Краткая история белковых тел (СИ)

Я в растерянности. Что же делать? Увольняться или бороться? Хотя бороться практически бесполезно, если ты в немилости у начальства. Мало того, после увольнения могут дать негативную характеристику в другие места, куда я направлю свои стопы, выдать, как говорили раньше, "волчий билет".

Итак, одно клеится к другому. Сначала Лиза всем врёт, объявляет о своей беременности от меня. В это время Кравчук мутит тему за моей спиной и делает вид, что он невинный барашек. В придачу к ним Арсений Павлович, который хочет устроить племянника. Я понимаю, что одинок в этой борьбе. Мне их не осилить, эту чудесную компанию.

-- Я напишу заявление, -- бормочу, виновато пряча глаза, и пячусь задом, чтобы выйти из кабинета.

-- И деньги, деньги возвращай! -- напоследок выкрикивает Арсений Павлович.

В кофе-пойнте сегодня пусто и это хорошо, потому что никого видеть не хочется. Кидаю монетки в щель автомата, забираю стаканчик с американо. Густой кофейный запах виснет в комнате, притупляя чувство обиды. У меня всегда от кофе поднимается настроение и сейчас, если оно и не поднялось, то хотя бы стало нейтральным.

С полным стаканом я иду к себе, за свой стол, писать заявление об увольнении. Краем глаза вижу, как к Лизе подходит Кравчук, а потом присоединяется Алёна. Они стоят втроём, оживленно общаются и смеются. На меня совсем не смотрят. Да и зачем им смотреть на лузера, на неудачника, не отвечающего их высоким стандартам? Правда Лиза, могла бы подойти ко мне, хотя бы для приличия, как к будущему отцу ребенка. Но нет, не подходит. Будущий отец её не интересует, так же как, возможно, и гипотетический ребенок. Никто ведь не видел справки от гинеколога, всё только с её слов.

На самом деле, я думаю, что это уже не важно, будет ребенок или нет и от кого он. Дело сделано, меня подставили, и Степан считает, что это я увел его жену. Я, а не Евгений Иванович.

Закончив разговор, Кравчук с Лизой отправляются из офиса, Алена возвращается к себе. Взяв со стола недопитый кофе, подхожу к окну, смотрю вниз. Из дверей выходят они -- Кравчук и Соснина, улыбающиеся, довольные собой, удачливые менеджеры одного из успешных банков. Всё у них ладится, всё хорошо. Наверное, поехали на новую презентацию.

У меня возникает порыв, пуститься следом за ними, сесть в машину, догнать и...

Что делать дальше не могу придумать. Ударить сзади, помять бок? Но -- это машина банка, не их личная, им будет всё равно.

Расстроенный тем, что не придумал подходящую к этому случаю пакость, я поворачиваюсь и хочу бросить пустой пластиковый стаканчик в мусорную корзину возле своего стола. Поднимаю руку, прицеливаюсь, но в последний момент передумываю. Вдруг стаканчик полетит мимо и заденет кого-нибудь, а я никого не хочу задеть, хочу жить тихо и мирно.

Издалека вижу на своем столе белеющий лист. Это мое еще не написанное заявление. Легкая эйфория от кофе уже проходит и на меня наваливается гнетущая депрессия. Я сажусь, беру ручку, начинаю выводить буквы. Буквы слагаются в слова, слова в предложения. Пишу текст, который определит мою дальнейшую жизнь. История здесь, в этом банке подходит к завершению, чтобы начаться снова в другом месте.

И мне грустно от этого.

На улице постепенно темнеет, остаюсь в офисе совсем один. Экран компьютера смутно мерцает информационной заставкой, сообщающей о количестве лет нашему банку. Возраст не такой уж и большой -- он соответствует годам юноши, только что окончившим высшее учебное заведение. И я думаю о том, что в двадцать два молодые люди еще не знают жизни, выглядят желторотыми птенцами, у них еще всё впереди. Надежды и открытия... Но, похоже, это не в моем случае, хотя я и немногим старше этого юноши. Надежд совсем не осталось, а все важные открытия уже случились.

