравиться? Но я не перечу. Младший Безручко безропотно встаёт, набрасывает на плечо ремень автомат и топает ко мне, опустив оружие стволом вниз.

Вот я и за столом. Повторяю те же манипуляции с едой, что и мои боевые соратники: то есть беру борщ, налитый в алюминиевую миску, методично жую, не отвлекаюсь на Оксану. Девушка присела рядом и терпеливо ждет, пока я расправлюсь с первым блюдом. Она посматривает на меня, не решаясь что-то спросить, а я не хочу затевать пустой разговор.

-- Оксан, ты когда покатишь до хаты, держись ближе огородов, а то снайпера могут стрелять, -- проявляет заботливость Петр, хотя снайперов у нас пока не наблюдалось.

-- Хорошо, я по?няла! -- с лёгкостью соглашается Оксана и продолжает смотреть на меня. Про себя я отмечаю, что слово "поняла", она произносит с ударением на первом слоге. Мне кажется это забавным и вообще, суржик нередко вызывает у меня легкую улыбку. Как если бы кто-то принялся специально коверкать русский язык ради какой-то забавы. Правда, непонятно какой.

Я доедаю борщ, принимаюсь за картошку с тушёнкой.

-- Как там вообще, в селе? -- продолжает разговор Пётр, ему явно не нравится наше соседство.

-- Тихо. Бабка Нюрка позвала соседа резать Борьку -- это поросенок, -- пояснила она специально для меня, -- говорит, всё равно утикать в Россию. У неё знакомые есть в Ростовской области.

Заметив, что я доел, Оксана участливо спрашивает:

-- Данила, ещё ло?жить?

-- Не, спасибо!

Я встаю и, сопровождаемый разочарованным взглядом девушки, отправляюсь к Петру с дядькой Никитой, ложусь рядом на траву покемарить. Я не гляжу на Оксану, слышу только, как она звякает посудой, собирая её в небольшую корзинку.

-- Ты надолго к нам? -- в дежурном вопросе ко мне старшего Безручко слышится скрытая заинтересованность. Ему хочется, чтобы я отсюда свалил как можно быстрее и не мешал ухаживать за Оксаной.

-- А что? -- отвечаю я вопросом на вопрос, чтобы позлить.

-- У нас здесь мужиков хватает, а в соседнем селе трошки осталось -- одни бабы и девки. Попросись туда на блокпост.

-- Зачем это?

-- Та ты ж герой, приехал помогать. Какая нахрен тебе разница, где торчать на блокпосте: здесь, чи там?

Оксана между тем собралась, села на велосипед, и закрутив педали, резво помчалась по дороге, чтобы в случае чего не попасть под обстрел. Приподнявшись на локте, Петр провожает её долгим взглядом.

Не знаю почему, но сегодня мне хотелось его позлить. Может от скуки? Он ведь хороший парень.

-- Не, не буду проситься на другой блокпост. Мне и здесь хорошо! -- заявляю я, не глядя на Безручко. -- Если хочешь, сам просись!

Петр мрачно глядит на меня, но ничего не говорит.

Дядька Никита, задремал в это время послеобеденным сном -- легким, неглубоким. Воздух со свистом вырывается из его беззубого рта. И я чувствую, что меня тоже начала охватывать послеобеденная дрема, глаза тяжелеют, дыхание замедляется.

-- Слышь, студент, а ты чё вообще сюда подался? Чё забыл тут? -- резкий голос Петра возвращает меня из сонного царства. -- Героем заделаться хочешь? Только порожняк не гони!

-- Почему сразу героем? -- я срываю травинку, сую её в рот, чувствуя горький привкус полевого растения. -- Решил вот защищать русский мир.

-- А чё его защищать? Он сам защититься! Русский мир большой...

На этот аргумент я не знаю, что ответить. Он, действительно, большой этот русский мир и без меня с его защитой, наверное, как-то справятся. Но, есть ведь что-то такое, что привело меня сюда, на землю, где идут бои, летают снаряды, свистят пули и льётся кровь.

Опять коротко задумываюсь, как и раньше, о причинах своего поступка.

