Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Вы совершенно правы, вмѣшался герцогъ, но господинъ Донъ-Кихотъ позволитъ мнѣ сообщить ему нѣкоторыя мысли, родившіяся во мнѣ при чтеніи исторіи его подвиговъ. Соглашаясь, что Дульцинея существуетъ въ Тобозо, или внѣ Тобозо, и что она дѣйствительно такое совершенство, какимъ вы только что изобразили ее, нужно признаться однако, что знатностью рода она не можетъ равняться съ Оріанами, Аластраіарами, Мадазимами и другими подобными имъ дамами, которыми наполнены рыцарскія исторіи.

— На это я отвѣчу вамъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, что Дульцнея дочь своихъ дѣлъ, что достоинства искупаютъ происхожденіе, и что добродѣтель въ человѣкѣ незнатномъ достойна большаго уваженія, чѣмъ порокъ въ знатномъ. Къ тому же Дульцинея обладаетъ такими достоинствами, которыя могутъ возвести ее на ступени трона и вручить ей скипетръ и корону; вамъ извѣстно, герцогъ, что добродѣтели прекрасной и благородной женщины могутъ творить на свѣтѣ чудеса. И она, духовно, если не наружно, заключаетъ въ самой себѣ величайшее предназначеніе.

— Господинъ Донъ-Кихотъ, сказала герцогиня, такъ вѣрно попадаетъ въ цѣль, что возражать ему нѣтъ никакой возможности. И отнынѣ и не только сама буду вѣрить, но заставлю у себя въ домѣ всѣхъ, въ томъ числѣ герцога моего мужа, если это окажется нужнымъ, вѣрить тому, что на свѣтѣ существовала и существуетъ Дульцинея Тобозская, что она совершеннѣйшая красавица, знатнаго рода, достойная имѣть своимъ слугою такого рыцаря, какъ господинъ Донъ-Кихотъ; выше этого я ничего не могу сказать въ похвалу этой дамѣ. И при всемъ томъ у меня остается маленькое сомнѣніе и недовѣріе къ Санчо. Если вѣрить вашей напечатанной исторіи, то оруженосецъ вашъ, посланный отъ васъ съ письмомъ въ Дульцннеѣ, засталъ ее, какъ онъ говорилъ, занятую провѣеваніемъ ржи; это порождаетъ во мнѣ нѣкоторое сомнѣніе на счетъ знатности вашей дамы.

