Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Донъ-Кихотъ между тѣмъ всталъ съ кресла и, вооружившись мечомъ, принялся наносить страшные удары по окну, крича во все горло: «прочь, злые волшебники! вонъ, презрѣнные колдуны! Я — Донъ-Кихотъ Ламанчскій, противъ котораго безсильны всѣ ваши злыя ухищренія». Обратившись потомъ къ метавшимся изъ угла въ уголъ котамъ, онъ нанесъ имъ нѣсколько ударовъ мечомъ. Кинувшись въ окну, коты выпрыгнули въ него, но одинъ изъ нихъ, почувствовавъ за себѣ мечь Донъ-Кихота, бросился на него, вцѣпился ему въ носъ когтями и зубами; боль, почувствованная при этомъ Донъ-Кихотомъ, заставила его пронзительно крикнуть. Услышавъ этотъ крикъ, герцогъ и герцогиня догадались въ чемъ дѣло и поспѣшно прибѣжавъ въ комнату Донъ-Кихота, которую они отворили находившимся у нихъ другимъ ключемъ, увидѣли, какъ несчастный рыцарь, выбиваясь изъ силъ, отрывалъ кота отъ своего лица. Въ ту же минуту принесли свѣчи, прекрасно освѣтившія картину яростной битвы Донъ-Кихота съ котомъ. Герцогъ кинулся разнять сражавшихся, но Донъ-Кихотъ воскликнулъ: «пусть никто не мѣшается; пусть меня оставятъ одинъ на одинъ съ этимъ демономъ, съ этимъ колдуномъ, съ этимъ волшебникомъ. Я покажу ему, кто такой Донъ-Кихотъ Ламанчскій». Не обращая никакого вниманія на эти угрозы, котъ продолжалъ царапать и кусать рыцаря; но герцогъ успѣлъ, наконецъ, схватить и выбросить его за окно. Освобожденный отъ своего врага, Донъ-Кихотъ остался съ лицомъ, исколотымъ, какъ рѣшето, и носъ его чувствовалъ себя въ очень незавидномъ состояніи; но пуще всего рыцаря печалило то, что ему не дали самому окончить эту, такъ удачно начатую имъ, битву съ злымъ волшебникомъ.

Послѣ всего этого принесли цѣлебное масло, и Альтизидора сана своими бѣлыми руками покрыла лицо Донъ-Кихота компресами. Прикладывая ихъ, она тихо сказала ему: «всѣ эти несчастія ниспосылаются тебѣ, безжалостный рыцарь, въ наказаніе за твою холодность и твое упрямство. Дай Богъ, чтобы оруженосецъ твой, Санчо, забылъ отхлестать себя и столь любимая тобою Дульцинея никогда не была бы разочарована, чтобы при жизни моей ты не раздѣлилъ съ нею брачнаго ложа». На эти страстныя рѣчи Донъ-Кихотъ не отвѣтилъ ни слова; онъ только глубоко вздохнулъ и поблагодарилъ потомъ герцога и герцогиню за ихъ вниманіе, увѣряя, что вся эта сволочь: волшебники, коты и колокольчики нисколько не испугали его, и если онъ благодаритъ своихъ сіятельныхъ хозяевъ, то только за ихъ желаніе поспѣшить къ нему на помощь. Благородные хозяева оставили, наконецъ, своего гостя, опечаленные дурнымъ исходомъ затѣянной ими шутки. Они никогда не думали, чтобы Донъ-Кихотъ такъ дорого поплатился за нее и былъ принужденъ провести въ постели пять сутокъ, въ продолженіе которыхъ съ нимъ случилось другое, болѣе интересное приключеніе; но историкъ не хочетъ разсказывать его теперь, желая возвратиться къ Санчо-Пансо, явившемуся такимъ милымъ и мудрымъ на своемъ губернаторствѣ.

Глава XLVII

Исторія передаетъ, что изъ судейской залы губернатора отвели въ роскошный дворецъ, гдѣ, въ большой залѣ, былъ накрытъ по царски сервированный столъ. При входѣ Санчо въ обѣденную залу, заиграли рога и четыре пажа поспѣшили облить его руки водой; съ подобающей губернатору важностью Санчо допустилъ исполнить эту церемонію. Когда музыка умолкла, губернаторъ сѣлъ на верхній конецъ стола, — вокругъ его, впрочемъ, не было никакого другаго сидѣнія, — и въ ту же минуту возлѣ него помѣстилась какая-то неизвѣстная особа, съ маленькимъ жезломъ изъ китоваго уса въ рукѣ; особа эта оказалась врачемъ; — затѣмъ сняли дорогую, тонкую скатерть, закрывавшую фрукты и многоразличныя яства, стоявшія на столѣ; и когда мнимый духовникъ благословилъ ихъ, одинъ пажъ явился держать салфетку подъ подбородкомъ Санчо, а другой, исполнявшій должность метръ-д'отеля, поднесъ ему блюдо съ фруктами. Но чуть только Санчо скушалъ одинъ маленькій кусочекъ, врачъ коснулся блюда концемъ своего жезла, и блюдо это прибрали съ чудесной скоростью; вслѣдъ за тѣмъ Санчо поднесли слѣдующее кушанье, которымъ онъ думалъ было полакомиться, но прежде чѣмъ онъ прикоснулся къ нему не только зубами, но даже руками, жезлъ успѣлъ уже предупредить его, и пажъ унесъ это кушанье такъ же быстро, какъ плоды. Изумленный Санчо, взглянувъ за людей, стоявшихъ вокругъ стола, спросилъ ихъ: «слѣдуетъ ли ему ѣсть этотъ обѣдъ, или только смотрѣть на него?»

