Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Глава XXXII

Весь дрожа, какъ въ припадкѣ падучей, задѣтый за живое, Донъ-Кихотъ воскликнулъ: «мѣсто, гдѣ я нахожусь, присутствіе этихъ высокихъ особъ и уваженіе, которое я всегда питалъ и не перестану питать въ духовнымъ лицамъ, удерживаютъ порывъ моего справедливаго негодованія. И такъ какъ у приказныхъ, духовныхъ и женщинъ одно оружіе — языкъ, поэтому я буду сражаться равнымъ оружіемъ съ вами, — съ вами, отъ кого я могъ ожидать скорѣе спасительнаго совѣта, чѣмъ грубаго упрека. Благонамѣренное пастырское увѣщаніе могло быть сдѣлано при другихъ обстоятельствахъ и въ другой формѣ, а тѣ рѣзкія слова, съ какими вы публично только что обратились во мнѣ, выходитъ изъ границъ всякаго увѣщанія, ему приличнѣе быть мягкимъ, нежели суровымъ, и не имѣя никакого понятія о порицаемомъ предметѣ, очень не хорошо называть совершенно незнакомаго человѣка, безъ всякихъ церемоній, посмѣшищемъ и глупцомъ. Скажите мнѣ, ради Бога, за какое именно безумство вы меня порицаете, отсылаете домой смотрѣть за хозяйствомъ, заниматься женою и дѣтьми, не зная даже есть ли у меня дѣти и жена? Ужели вы полагаете, что на свѣтѣ дѣлать больше нечего, какъ втираться въ чужіе дома и стараться властвовать тамъ надъ хозяевами? и слѣдуетъ ли человѣку, воспитанному въ стѣнахъ какого-нибудь закрытаго заведенія, не видѣвшаго свѣта больше чѣмъ за двадцать или тридцать миль въ окружности, судить о рыцаряхъ и предписывать имъ законы? и неужели вы находите дѣломъ совершенно безполезнымъ, даромъ истраченнымъ временемъ, странствованіе по свѣту въ поискахъ не наслажденій, а терніевъ; по которымъ великіе люди восходятъ на ступени безсмертія? Если-бы меня считали глупцомъ умные, благородные, великодушные люди, это дѣйствительно произвело бы на меня неизгладимое впечатлѣніе, но если меня считаютъ безумцемъ какіе-нибудь педанты, ничего не смыслящіе въ рыцарствѣ, право, я смѣюсь надъ этимъ. Рыцаремъ былъ я, рыцаремъ остаюсь и рыцаремъ я умру, если это будетъ угодно Всевышнему. Люди преслѣдуютъ за свѣтѣ разныя цѣли: одними двигаетъ честолюбіе; другими грубая презрительная лесть; третьими лицемѣріе; четвертыми истинная религія. Я же прохожу жизненный путь мой по узкой стезѣ рыцарства, указанной мнѣ моей звѣздой, и презирая богатство, но не славу, отмщаю зло, караю преступленія, возстановляю правду, поражаю великановъ, не страшусь привидѣній и никакихъ чудовищъ. Я влюбленъ, но только потому, что странствующему рыцарю нельзя быть не влюбленнымъ; въ тому же я люблю не чувственно, а платонически. Намѣренія мои направлены въ хорошимъ цѣлямъ, дѣлать всѣмъ добро, никому не дѣлая зла. И достоинъ ли тотъ, кто думаетъ и дѣйствуетъ подобно мнѣ, названія глупца — предоставляю судить ихъ сіятельствамъ герцогу и герцогинѣ.

— Отлично, ей Богу, отлично, воскликнулъ Санчо; и не говорите ни слова больше, потому что нечего больше говоритъ, нечего думать, нечего утверждать. Къ тому же, если этотъ господинъ сомнѣвается въ томъ, были ли когда нибудь на свѣтѣ странствующіе рыцари, то что-жъ удивительнаго, если онъ ни слова не смыслитъ въ томъ, о чемъ говоритъ.

— Не ты ли, любезный, этотъ Санчо Пансо, спросила духовная особа, о которомъ уши всѣмъ прожужжали, и не тебѣ ли господинъ твой обѣщалъ подарить островъ?

— Я, я самый этотъ Санчо Пансо, отвѣчалъ оруженосецъ, и стою острова столько же, сколько всякій другой. Я, ваша милость, изъ тѣхъ, которые понимаютъ, что значитъ эта поговорка: «знайся съ хорошимъ человѣкомъ и самъ ты будешь хорошимъ; изъ тѣхъ, которые, какъ говорится, водятся не съ тѣмъ, съ кѣмъ родились, а съ кѣмъ ужились; изъ тѣхъ наконецъ, о которыхъ сказывается: «кто стоитъ подъ хорошимъ деревомъ, тотъ стоитъ въ хорошей тѣни». Я присталъ къ своему господину, слѣдуя за нимъ вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ и стану когда-нибудь другимъ имъ самимъ, если на то будетъ воля Господня. Да здравствуетъ же онъ, я да здравствую я! у него не будетъ недостатка въ царствахъ, а у меня въ островахъ.

— Конечно не будетъ, воскликнулъ герцогъ, и я, отъ имени господина Донъ-Кихота, дарю тебѣ, Санчо, одинъ свободный у меня теперь островъ, не изъ дурныхъ.