Наверное, все дело в справедливости, а для меня справедливость не абстрактная тема. Я считаю, что каждый человек имеет право на свободу выбора: языка, земли, спутника жизни... Так, думается мне, и в этом смысле я либерал, проповедую либеральные ценности. Только здесь имеется одна странность -- мой либерализм не совпадает с западным. Разница во взглядах кроется, как мне видится, только в одном, в слове "каждый". Я наивно думаю, что универсальными правами должен обладать каждый, в то время как на циничном и прагматичном Западе считают, что они принадлежат только избранным, тем именно, кто проживает на этом самом Западе.

"Вот и разобрались! -- с удовлетворением думаю я. -- Теперь знаю, за что воюю. За справедливость!"

Намереваюсь умно ответить Петру, но старший Безручко не дождавшись, пока я соберусь с мыслями, уже мирно дремлет, как и дядька Никита.

11.

-- Ты гля, к нам гости! -- раздается удивленное восклицание Николая со стороны блокпоста.

Сон как рукой снимает. К моему удивлению, дядька Никита и Пётр энергично вскакивают с травы, как ни в чем не бывало, подхватывают автоматы и бегут занимать позиции. У них спокойные, сосредоточенные лица, словно перед этим они бодрствовали, были на чеку, выслеживая врага, а не валялись разморенные едой и солнцем на земле, похожие на двух уставших крестьян после страды.

Я едва поспеваю следом.

По горячей полуденной дороге катится в нашу сторону серый "Жигулёнок". На фоне асфальта он плохо заметен, кажется небольшой точкой, медленно перемещающейся по дорожному полотну. Вроде запыленного жука, ползущего вдоль тропинки.

Слышу, как рядом Петро передернул затвор -- резкий щелчок возвращает меня к действительности. Тоже снимаю предохранитель, поставив на стрельбу очередями, и оттягиваю на себя затворную раму, досылая патрон в патронник. Это занятие: щелчки, ощущение металла в руках, запах смазки мне нравятся. Я чувствую себя мужчиной, занимающимся настоящим делом, а не офисным планктоном, развешивающим никому не нужные постеры в метро.

К этому приятному чувству примешивается и холодок опасности. Вот сейчас, может быть, начнётся бой, настоящий, не пейнтбольный, на который мы как-то ездили в банке, и где мне грозило только пятно от краски. Теперь же майку может испортить натуральное кровавое пятно от пули, пролетевшей сквозь меня, разорвавшей мне внутренности.

Я гоню прочь от себя неприятные мысли и смотрю сквозь прицел на подъезжающую машину. Навстречу ей выходит из-за мешков Коля, энергично машет рукой, чтобы ехавшие люди остановились. "Жигуль" плавно тормозит. На поверку оказывается, что это "девятка" цвета мокрый асфальт, видавшая виды, изрядно потрепанная -- краска снизу дверей частично облупилась, а передняя боковая фара разбита.

Дверь со стороны водителя медленно открывается, появляется мужчина, одетый просто, как обыкновенный пейзанин -- в майке, шортах и шлёпках на босу ногу. Пассажиркой у него тяжелая грузная женщина. Жена, наверное.

-- Куда едите? -- слышу вопрос Николая. Его голос спокоен, он не волнуется -- это обыкновенные колхозники, они не представляют опасности.

Мужчина что-то отвечает, но мне не слышно. К разговору присоединяется женщина.

-- Да мы к куме едем, шо за дела?

Мыкола, как зовёт его дядька Никита, подходит к ним, просит документы.

Я продолжаю наблюдать за гостями, но краем глаза замечаю, что Петро с дядькой Никитой уже расслабились, поставили автоматы на предохранители и сняли их с мешков. "Так что, проверка закончена?" -- задаю себе риторический вопрос и тоже ставлю автомат на предохранитель. Холодок опасности тает, отпуская внутренности, и у меня остается осадок, похожий на сожаление от не случившегося приключения. Наверное, такое же сожаление бывает от неудовлетворенной любви. Хотя какая она, эта неудовлетворенная любовь? У меня вообще никакой не было. Так мне кажется, по крайней мере.