— Нужно кушать, господинъ губернаторъ, отвѣтилъ врачъ, но только такъ, какъ кушаютъ за другихъ островахъ другіе, подобные вамъ губернаторы. Я исполняю здѣсь должность губернаторскаго врача и занимаюсь больше губернаторскимъ здоровьемъ, чѣмъ своимъ собственнымъ, изучая день и ночь губернаторскіе организмы, чтобы удачно лечить ихъ, когда они заболѣютъ. Главная обязанность моя — находиться возлѣ нихъ въ то время, когда они ѣдятъ и позволять имъ ѣсть только то, что соотвѣтствуетъ ихъ комплекціи, запрещая все, что я нахожу вреднымъ для нихъ. Я велѣлъ прибрать блюдо съ фруктами, потому что это кушанье очень сырое, слѣдующее же блюдо я велѣлъ прибрать, потому что оно очень сухое и очень пряное, а потому возбуждающее жажду. Тотъ же, кто много пьетъ, уничтожаетъ въ себѣ коренную влажность, которая есть сама жизнь.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Санчо, вотъ эти куропатки, зажаренныя какъ разъ, какъ слѣдуетъ, не могутъ, кажется, повредить мнѣ.

— Пока я живъ, отвѣтилъ врачъ, господинъ губернаторъ не попробуетъ этихъ куропатокъ.

— Почему?

— Потому, что звѣзда и компасъ медицины Гипократъ сказалъ: omnis saturatio mala, perdicis autem pessima, что значитъ: всякое не свареніе дурно, но несвареніе куропатокъ хуже всего.

— Въ такомъ случаѣ, прошу васъ, господинъ докторъ, разсмотрите вы эти кушанья и укажите мнѣ такое, которое было бы всего полезнѣе, или всего менѣе вредно для меня, и позвольте мнѣ покушать его сколько я захочу, безъ вашего жезла, потому что, клянусь жизнью губернатора (да позволитъ мнѣ Богъ насладиться ею), я умираю съ голоду. Если мнѣ будутъ мѣшать ѣсть, то чтобы вы не говорили, господинъ докторъ, это все-таки значило бы скорѣе отымать, чѣмъ сохранять мнѣ жизнь.

— Совершенно справедливо, господинъ губернаторъ, сказалъ докторъ, и я нахожу необходимымъ, чтобы вы не изволили кушать этихъ фаршированныхъ зайцевъ; это кушанье неудобоваримое. Если бы вотъ эта телятина не была зажарена и избита, вамъ бы можно было покушать ее, но теперь и думать нечего о ней.

— А вотъ то большое, дымящееся блюдо, сказалъ Санчо, какъ кажется, паштетъ; въ паштеты кладется, обыкновенно, столько разныхъ разностей, что я вѣрно найду тамъ что-нибудь полезное для моего здоровья.

— Absit! воскликнулъ докторъ; отгоните отъ себя эту мысль; нѣтъ ничего на свѣтѣ неудобоваримѣе паштетовъ. Они хороши для канониковъ, для ректоровъ школъ, для свадебныхъ пировъ, но только не для губернаторовъ, которые должны кушать самыя нѣжныя кушанья, соблюдая всевозможную умѣренность въ ѣдѣ. Вы знаете, самыя простыя лекарства — самыя лучшія, потому что въ простыхъ — трудно ошибиться, а въ сложныхъ — очень легко, опредѣляя количество веществъ, которыя должны войти въ лекарство. Если господинъ губернаторъ вѣритъ мнѣ, такъ я скажу, что для укрѣпленія и сохраненія своего здоровья, ему слѣдовало бы скушать теперь нѣсколько легкихъ вафлей съ тремя или четырьмя небольшими кусочками айвы; это кушанье укрѣпитъ желудокъ и будетъ способствовать пищеваренію.

Услышавъ это, Санчо опрокинулся на спинку своего сидѣнья, пристально взглянулъ на врача и строго спросилъ: какъ его зовутъ и гдѣ онъ учился?

— Зовутъ меня, господинъ губернаторъ, отвѣчалъ врачъ, докторъ Педро Агуеро Черствый, родомъ я изъ деревни Тертафуера, находящейся между Каракуеллой и Альмадоворъ дель Кампо съ правой руки; докторскую степень получилъ я въ Оссунскомъ университетѣ.

— Въ такомъ случаѣ, воскликнулъ, не помня себя отъ гнѣва, Санчо, господинъ докторъ, зловѣщій Педро Черствый, родовъ изъ деревни Тертафуера, стоящей на правую руку, когда ѣхать изъ Каракуело въ Альмадоваръ дель Капмо, награжденный докторскою степенью въ Оссунѣ, убирайся сію же минуту изъ глазъ моихъ, или клянусь солнцемъ, я схвачу дубину и, начиная съ васъ, не оставлю за всемъ островѣ ни одного лекаря, по крайней мѣрѣ такого невѣжду, какъ вы; потому что умныхъ и ученыхъ докторовъ я помѣщу у себя на головѣ и стану чествовать ихъ, какъ божественныхъ людей. Пусть же поскорѣй уберется отсюда Педро Черствый, или я размозжу ему голову этимъ сидѣньемъ, и пусть тогда спрашиваютъ у меня отчета въ управленіи; въ оправданіе свое я скажу, что я сослужилъ службу самому Богу, уничтоживши палача въ государствѣ, негоднаго лекаришку. И дайте мнѣ сейчасъ же поѣсть, или возьмите отъ меня это губернаторство, потому что служба, на которой съ голоду пропадешь, не стоитъ двухъ бобовъ.