Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Не это меня удерживаетъ, Эмеранція, сказала Антизидора, нѣтъ! въ пѣснѣ своей, я боюсь открыть свое сердце; боюсь, чтобы меня не сочли безстыдной и развратной люди знакомые съ непобѣдимой силой любви. Но я пропою; лучше чувствовать стыдъ на лицѣ, чѣмъ проступокъ въ сердцѣ; — съ послѣднимъ словомъ она дотронулась до струнъ своей арфы и извлекла изъ нихъ нѣсколько томныхъ звуковъ.

Донъ-Кихотъ онѣмѣлъ отъ удивленія, услышавъ музыку и эти слова, и ему въ ту же минуту пришли на память безчисленныя приключенія подобнаго рода съ рѣшетчатыми окнами, садами, лобовыми признаніями, серенадами, обмороками, — описывавшіяся въ его рыцарскихъ книгахъ. Онъ тотчасъ же, конечно, вообразилъ, что въ него влюбилась одна изъ придворныхъ дѣвушекъ герцогини, и что стыдливость не позволяла ей обнаружить своей тайной страсти; и началъ онъ бояться, чтобы эта дѣвушка не вздумала обольщать его, внутренно поклявшись себѣ — устоять противъ всякаго соблазна. Пламенно поручая себя Дульцинеѣ Тобозской, рыцарь рѣшился, однако, прослушать музыку и слегка кашлянулъ, въ знакъ того, что онъ у окна. Это невыразимо обрадовало двухъ дѣвушекъ, желавшихъ только, чтобы ихъ услышалъ Донъ-Кихотъ. Настроивъ арфу и сыгравъ прелюдію, Альтизидора пропѣла слѣдующій романсъ.

Этимъ окончился любовный романсъ Альтизидоры и началось смятеніе соблазняемаго Донъ-Кихота. Глубоко вздохнувъ, сказалъ онъ самому себѣ: «Что за несчастіе мнѣ такое? не могу я взглянуть ни на одну дѣвушку безъ того, чтобы она сейчасъ же не влюбилась въ меня. И несравненная Дульцинея не можетъ ни минуты покойно насладиться моей невѣроятной вѣрностью. Чего вамъ нужно, чего вы, императрицы, хотите отъ нее? За что вы преслѣдуете эту молодую, четырнадцати или пятнадцати лѣтнюю красавицу? Оставьте ее, ради Бога, въ покоѣ. Пусть она торжествуетъ и гордится тѣмъ, что судьба отдала ей сердце мое и ключи отъ души моей. Знай, влюбленная толпа, что только для Дульцинеи я мягокъ, какъ воскъ; для другихъ я камень и металлъ. Для меня прекрасна, умна, знатна, скромна одна только Дульцинея, остальныя глупы, некрасивы, безстыдны, незнатны. Для нее и только для нее судьба послала меня въ міръ. Пусть Альтизидора поэтъ или плачетъ, пусть она отчаивается, — я слышу ту, за которую меня такъ терзали въ замкѣ очарованнаго мавра; для нее я долженъ оставаться вѣрнымъ и любовнымъ, не смотря на козни всѣхъ волшебниковъ въ мірѣ«. Съ послѣднимъ словомъ Донъ-Кихотъ съ негодованіемъ закрылъ окно, и печальный и раздосадованный, точно съ нимъ случилось какое-нибудь особенное несчастіе, легъ въ постель, гдѣ мы и оставимъ его, потому что насъ ждетъ великій Санчо, готовый блестящимъ образомъ вступить во владѣніе своимъ островомъ.

Глава ХІѴ

О ты, безпрерывно открывающій антиподовъ, свѣтильникъ міра, глазъ неба, сладостный двигатель нашихъ освѣжающихъ кружекъ, Ѳебъ въ одномъ мѣстѣ, Тимбрій въ другомъ, — цѣлитель съ одной, — губитель съ другой стороны; отецъ поэзіи, творецъ музыки, источникъ жизни; къ тебѣ обращаюсь я, всегда встающее и никогда не ложащееся солнце! Освѣти мракъ ума моего, и помоги мнѣ подробно и точно разсказать про губернаторство великаго Санчо Пансо; безъ тебя я чувствую себя безсильнымъ, смятеннымъ, убитымъ.

Санчо скоро прибылъ съ своею свитой въ одно мѣстечко, — имѣвшее около тысячи жителей и считавшееся однимъ изъ богатѣйшихъ владѣній герцога, — и ему сказали, что это мѣстечко называется островомъ Баратаріей; быть можетъ, оно въ самомъ дѣлѣ такъ называлось, быть можетъ этимъ названіемъ хотѣли выразить, какъ дешево досталось Санчо губернаторство. У воротъ этого обнесеннаго стѣнами мѣстечка Санчо былъ встрѣченъ муниципалитетными властями, и при звонѣ колоколовъ, среди всеобщей радости ликовавшихъ жителей, его провезли съ большою торжественностью въ соборъ, и тамъ, послѣ молебствія, ему передали съ разными смѣшными церемоніями ключи города, признавши его навсегда губернаторомъ острова Бараторіи. Костюмъ, борода, толщина и небольшой ростъ губернатора изумляли всѣхъ, не обладавшихъ ключемъ къ разгадкѣ этого происшествія, да частью и тѣхъ, которые посвящены были въ тайну его. По выходѣ изъ собора, Санчо отвели въ пріемную залу ратуши и тамъ предложили сѣсть на судейскомъ креслѣ; послѣ чего герцогскій мажордомъ сказалъ ему: «на этомъ островѣ, господинъ губернаторъ, издавна существуетъ такой обычай: всякій, вступающій во владѣніе имъ, долженъ отвѣтить на одинъ, предлагаемый ему — немного сбивчивый и запутанный — вопросъ, которымъ народъ испытываетъ способности новаго губернатора и радуется или печалится, смотря потому, что отвѣтитъ губернаторъ». Тѣмъ временемъ, какъ говорилъ мажордомъ, Санчо разсматривалъ большія буквы, написанныя на стѣнѣ, прямо противъ его сидѣнія, и, не умѣя читать, спросилъ, что это такое нарисовано на стѣнѣ?

— Здѣсь, отвѣчали ему, написанъ день, когда вы изволили вступить во владѣніе островомъ, въ такихъ словахъ: «сегодня, такого-то числа, такого-то мѣсяца, во владѣніе этимъ островомъ вступилъ господинъ донъ Санчо Пансо, и да пробудетъ онъ губернаторомъ многія лѣта».