Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Только этотъ Санчо не ты, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; если ты и годенъ на что-нибудь, такъ ужь никакъ не для молчка, а развѣ для того, чтобы городить вздоръ и ставить на своемъ. Хотѣлось бы мнѣ, однако, узнать, какія это четыре пословицы такъ кстати завертѣлись у тебя на языкѣ? У меня тоже кажется не плохой языкъ, но сколько я не ищу, никакой пословицы кстати не нахожу.

— Какихъ же вамъ лучшихъ пословицъ, какъ вотъ эти, отвѣчалъ Санчо: никогда не клади пальца между чужими зубами; милости просимъ убираться и что вамъ угодно отъ моей жены? пусть ко отвѣтятъ что-нибудь на это, и если камень стукнулся о кружку или кружка о камень, тѣмъ хуже для кружки. Вотъ вамъ пословицы самыя кстати, потому что онѣ значатъ: никто не затѣвай спора съ губернаторомъ и вообще съ старшимъ, потому что онъ прижметъ тебя, какъ зубы — вложенный между ними палецъ. И что сказалъ губернаторъ, значитъ дѣло кончено, совершенно также, какъ когда говорятъ: милости просимъ убираться, и что вамъ угодно отъ моей жены? Что значитъ четвертая пословица, на счетъ кружки и камня, это разглядитъ и слѣпой. Поэтому, ваша милость, тому, кто видитъ соломинку въ чужомъ глазу, слѣдуетъ видѣть бревно въ своемъ собственномъ, чтобы не сказали о немъ, что смерть боится умереть, а вашей милости должно быть извѣстно, что дуракъ лучше знаетъ свой домъ, чѣмъ умниуъ чужой.

— Ну нѣтъ, я съ этимъ не согласенъ, отвѣтилъ ДонъКкхотъ; дуракъ ничего не знаетъ ни въ своемъ, ни въ чужомъ домѣ, потому что на глупомъ фундаментѣ не построишь ничего умнаго. Но пока довольно, Санчо. Если ты будешь дурно управлять, тѣмъ хуже для тебя и стыдно будетъ для меня. Меня утѣшаетъ, по крайней мѣрѣ, то, что я сдѣлалъ, съ своей стороны, все, что долженъ былъ, подавши тебѣ нѣсколько такихъ совѣтовъ, какихъ могъ. Я расквитался съ долгомъ и исполнилъ свое обѣщаніе. Да руководитъ же и хранитъ тебя теперь Богъ на твоемъ губернаторствѣ, и да освободитъ Онъ меня отъ остающагося во мнѣ сомнѣнія; и, правду сказать, боюсь, — какъ бы ты не перевернулъ своего острова вверхъ дномъ. Я могъ бы отвратить это, сказавши герцогу откровенно, что ты ничего больше, какъ грубый, тяжелый мѣшокъ, наполненный глупостью и пословицами.

— Господинъ мой! сказалъ Санчо; если вамъ кажется, что я не достоинъ быть губернаторомъ, такъ я сейчасъ откажусь отъ этого губернаторства, потому что я больше дорожу ноготкомъ души своей, чѣмъ всѣмъ своимъ тѣломъ; и я такъ же поживу простымъ Санчо съ лукомъ и хлѣбомъ, какъ Санчо губернаторомъ съ каплунами и куропатками. Когда мы спимъ, тогда всѣ мы равны: великіе и малые, богатые и бѣдные, сильные и слабые. И если ваша милость подумаете немного, такъ увидите, что вы же сами смутили мнѣ голову этимъ губернаторствомъ, потому что я столько же понимаю въ немъ, какъ гусь: и если вы полагаете, что черти стащутъ меня съ него, такъ Богъ съ нимъ; лучше простымъ Санчо я отправлюсь въ рай, чѣмъ губернаторомъ въ адъ.

— Клянусь Богомъ, Санчо! воскликнулъ Донъ-Кихотъ; за одни эти слова ты стоишь быть губернаторомъ. Ты человѣкъ хорошій, а это главное; безъ этого же мало въ чему служатъ званіе; поручи же себя, мой другъ, Богу и старайся только не согрѣшить первымъ намѣреніемъ. Имѣй всегда въ сердцѣ правду, твердо рѣшись быть справедливымъ во всякомъ дѣлѣ, и вѣрь, небо всегда помогаетъ благимъ намѣреніямъ. Теперь отправимся обѣдать; насъ вѣроятно ждутъ.

Глава XLIV

Говорятъ, что въ оригиналѣ Сидъ Гамедъ начинаетъ настоящую главу пропущеннымъ переводчикомъ вступленіемъ, въ которомъ мавританскій историкъ изъявляетъ передъ самимъ собой сожалѣніе, что онъ задумалъ писать такую сухую и поставленную въ такія тѣсныя границы исторію, принужденный постоянно говорить только о Донъ-Кихотѣ и Санчо, и не смѣя заняться описаніемъ болѣе серьезныхъ и интересныхъ эпизодовъ. Онъ утверждаетъ, что занимать постоянно умъ, перо и руку писаніемъ все объ одномъ, да объ одномъ лицѣ и говорить только устами немногихъ людей, это тяжелый трудъ, который не въ состояніи вознаградить авторскихъ усилій. Чтобы избѣжать этого неудобства, историкъ, прибѣгнувъ въ первой части своей исторіи къ маленькой хитрости, вставилъ въ нее два эпизодическіе разсказа: Безразсудно любопытный и Разсказъ плѣннаго капитана, выходящіе изъ тѣсныхъ рамокъ его труда; о другихъ же эпизодическихъ разсказалъ онъ умолчать не могъ, потому что въ нихъ дѣйствовалъ Донъ-Кихотъ.

