Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Губернаторъ спросилъ пастуха: есть ли при немъ серебрянныя деньги? Пастухъ отвѣчалъ, что въ кожаномъ кошелькѣ у него есть до двадцати червонцевъ. Санчо велѣлъ отдать ихъ женщинѣ, явившейся въ судъ съ жалобою. Весь дрожа, пастухъ отдалъ деньги кому велѣно было. Увѣрившись, что въ кошелькѣ были дѣйствительно серебрянныя деньги, изнасилованная женщина, держа ихъ въ обѣихъ рукахъ, поклонилась тысячу разъ публикѣ, и пожелавъ всякаго благополучія и здоровья господину губернатору, заступнику несчастныхъ молодыхъ сиротъ, покинула пріемную залу.

По уходѣ ея Санчо сказалъ заливавшемуся слезами пастуху, уносившемуся глазами и сердцемъ вслѣдъ за его кошелькомъ: «бѣги скорѣе, мой милый, за этой женщиной, отбери у нее добровольно или насильно свои деньги, и приходи потомъ сюда». Санчо, какъ оказалось, сказалъ это малому не промаху и не глухому; услышавъ приказаніе губернатора, пастухъ выскочилъ изъ валы, какъ стрѣла. Зрители оставались въ любопытномъ недоумѣніи, ожидая развязки этого дѣла. Спустя нѣсколько минутъ знакомая намъ пара возвратилась назадъ, сцѣпившись еще тѣснѣе чѣмъ прежде. Прижавши къ груди своей кошелекъ, женщина держала его въ приподнятой юбкѣ, а противникъ ея выбивался изъ силъ, стараясь отнять у нее свои деньги, но всѣ усилія его были напрасны.

— Требую правды отъ Бога и людей! кричала обезчещенная женщина. Господинъ губернаторъ, продолжала она, этотъ негодяй, безъ страха и стыда, хотѣлъ отнять у меня, среди бѣлаго дня, на улицѣ, то, что ваша милость велѣли ему отдать мнѣ.

— Онъ отнялъ у тебя деньги? спросилъ губернаторъ.

— Нѣтъ, не отнять ихъ ему у меня; я скорѣе позволю убить себя, чѣмъ отобрать эти деньги, отвѣтила женщина. Не на таковскую напали; другихъ котовъ нужно было спустить на меня, а не этого безстыжаго негодяя. Никакими клещами и молотками, никакими колотушками, никакими ножницами, ни даже львиными когтями не вырвать у меня этихъ денегъ; скорѣе душу вырвутъ у меня изъ тѣла.

— Она правду говоритъ, сказалъ пастухъ, и я сдаюсь; мнѣ не подъ силу бороться съ нею. Съ послѣднимъ словомъ онъ отступился отъ нее.

— Покажи мнѣ этотъ кошель, цѣломудренная и мужественная женщина, сказалъ тогда Санчо, обратившись къ женщинѣ. Женищна дала ему кошелекъ. Отдавши его назадъ пастуху, губернаторъ сказалъ изнасилованной безъ насилія героинѣ: «моя милая, если-бы ты хоть въ половину также смѣло и рѣшительно защищала свою непорочность, какъ этотъ кошелекъ, тогда не совладать-бы съ тобою самому Геркулесу. Ступай прочь, и чтобы нога твоя не была больше на этомъ островѣ, ни на шесть миль вокругъ, если не хочешь получить двухсотъ розогъ. Ступай, ступай, безстыдная обманщица…

Уличенная въ обманѣ женщина со стыдомъ покинула ратушу. По уходѣ ея, губернаторъ сказалъ пастуху: «ступай теперь съ Богомъ и съ твоими деньгами домой, и если ты не хочешь разстаться съ ними, такъ постарайся не заигрывать больше ни съ кѣмъ».

Пастухъ неловко поблагодарилъ губернатора и съ тѣмъ ушелъ. Зрители еще разъ удивились приговорамъ и суду ихъ новаго губернатора; и всѣ эти подробности, собранныя его исторіографомъ, были тотчасъ же сообщены герцогу, ожидавшему ихъ съ большимъ нетерпѣніемъ. Но оставимъ теперь добраго Санчо и возвратимся къ взволнованному серенадою Альтизидоры его господину.

Глава XLVI

Мы оставили великаго Донъ-Кихота, обуреваемаго разнородными мыслями, въ которыя повергла его серенада Альтизидоры. Взволнованный ими, легъ онъ въ постель, но серенада и разорванные чулки его не давали ему, какъ блохи, ни одной минуты покоя. Но такъ какъ время идетъ быстро и ничто не останавливаетъ его теченіе, поэтому ночь скоро прошла и наступило утро. Всегда дѣятельный, Донъ-Кихотъ рано покинулъ лѣнивую перину, надѣлъ верблюжій камзолъ, дорожные сапоги, чтобы прикрыть ими свои дырявые чулки и зеленую бархатную шапочку, украшенную серебрянымъ галуномъ, накинулъ на плечи багряную епанчу, опоясалъ себя своимъ славнымъ мечомъ и привязавши къ поясу круглыя четки, съ которыми никогда не разставался, — величественно вошелъ въ этомъ великолѣпномъ нарядѣ въ переднюю залу, гдѣ его встрѣтили, окончившіе уже свой туалетъ, герцогъ и герцогиня, ожидавшіе, повидимому, его прихода.