Поздним вечером я еду в машине по свободным улицам города. Мелькают фонари вдоль дороги, свет огней в фарах машин отражается от лобового стекла. Нога невольно давит на газ. Куда я лечу, зачем? Торопится мне некуда, никто меня не ждет. Но газ я не сбрасываю, всё время ожидая услышать за спиной громкую сирену машины ГИБДД, увидеть мигание красно-синих огней.

Но как ни странно, никто меня не преследует, не кричит в мегафон металлическим голосом: "Водитель, остановитесь, прижмитесь к обочине!" Видимо, гаишники отправились по своим делам, отложив час охоты на таких бедолаг, как я. Ну и хорошо! Продолжаю жать на газ.

На одном из крутых поворотов, чувствую, что машина не повинуется, она ёрзает, ныряет из стороны в сторону, как пьяная. Мощная и неумолимая сила инерции тянет меня вперёд и вбок, к перилам набережной, туда, в темную и быструю глубину реки.

"Шевроле" как будто вырывается из пут, связывающих руки, и стремительно прорубив железное заграждение, обрушивается на стекло воды, рассыпая по сторонам хрустальные брызги. Пока машина медленно погружается вниз, а я завороженно смотрю, как водяные струи проникают в салон, как постепенно заполняют его.

Вот уже над крышей метровая толща воды и кажется, что она всем своим весом давит на "Шевроле", не давая всплыть на поверхность.

Ещё, кажется, что машину опускают на дно не только тяжесть воды, но и груз, невесть откуда взявшийся в багажнике -- огромные, неподъемные камни или металлические балки. Как якорь надежно удерживающий корабль, как балласт уверенно тянущий водолаза вглубь водяной стихии, так и этот груз не хочет отпустить меня на волю. А может это вовсе не металлический груз? Что если это груз моих проблем?

Приборы на панельной доске продолжают гореть, показывая, скорость, заправку бензобака, время. Автоматически отмечаю, что сейчас уже вечер, почти половина девятого.

Эти приборы отчего-то интересуют меня. Я их внимательно рассматриваю, чувствуя, как холодная речная вода доходит до коленей, достигает груди, подступает к подбородку. Мои глаза фиксируют показатели бензина в бензобаке -- его ещё много, ещё хватит, чтобы съездить на дальние расстояния, к примеру, в недавно присоединённый Крым.

Мне становится трудно дышать. Пора принимать решение, что делать дальше -- спасаться или тонуть.

"Выплывать, пробиваться это для сильных, а я не такой, -- думаю, словно в полусне. -- Я не сильный! И меня там, на поверхности, никто не ждет. Никто!"

Так я думаю, готовый умереть, но вдруг чувствую, что у меня освободились руки. Как будто до этого были связаны, а теперь развязались. И стало легко и свободно.

Это не могло закончиться по-другому. Что бы я ни делал -- результат всегда очевиден, он всегда плачевный. Поначалу всё кажется позитивным и многообещающим, а затем -- пресным, скучным и обыденным. В конце концов, я бегу сломя голову от того, кем восхищался, на кого надеялся и в кого верил.

Часть вторая.

10.

На ветке липы сидит воробей. Серый, маленький, быстрый. Он настороженно вращает головой по сторонам, готовый сорваться и улететь в любую минуту, подпрыгивает, перелетает с ветки на ветку. Иногда его прикрывают зеленые листья дерева, и я теряю из виду эту маленькую пташку.

Сам себе я напоминаю воробья -- прыг-скок, прыг-скок. Так же как он могу сорваться и улететь куда-нибудь далеко-далеко, где меня никто не знает, где буду таким же серым и неприметным.

Впрочем, у это уже сделал.

Переворачиваюсь на боку, подминая пожухлую от жары траву, и пытаюсь найти положение более удобное для наблюдения за птахой. Мои маневры не всегда удачны -- в бок впивается приклад автомата и больно давит на ребро. Я отодвигаю его в сторону, но не далеко, чтобы был под рукой на всякий случай.