Жеребята (СИ)

- Принесите стебли травы ораэг, - приказал Луцэ. - Я видел ее заросли неподалеку от стана Зарэо. Иллээ, повинуясь приказу воеводы, выскользнул из шатра.

Луцэ тем временем развязал дорожный мешок и достал оттуда какие-то маленькие белые кругляшки и растер их в порошок.

- Пей! - сказал он, вкладывая порошок в рот Раогаэ и поднося к его кубам чашку с водой. Тот с жадностью проглотил, но скривился:

- Какая горечь!

- Выпей еще воды - но только маленький глоток, - сказал ласково Луцэ.

Зарэо и Раогай с благоговением и надеждой взирали на происходящее. Тем временем Иллээ принес траву ораэг, и Луцэ, взяв у Зарэо нож, быстро очистил от кожицы белые волокнистые стволики.

- Я слышал, что с помощью травы ораэг был спасен мой прапрапрадед, раненый, как и Раогаэ, в живот, - прошептал Зарэо. - Но летописи умалчивают, каким образом это было сделано...

Его прервал Луцэ, обращаясь к сыну воеводы:

- Дитя мое, тебе придется потерпеть немного! - он печально улыбнулся ему, и Раогаэ попытался улыбнуться в ответ.

Луцэ что-то сказал Зарэо, и тот обнял сына, удерживая его руки, а Иллээ прижал ноги юноши. Раогай села рядом с братом, поднеся к его рту свою ладонь.

Луцэ быстро вложил стебель травы ораэг в зловонную рану - и тогда Раогаэ открыл глаза и разжал зубы - на ладони Раогай остался кровавый след.

- О, не надо больше этого делать со мной, умоляю, - прошептал Раогаэ. - Пожалуйста, не надо...

- А мы и не будем. Это всё, мой малыш, - сказал ему Луцэ, глядя Раогаэ по голове. - Еще немного порошка на рану, но это не больно.

Он щедро посыпал рану порошком.

- Теперь пить нельзя до рассвета, - строго сказал он.

- До рассвета? - переспросили в один голос Зарэо, Раогай и Раогаэ.

- Разве я доживу до восхода солнца? - прибавил сын воеводы тихо, так, что скорее можно было прочесть его слова по губам, чем их услышать.

- Мы будем ждать и надеяться, - твердо произнес маленький человек.

Тогда Раогай села рядом с перестеленной постелью брата, и положила его огненно-рыжую голову на свои колени, а Зарэо, Иллээ и Луцэ тихо вышли из шатра.

Раогаэ долго молчал. Раогай понимала, что он боится застонать, если заговорит.

- Очень больно? - с пониманием спросила она.

- Глупая рана... глупая перестрелка... - прерывисто вздохнул ее брат. - Как же я не заметил этого недомерка-фроуэрца... По правде сказать, когда вошел этот странный лекарь-коротышка, ли-шо-Луцэ, я, было, подумал, что это тот фроуэрец... но нет - того фроуэрца сразил мечом Иллээ...

Раогаэ устало вздохнул.

- Какое горькое лекарство... Дай мне глоток воды, - потребовал он, и добавил: - Теперь уже все равно.

Когда Раогай дала ему напиться, Раогаэ благодарно улыбнулся.

- Мне несколько раз грезилось, будто Огаэ едет по заснеженной степи рядом с Великим Табунщиком... Он же погиб в буран, Огаэ... - уже засыпая, шептал Раогаэ. - Сестра моя! Наверняка я не проснусь больше... прощай...

И все погрузилось в тишину. Осенняя ночь накрыла собою шатер и прокралась во все незанавешенные щели.

Раогай подкинула ветвей в огонь и вздрогнула - кто-то обнял ее за плечи.

- Аирэи, - угадала она и слезы потекли по ее щекам. Белогорец стоял перед нею, склонив голову.

- Я ухожу к "орлам гор", к ли-шо-Йоллэ, - произнес он. - Я буду убеждать их выступить на стороне Зарэо.

- Я больше никогда не увижу тебя, - сказала дочь воеводы. - И ты не увидишь своего ребенка.

- Никто не знает, что уготовал нам всем Всесветлый, - негромко произнес Аирэи. - Ты слышишь далекий шум из глубин земли? Подземные воды клокочут, поднимаясь вверх. Приложи ухо к земле - и ты услышишь их далекий рокот.

- Я люблю тебя, белогорец, - произнесла Раогай.

