Краткая история белковых тел (СИ)

Периодически останавливаюсь в надежде услышать шорох, шаги вражеской стороны, их голоса. Но ветер колышет подсолнечник, и я слышу только ровное шуршание, подобно тому, как шумит морской прибой. Море подсолнухов окружает меня.

Шорох ног, скрип веток, желтые массивные головки тыкаются в лицо, словно хотят спросить о чем-то. Но мне нечего им ответить, и я молчу, только тяжело дышу. Не знаю, как долго иду по времени -- кажется, что бесконечно. Бреду в океане стеблей, плыву в желтом цвете лепестков. Голое пустое небо слепит своей синевой и эту синеву не могут прикрыть шляпки подсолнухов.

Наконец впереди сквозь стебли брезжит просвет. Я не знаю, что меня ждет, но пора выбираться. Может, я потом и пожалею, что не переждал хотя бы до темноты, что не лёг на поле между стеблей, глядя вверх на небо из-за черных головок, укрытых пальцами лепестков. Может, надо было так и сделать?

Я иду все дальше, и злой липкий пот заливает лицо, глаза, губы. Глядя сквозь него, я начинаю видеть вместо подсолнухов людей с обугленными черными лицами, которые надели зачем-то желтые венки. Как будто это не подсолнухи, а святые, сожженные на костре войны.

-- А ну стой! -- я слышу резкий окрик, едва выхожу к дороге. Оказывается, я опять вышел к ней только дальше от блокпоста. Значительно дальше. Автобуса, по которому я стрелял уже не видно, наверное, уехал в село, но люди, которые охотились за мной остались.

Я медленно поворачиваюсь на крик. Передо мной стоят два парня в зелёном пятнистом камуфляже. На рукаве у обоих желто-голубые нашивки и еще знаки неизвестного подразделения -- их сейчас много развелось, всяких добровольческих батальонов. А может, они простые солдаты, вояки из украинских вооруженных сил. Оба в касках, бронежилетах, оба без масок.

У парней молодые лица и, хотя сам я не старый, мне они кажутся мальчишками, решившими поиграть в войнушку. Поскольку парни оказались без традиционных масок-балаклав, невольно замечаю, что кожа на их лицах обгорела и облупилась.

-- Ты хто, сэпар? -- спрашивает один юношеским голосом. -- Бросай! -- он показывает рукой на оружие и наставляет свой автомат в мой живот.

Без тени сомнений бросаю на землю АК.

-- Я доброволец, -- признаюсь и думаю, что нет смысла скрывать этот факт, всё равно узнают.

-- А, та ты нэ сэпар, ты москаль? -- в голосе второго парнишки, высокорослого, высохшего как скелет, слышится злорадство, неудовлетворенная злость.

"Этот меня убьёт, -- я думаю обреченно, -- такие всегда убивают".

-- Слышь, Фантом, -- первый, с ломким голосом, обращается ко второму, и я понимаю, что они называют друг друга по позывным, -- давай сдадим его в бэзпэку, хай с ним возятся. А мы заработаем!

Фантом с опаской вертит худой башкой по сторонам, точно ожидает, что из зарослей подсолнечника появятся новые террористы. Но никто не появляется. Он утирает пот тыльной стороной ладони.

-- Не-а, давай его кончим здесь. Неохота шлёпать в село по жаре, да еще с прицепом.

-- Та я ж говорю, заработаем! Помнишь, на прошлой неделе наши притащили в штаб двух ватников? Им из Днепропетровска гривны прислали.

-- Кончай долбить как дятел. Сказал, здесь разберемся! Погоди тут пока!

Фантом делает мне знак автоматом, показывая на подсолнухи и я подчиняюсь, иду по полю, раздвигая высокие стебли руками. Мне хочется идти и идти, я боюсь остановиться, боюсь оглянуться назад и увидеть торжествующую морду врага. Кажется, если остановлюсь, то сразу прозвучит выстрел. Поэтому лучше идти пока хватит сил.

-- Стой, москаль! -- окрик звучит громко, бьёт по ушам.

У меня дергается спина так, словно её огрели с размаху обжигающей плетью и задели чувствительный нерв, который тягуче и пронзительно заныл, разливая боль по всему телу. От неожиданности перехватывает дыхание.