Между тѣмъ въ галлереѣ, чрезъ которую онъ долженъ былъ проходить, стояли уже Альтизидора и ея подруга. Увидѣвъ рыцаря, Альтизидора въ туже минуту упала въ притворный обморокъ, опустившись на руки своей подруги, поспѣшившей распустить ей корсетъ. Увидѣвъ Альтизидору, лежащую безъ чувствъ, Донъ-Кихотъ сказалъ ея подругѣ: «я знаю причину этихъ обмороковъ».

— А я ничего не знаю, отвѣчала дѣвушка, потому что Альтизидора свѣжѣе и здоровѣе всѣхъ въ домѣ; я не слышала, чтобы она вздохнула даже съ тѣхъ поръ, какъ я знаю ее, и да покараетъ Богъ всѣхъ странствующихъ рыцарей, существующихъ въ мірѣ, если это правда, что всѣ они неблагодарны. Уйдите, прошу васъ, господинъ Донъ-Кихотъ, пока вы здѣсь, до тѣхъ поръ это бѣдное дитя не придетъ въ себя.

— Будьте такъ добры, сказалъ Донъ-Кихотъ; положите въ мою спальню сегодня ночью лютню, и я утѣшу, какъ съумѣю, эту бѣдную, раненую въ сердце, дѣвушку. Открыть глаза влюбленному въ началѣ его любви, это вѣрнѣйшее лекарство противъ его болѣзни. Съ послѣднимъ словомъ онъ удалился, не желая быть замѣченнымъ тѣми, которые могли его увидѣть.

Какъ только Донъ-Кихотъ скрылся изъ виду, Альтизидора въ туже минуту очнулась и сказала своей подругѣ: «нужно положить ему сегодня на ночь лютню. Донъ-Кихотъ вѣроятно хочетъ сыграть вамъ что-нибудь, это не дурно;«послѣ чего обѣ донзели поспѣшили передать герцогинѣ все, что произошло у нихъ съ Донъ-Кихотомъ, и попросили ее дать имъ на ночь лютню. Восхищенная этой новостью, герцогиня, посовѣтовавшись съ герцогомъ и своими женщинами, задумала устроить Донъ-Кихоту новаго рода приключеніе болѣе забавное, чѣмъ непріятное. Въ пріятномъ ожиданіи этого приключенія, герцогъ и герцогиня провели въ самыхъ забавныхъ разговорахъ съ Донъ-Кихотомъ день, прошедшій такъ же скоро, какъ скоро прошла передъ тѣмъ ночь.

Ровно въ одиннадцать часовъ вечера, возвратясь въ свою спальню, Донъ-Кихотъ нашелъ такъ мандолину. Онъ взялъ на ней нѣсколько акордовъ, отворилъ рѣшетчатое окно и увидѣвъ, что въ саду есть люди, быстро пробѣжалъ пальцами по ладамъ мандолины, настроилъ ее, какъ умѣлъ, откашлянулся, сплюнулъ, и не много хриплымъ, но вѣрнымъ голосомъ пропѣлъ слѣдующій романсъ, нарочно сочиненный имъ въ этотъ самый день:

Когда Дон-Кихотъ, — пѣсню его слушали герцогъ, герцогиня, Альтизидора и нѣкоторыя другія лица, жившія въ замкѣ — пропѣлъ послѣдній куплетъ, въ ту минуту съ передовой галлереи, возвышавшейся прямо надъ окномъ его спальни, спустили веревку съ сотнею колокольчиковъ и потомъ открыли огромный мѣшокъ, наполненный нотами съ привязанными въ хвостамъ ихъ погремушками. Звонъ колокольчиковъ и мяуканье котовъ испугали даже герцога и герцогиню, устроившихъ эту шутку; Донъ-Кихотъ же почувствовалъ, что у него волосы становятся дыбомъ. Къ довершенію несчастія, судьбѣ угодно было, чтобы два или три кота вспрыгнули въ нему въ окно и, какъ угорѣлые, стали метаться у него въ комнатѣ; — видя и слыша все это, можно было подумать, что тутъ расшалились сами черти. Отыскивая мѣсто, чрезъ которое они могли-бы выпрыгнуть на дворъ, коты потушили свѣчи, освѣщавшія спальню рыцаря, а между тѣмъ веревка съ колокольчиками не переставала подыматься и опускаться, и пробужденная этимъ трезвономъ дворня герцога, не зная въ чемъ дѣло, пришла въ неописанный ужасъ.