— Герцогиня! я долженъ замѣтить вамъ, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, что все, или почти все, происходитъ со мною не совсѣмъ обыкновеннымъ образомъ, совершенно не такъ, какъ съ другими странствующими рыцарями; такова видно воля судьбы, или, быть можетъ, преслѣдующаго меня злаго волшебника. Вамъ очень хорошо извѣстно, что всѣ знаменитые странствующіе рыцари обладали какимъ-нибудь чудеснымъ свойствомъ: одинъ рыцарь не могъ быть очарованъ, другаго, какъ напримѣръ, знаменитаго Роланда, одного изъ двѣнадцати перовъ Франціи, нельзя было ранить; о немъ разсказываютъ, будто онъ могъ быть уязвленъ только въ лѣвую пятку остріемъ толстой булавки. И въ Ронсевальской долинѣ Бернардъ-дель-Карпіо, видя, что онъ не можетъ поразить своего противника желѣзомъ, приподнялъ его обѣими руками на воздухъ и задушилъ, какъ Геркулесъ — свирѣпаго великана, Антеона, названаго сыномъ земли. Изъ всего этого и заключаю, что вѣроятно и я обладаю какой-нибудь особенной — таинственной силой. Не скажу, чтобы меня не могли ранить, нѣтъ; тѣло у меня довольно нѣжное и нисколько не неуязвимое, это мнѣ извѣстно по опыту. Не скажу также, чтобы и не могъ быть очарованъ, потому что я видѣлъ себя въ клѣткѣ, въ которую цѣлый міръ не могъ бы замкнуть меня, и въ которой я могъ очутиться только очарованнымъ. Но такъ какъ я успѣлъ разочаровать себя, то твердо увѣренъ, что теперь никто не очаруетъ меня. Поэтому преслѣдующіе меня волшебники, видя, что они не могутъ ничего сдѣлать со мною самимъ, рѣшились мстить мнѣ на самыхъ дорогихъ для меня на свѣтѣ существахъ; они вознамѣрились лишить меня жизни, отравивъ жизнь той, которой я дышу. И это заставляетъ меня думать, что когда оруженосецъ мой приносилъ отъ меня письмо моей дамѣ, волшебники превратили ее тогда въ грубую крестьянку, заставивъ Дульцинею заниматься такимъ недостойнымъ ея дѣломъ, какъ провѣеваніе ржи. Я впрочемъ сказалъ уже что-то были жемчужины востока, а вовсе не зерна ржи, или пшеницы. Чтобы окончательно убѣдить въ этомъ вашу свѣтлость, а скажу вамъ, что проѣзжая нѣсколько дней тому назадъ черезъ Тобозо, и никакъ не могъ отыскать дворца Дульцинеи, и на другой день, когда оруженосецъ мой, Санчо, видѣлъ мою даму, въ ея настоящемъ видѣ, мнѣ она показалась отвратительной крестьянкой, и олицетворенная скромность превратилась въ моихъ глазахъ въ олицетворенную наглость. Такъ какъ я самъ не очарованъ, да и не могу быть больше очарованнымъ, то дѣло ясно, что очарована, поругана, измѣнена моя дама; на ней рѣшились вымещать свою злобу враги мои; и о ней стану я проливать безпрерывныя слезы, пока не разочарую ее. Пусть же никто не обращаетъ вниманія на то, что говоритъ Санчо о ржи, потому что если образъ Дульцинеи могли измѣнить для меня, почему не могли сдѣлать этого и для него? Дульцинея — женщина знатнаго происхожденія; она принадлежитъ къ благородному семейству въ Тобозо, въ которомъ можно отыскать довольно знатныхъ, древнихъ фамилій; хотя, конечно, знатность ея не такого рода, чтобы могла прославить въ будущемъ родину ея, подобно тому какъ прославила Елена Трою и Кава Испанію, хотя, быть можетъ, моя дама прославитъ родину свою болѣе славнымъ образомъ. Герцогиня! продолжалъ Донъ-Кихотъ; мнѣ хотѣлось бы также убѣдить вашу свѣтлость, что Санчо рѣшительно лучшій оруженосецъ, какой служилъ когда бы то ни было странствующему рыцарю. У него встрѣчаются порой такія выходки, что рѣшительно недоумѣваешь: простоватъ онъ или лукавъ? онъ мастеръ озадачить васъ такимъ хитрымъ намекомъ, что нужно признать его или весьма остроумнымъ шутникомъ, или положительнымъ невѣждой; человѣкъ этотъ во всемъ сомнѣвается и между тѣмъ всему вѣритъ; и въ ту минуту, когда я думаю, что вотъ. вотъ, онъ окончательно погрязнетъ въ своей глупости, онъ вдругъ промолвитъ такое словечко, которое вознесетъ его превыше облаковъ. И я не промѣняю его ни на какого оруженосца въ мірѣ, хотя-бы мнѣ давали цѣлый городъ въ придачу. Не знаю только, хорошо ли я сдѣлаю, пославъ его управлять тѣмъ островомъ, который вы дарите ему. Я, впрочемъ, вижу въ немъ нѣкоторыя способности въ управленію, и думаю, что если немного подъучить его, такъ онъ съ умѣетъ управлять своимъ государствомъ не безъ пользы для своихъ подданныхъ, подобно тому какъ король управляетъ своей страной не безъ пользы для своего народа. Многочисленные примѣры показываютъ, что правителю не нужно обладать ни особенными талантами, ни особенной ученостью. Мы видимъ вокругъ себя правителей, едва умѣющихъ читать, и однако управляющихъ. какъ орлы. Тутъ главное дѣло въ томъ, чтобы они были исполнены честныхъ намѣреній и желаніемъ быть вездѣ и во всемъ справедливыми. Правитель не можетъ остаться безъ совѣтниковъ; руководя его дѣйствіями, они будутъ указывать ему, что и какъ долженъ онъ дѣлать, сами уподобляясь нашимъ губернаторамъ, а не юрисконсультамъ, отправіяющимъ правосудіе при посредствѣ ассесоровъ. Я посовѣтую прежде всего Санчо не брать ничего, не принадлежащаго ему, и не уступать ничего своего; кромѣ того я подамъ ему еще нѣсколько другихъ совѣтовъ, они остаются пока въ головѣ у меня, но въ свое время выйдутъ оттуда на свѣтъ для пользы Санчо и для счастія того острова, которымъ онъ станетъ управлять.

На этомъ мѣстѣ разговоръ былъ прерванъ страшнымъ шумомъ, поднявшимся въ залахъ герцогскаго замка, и въ столовой появился вслѣдъ за тѣмъ весь взволнованный Санчо съ тряпкой на шеѣ. За нимъ вбѣжало нѣсколько мальчишекъ, или лучше сказать бездѣльниковъ, изъ кухни: одинъ изъ нихъ, хотѣлъ, во что бы то ни стало, подставить Санчо, подъ подбородокъ миску съ какими то помоями, между тѣмъ какъ другой, такой же бездѣльникъ, собирался умыть его.

— Что это значитъ? спросила герцогиня. Что вы хотите дѣлать? Какъ смѣете вы не обращать вниманія на губернатора?

— Они не позволяютъ вымыть себя, какъ это въ обычаѣ у насъ, и какъ изволили вымыться мой господинъ и его господинъ, отвѣтилъ цирюльникъ.

— Нѣтъ, я очень хочу вымыться только водою, а не помоями, воскликнулъ Санчо; и тоже хочу, чтобы полотенце было немного почище этой тряпки. Между мною и моимъ господиномъ не такая огромная разница, чтобы его умывали ангельской водой, а меня дьявольскими помоями. Обычаи, которыхъ держатся въ герцогскихъ замкахъ тѣмъ и хороши, что отъ нихъ никому не становится тошно, а здѣшній обычай умывать помоями, хуже наказанія, налагаемаго на кающихся грѣшниковъ. У меня борода, слава Богу, чиста, и не нуждается въ такихъ прохлажденіяхъ. И кто осмѣлится коснуться волоса на моей головѣ, то есть на моей бородѣ, тому я дамъ такую, говоря съ полнымъ уваженіемъ ко всѣмъ, затрещину, что кулакъ мой останется въ его черепѣ, потому что подобныя угодливости и умыванія, какими потчуютъ меня здѣсь, похожи скорѣе на разныя злыя продѣлки, чѣмъ на предупредительность въ гостямъ.