Судя по близости голоса за спиной, худощавый от меня не отставал, шёл всё это время позади почти вплотную. У меня сверкает мысль, что можно убежать, толкнуть конвоира из всей силы и дать дёру. Но...он пустит очередь в мою сторону, а стебли плохая защита от пуль, хотя они совсем недавно и казались мне монолитной стеной, способной спрятать и защитить.

Нет, шанса уцелеть не будет, совсем не будет! Но если не бежать тогда и здесь облом -- шансов тоже нет.

Лихорадочно думаю, как спастись, только в голову ничего не приходит.

Звучит резкий щелчок -- наверняка Фантом взвел затвор. Я поднимаю голову вверх и смотрю на небо, на ослепительный солнечный свет, и внезапно в глазах темнеет. "Вроде солнца немеряно, а в глазах темнота" -- так, вроде, пел Розенбаум. Кажется, что на меня обрушивается весь мир и теперь, на краю пропасти, становится абсолютно понятным это выражение -- мир рушится, когда понимаешь, что возможность выжить сводится к нулю.

Это не могло закончиться по-другому. Что бы я ни делал -- результаты всегда очевиден, он всегда плачевный. Мысли, мысли. Я уже их думал.

И я вижу вверху чёрное небо, густо-черное как чернила, без намека на капельки звезд. Чёрное небо и желто-зеленые поля внизу. Опять чёрное с желтым. Совсем как привидевшиеся мне обугленные святые-подсолнухи. Поля, будто подсвеченные лампами или прожекторами, светятся на фоне небесной черноты необычным изумрудным светом. Я понимаю, что черное небо -- это метафора типа связанных рук, приснившихся мне в мирной жизни. Видимо оно символизирует ужасы войны, а может и саму смерть, опускающуюся на эту землю.

Ствол автомата тыкает в мой затылок. Фантом ничего не говорит, только слышу его сопение. Курок щелкает, но выстрела нет, пожалуй, я его бы и не услышал -- смерть в моём случае будет мгновенной.

Мой палач снова взводит затвор, приставляет к голове ствол.

"Вот сейчас, это будет сейчас!" -- думаю, как во сне.

Время течет медленно, тягуче. Оно реально похоже на песок в колбе часов, неторопливо сеющийся из вершины перевернутой пирамиды. А еще оно похоже на тягучий мёд, если зачерпнуть его ложкой и переливать в другую чашку. Длинные жёлтые нити, которые тянутся и тянутся вниз. Но к чему это я?

Звучит металлический щелчок -- я снова жив. Сзади шуршит трава, и я боюсь оглянуться. Что это? Куда пошел Фантом, куда он делся?

Стою молча и неподвижно и вдруг, немного дальше от того места, где я в смятении ожидаю своей участи, звучит звонкая автоматная очередь. Потом опять шуршание, голоса вдалеке. Один из них принадлежит худощавому Фантому.

Он меня не убил, оставил в живых?

Бессильно опускаюсь вниз, просто падаю, подминая под себя подсолнух. Я жив, я жив! В мозгу пульсирует только эта мысль. Я опустошен, меня словно здесь уже нет, точно я превратился в того самого фантома, которым назвался мой палач.

Бездумно и безвольно валяюсь в подсолнухах, и посторонние мысли заполняют голову. Например, об одном художнике, о Ван Гоге. Он бы, наверное, нашёл краски, нужный ракурс, чтобы изобразить моё лежание под синим небом в желтых лепестках. Молодой человек с обезумевшим лицом на фоне желто-голубой гаммы. Достойный апофеоз гражданской войны!

Через несколько минут, когда напряжение падает, я постепенно прихожу в себя.

Почему он меня не застрелил, ведь я для него "ворог"? Почему? Может он увидел во мне родственную душу? Наивное и глупое белковое тело, случайно попавшее в самое пекло, которое даже уничтожать не нужно, поскольку убийство не принесет никакой пользы?

Ответа не знаю. Медленно встаю, возникшее в эту минуту во мне желание диктует только одно -- убираться отсюда как можно скорее.

Я бреду по полям в сторону Донецка, обходя опасные дороги.

Что теперь будет с ополченцами Засечного, с братьями Безручко, с дядькой Никитой? Что будет с Оксаной? Наверное, перейдут на другой блокпост, там есть еще один за селом, или спрячутся, или на худой конец удерут. Какая мне разница! Это не моя жизнь.