— Санчо! преклони колѣна и облобызай ноги его свѣтлости за великую милость, которую онъ оказываетъ тебѣ, сказалъ Донъ-Кихотъ своему оруженосцу.

Санчо поспѣшилъ исполнить приказаніе рыцаря. Это окончательно вывело изъ себя духовнаго. Вставъ изъ-за стола и не помня себя отъ досады и гнѣва онъ воскликнулъ: «ваша свѣтлость! клянусь моимъ священнымъ платьемъ, можно подумать, что вы такой же безумецъ, какъ эти грѣшники. И какъ не быть имъ безумцами, когда люди умные освящаютъ ихъ глупости. Оставайтесь же съ ними, пока они будутъ въ вашемъ замкѣ; я же удалюсь отсюда, чтобы не видѣть того, чего не могу исправить». Съ послѣднимъ словомъ онъ вышелъ изъ комнаты, не сказавъ болѣе ни слова, не скушавъ ни одного куска и не слушая никакихъ просьбъ и приглашеній остаться. Правда, герцогъ не слишкомъ то и останавливалъ его, готовый расхохотаться надъ невѣжливымъ гнѣвомъ почтенной особы.

Нахохотавшись вдоволь, герцогъ сказалъ Донъ-Кихоту: «благородный рыцарь львовъ! вы такъ ловко и побѣдоносно отвѣтили вашему противнику, что совершенно уничтожили нанесенное вамъ, повидимому, оскорбленіе; въ сущности васъ никто не оскорбилъ, потому что духовныя лица, подобно женщинамъ, не могутъ никого оскорбить; это вамъ, вѣроятно извѣстно.»

— Ваша правда, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; тотъ, кого нельзя оскорбить не можетъ и самъ оскорбить никого. Женщины, дѣти, духовные, не имѣя возможности защищаться, не могутъ по этому, ни въ какомъ случаѣ, считаться оскорбленными. Между оскорбленіемъ и обезчещеніемъ та разница, какъ это извѣстно вашей свѣтлости, лучше чѣмъ мнѣ, что обезчестить можно только по праву, оскорбить же можетъ всякій кого ему угодно, но только это оскорбленіе не можетъ считаться безчестіемъ. человѣкъ, напримѣръ, идетъ спокойно по улицѣ, на него неожиданно нападаютъ десять вооруженныхъ людей и наносятъ ему нѣсколько палочныхъ ударовъ; онъ схватывается за оружіе, чтобы исполнить свой долгъ, то есть отмстить, но число непріятелей не позволяетъ ему сдѣлать этого. Человѣкъ этотъ, конечно, оскорбленъ, но не обезчещенъ. Или напримѣръ, мнѣ нанесутъ ударъ сзади, и прежде чѣмъ я успѣю обернуться, негодяя уже и слѣдъ простылъ. Это тоже оскорбленіе, но не обезчещеніе, потому что послѣднее нужно доказать и подержать. И если-бы человѣкъ, ударившій изъ-засады, не убѣжалъ, а остался на мѣстѣ и встрѣтился лицомъ въ лицу съ врагомъ, то, безъ сомнѣнія тотъ, кого онъ ударилъ, былъ бы не только оскорбленъ, но и обезчещенъ; оскорбленъ потому, что на него напали измѣннически, обезчещенъ потому, что нападавшій твердо ожидалъ своего противника, не убѣгая отъ него. По этому, я могу считать себя теперь, если хотите оскорбленнымъ, но ни въ какомъ случаѣ обезчещеннымъ. Женщины и дѣти, повторяю, не могутъ быть обезчещены, потому что не могутъ убѣгать и не имѣютъ никакихъ поводовъ ожидать. Тоже можно сказать о служителяхъ церкви; они безоружны, подобно женщинамъ и дѣтямъ. По закону природы, они вынуждены защищаться, но нападать не могутъ. И хотя я только что сказалъ, будто могу считать себя оскорбленнымъ, я отказываюсь теперь отъ своихъ словъ и говорю, что оскорбленнымъ я ни въ какомъ случаѣ считать себя не ногу; потому что тотъ, кого нельзя оскорбить, не можетъ и самъ оскорблять. И я не могу имѣть и не имѣю ничего противъ этого господина, желавшаго сдѣлать мнѣ дерзость. Жалѣю только, что онъ не обождалъ немного; я бы доказалъ ему, какъ сильно онъ ошибается, воображая, будто на свѣтѣ не было и нѣтъ странствующихъ рыцарей. Если бы Амадисъ, или кто-нибудь изъ его безчисленныхъ потомковъ услышалъ это, то его преподобіе вѣроятно почувствовалъ бы себя теперь, не совсѣмъ хорошо.

— Да они бы разрѣзали его, какъ гранату или свѣжую дыню, воскликнулъ Санчо. Таковскіе это люди были, чтобы позволить себѣ на ногу ступать. Еслибъ Рейнальдъ Монтальванскій услышалъ, что городилъ этотъ сердитый человѣчекъ, такъ клянусь крестнымъ знаменіемъ, онъ такимъ тумакомъ закрылъ бы ему ротъ, что господинъ этотъ года три слова бы не вымолвилъ. Если не вѣритъ, пусть тронетъ ихъ; тогда увидитъ, что это за господа такіе.