Съ другой стороны онъ думалъ и даже открыто высказалъ, что нѣкоторые читатели, заинтересованные подвигами Донъ-Кихота, прочтутъ вставные разсказы на скоро, или съ замѣтнымъ неудовольствіемъ, и не обратятъ никакого вниманія на ихъ достоинства, которыя были бы замѣчены, еслибъ эти разсказы, не опираясь на съумашествіе Донъ-Кихота и глупости Санчо Пансо, были бы изданы отдѣльно, предоставленные самимъ себѣ.

Вотъ почему, ко второй части этой исторіи, историкъ не пришилъ ни одной повѣсти, а разсказываетъ только эпизоды, вышедшіе изъ дѣйствительныхъ событій этой исторіи; да и тѣ онъ излагаетъ весьма коротко, въ нѣсколькихъ словахъ.

Обладая достаточнымъ количествомъ ума, ловкости и дарованія, чтобы говорить о происшествіяхъ цѣлаго міра, историкъ удерживаетъ себя, однако, въ тѣсныхъ границахъ своего разсказа и проситъ поэтому читателей не пренебрегать его трудомъ и похвалить его, если не за то, о чемъ онъ говоритъ, то хоть за то, о чемъ онъ молчитъ. Послѣ этихъ словъ Сидъ Гамедъ продолжаетъ такимъ образомъ свою исторію:

Вечеромъ того дня, въ который Донъ-Кихотъ подалъ Санчо свои совѣты, онъ вручилъ ихъ своему оруженосцу написанными, сказавши, чтобы онъ отыскалъ кого-нибудь, кто бы прочелъ ихъ ему. Писанные эти совѣты были потеряны, однако, въ ту самую минуту, когда ихъ передали Санчо. Они попали въ руки герцога, который передалъ ихъ герцогинѣ, и оба они еще разъ удивились уму и безумію Донъ-Кихота.

Рѣшаясь продолжать свои шутки, герцогъ и герцогиня въ тотъ же вечеръ отправили Санчо съ большою свитой въ одну деревеньку, которая должна была сдѣлаться для Санчо островомъ. Губернатора поручили герцогскому мажордому, человѣку чрезвычайно умному и ловкому, — да и можно ли быть ловкимъ, не будучи умнымъ, — представлявшаго графиню Трифалды такъ мило, какъ мы это видѣли. Слѣдуя наставленіямъ, даннымъ ему герцогомъ, на счетъ того, какъ обходиться съ Санчо, мажордомъ съ его талантомъ великолѣпно устроилъ дѣло.

Увидѣвъ его, Санчо въ ту же минуту узналъ въ немъ графиню Трифалды, и обратясь къ Донъ-Кихоту сказалъ ему: «господинъ мой, пусть чортъ меня возьметъ, или вы должны согласиться со иною, что дуэнья Долорида и этотъ мажордомъ одно и тоже».

Посмотрѣвъ внимательно на мажордома, Донъ-Кихотъ отвѣтилъ Санчо: «не понимаю, Санчо, къ чему ты себя въ чертямъ посылаешь? изъ того, что лицо этого мажордома похоже на лицо Долориды вовсе не слѣдуетъ, чтобы мажордомъ былъ Долоридой, иначе тутъ вышло бы какое то непонятное противорѣчіе. Но теперь не время разсуждать объ этомъ, если мы не хотимъ углубляться въ безвыходвый лабиринтъ. Вѣрь мнѣ только, мой другъ, намъ обоимъ слѣдуетъ изъ глубины души молиться Богу: да освободитъ Онъ насъ отъ злыхъ волшебниковъ и колдуновъ».

— Кромѣ того, — я не шутя это говорю, — замѣтилъ Санчо, у меня только что какъ будто раздался подъ ушами голосъ графини Трифалды. Теперь я замолчу; но съ этой минуты буду зорко смотрѣть: не замѣчу ли чего-нибудь такого, что могло бы подтвердить или разсѣять мои подозрѣнія.

— Вотъ именно, что тебѣ слѣдуетъ дѣлать, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; и ты извѣстишь меня обо всемъ, что узнаешь и что случится на твоемъ островѣ.

Наконецъ, одѣтый въ судейское платье, съ бурой камлотовой шапкой на головѣ, покрытый сверху мантіей тоже изъ бураго камлота, отправился Санчо на островъ въ сопровожденіи цѣлой толпы.

Онъ ѣхалъ верхомъ за мулѣ, а сзади его, по распоряженію герцога, шелъ въ новой сбруѣ, покрытый шелковыми попонами, оселъ его. Отъ времени до времени Санчо оборачивался, чтобы взглянуть на своего осла, и такъ ему нравилось это общество, что онъ не промѣнялъ бы теперь своего положенія на санъ германскаго императора. Простившись передъ отъѣздомъ съ герцогомъ и герцогиней и поцѣловавъ имъ руки, Санчо отправился принять благословеніе своего господина. Со слезами на глазахъ благословилъ его Донъ-Кихотъ; Санчо же плакалъ, какъ ребенокъ, чуть не задыхаясь отъ всхлипываній.