- Я люблю тебя, Раогай, дочь Зарэо, - отвечал он. - Я хочу, чтобы ты знала, и рассказала моему сыну о том, что, когда сын Запада, бог болот Эррэ, являлся мне до моих посвящений в Белых горах и предлагал служить ему. Я отказался, и больше он не являлся. Я хочу, чтобы мои дети знали, что я отказался идти путем Нэшиа. И чтобы об этом знал Огаэ.

- Я обещаю любить Огаэ, как я люблю Раогаэ, - произнесла Раогай. - Он будет мне младшим братом... единственным братом, если...

- Подожди оплакивать Раогаэ - он уснул, а это добрый знак, - сказал белогорец, - всматриваясь в разгладившиеся черты лица юноши.

- Да, я буду ждать, - сказала Раогай, - и было непонятно, о ком она говорит - о брате или белогорце. - Скажи мне, - добавила она, - отчего у тебя темные волосы? Я забывала тебя спросить... Ведь раньше, когда ты был жрецом, они были белыми.

- У меня всегда были темные волосы, Раогай. Когда я стал жрецом, я выбелил их по древней традиции. Это у Игэа они светлый от природы. И он - более достойный белогорец, чем я, о Раогай. Это ты тоже передашь Огаэ и моим детям, и детям Игэа.

- Я люблю т е б я, - сказал Раогай снова. - Мой брат умирает. Ты идешь на смерть. А под моим сердцем - дитя из древних и славных родов Аэолы - Ллоутиэ и Зарэо. Я буду носить в своих странствиях плод свой, как носила своего младенца Гарриэн-ну великая Анай...

- Всесветлый даст тебе сил! - воскликнул Аирэи. - Но я не прощаюсь - я приду к тебе.

Раогаэ покачала головой.

Аирэи подошел к ложу ее брата.

- Бедный отрок... как он страдает от раны!

- Он очень мужественно себя ведет, мой милый Раогаэ! - проговорила Раогай.

- Но что это? Он весь мокрый, словно искупался, - встревожено сказал белогорец.

- Не может быть, мы только что меняли его постель и рубаху - после того, как отец и я случайно облили его водой из кувшина, - встревожено сказала дочь воеводы.

Но белогорец был прав - погруженный в глубокий сон, Раогаэ распростерся на совершенно мокрых от его пота простынях.

Аирэи хотел позвать рабов, но Раогай успела прикрыть его рот ладонью.

- Разбудишь его! Мы справимся сами.

И они уложили улыбающегося во сне сына Зарэо на ароматной, свежей циновке, завернув его в плащ, оставленный Луцэ - плащ из лодки.

- Что это? - удивленно спросил Аирэи, указывая на пропитанные гноем и кровью стебли травы в ране.

- Трава ораэг, - кратко ответила Раогай.

И белогорец осторожно сменил повязку, а раогаэ дпже не проснулся, только слегка поморщился во сне. Раогай насыпала в рану еще белого порошка - того, что оставил Луцэ.

И, обнявшись с Аирэи, они сидели рядом, пока не взошло солнце. Тогда белогорец, в последний раз поцеловав свою возлюбленную, ушел из шатра.

А Раогаэ открыл глаза и сказал:

- Дай же мне пить! Я расскажу тебе, какой сон я видел. Мне снилось, что у тебя на коленях сидели маленькие мальчик и девочка, а в руках у них были сладкие пряники, которые пекут весной на солнцеворот, с изюмом. Сейчас осень, но ты, быть может, сможешь испечь для меня такой пряник?

- Матушка Лаоэй наверняка сможет! - воскликнула сестра, целуя его.

Игэа и Сашиа.

Игэа нашел Сашиа, как всегда, на Башне Шу-этел, молящуюся. Там она теперь всегда встречала восход. Стража провожала ее каждое утро по узким улочкам до входа на Башню и оставалась внизу, у входа, а дева Всесветлого поднималась наверх в полном одиночестве. Так она приходила сюда молиться каждое утро после смерти Аирэи. Ее покрывало теперь было не синим, а белым - как у девы Всесветлого, готовящейся к величайшему делу своей жизни...

Когда Игэа поднялся на Башню, рассвет уже сиял. Он тихо окликнул девушку:

- Утро уже наступило. Пойдем же домой.

Он знал, что однажды она не спустится с ним вниз. Она молится здесь, готовясь к исполнению Обета Башни. "Но это утро - еще не утро Обета", - думал он каждый раз, приходя на Башню, и печально глядя на ее ослепительно белое от сияния утреннего солнца покрывало.

- Пойдем же со мной, - ласково повторил он. - Тэлиай накрыла нам стол, и мы преломим хлеб, и выпьем из чаши...

Сашиа обернулась. Ее лицо было невыносимо красиво - словно солнце сияло внутри нее.