Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Трое сутокъ господинъ и слуга его пробыли у новобрачныхъ, которые принимали и угощали ихъ, какъ королей. Донъ-Кихотъ попросилъ этимъ временемъ знакомаго намъ лиценціанта — ловкаго бойца на рапирахъ — отыскать кого-нибудь, кто бы указалъ ему дорогу въ Монтезиносской пещерѣ, такъ какъ рыцарь желалъ убѣдиться собственными глазами на сколько справедливы чудесные разсказы, ходящіе о ней въ народѣ. Лиценціантъ отвѣчалъ, что двоюродный братъ его, студентъ, большой любитель рыцарскихъ книгъ, съ удовольствіемъ проводитъ рыцаря до знаменитой пещеры, и покажетъ ему лагуны Руидеры, извѣстныя не только во всемъ Ламанчѣ, во даже въ цѣлой Испаніи. «Увѣряю васъ, говорилъ лиценціантъ, вы съ большимъ удовольствіемъ проведете съ нимъ время. Онъ приготовляетъ теперь въ печати нѣсколько книгъ и думаетъ посвятить ихъ разнымъ принцамъ».

Двоюродный братъ этотъ вскорѣ пріѣхалъ на тяжелой ослицѣ, покрытой полосатой попоной. Санчо осѣдлалъ осла и Россинанта, набилъ поплотнѣе свою котомку, походившую на котомку двоюроднаго брата, также туго набитую, послѣ чего, помолясь Богу и простившись съ хозяевами и гостями Донъ-Кихотъ, Санчо и двоюродный братъ пустились по дорогѣ въ славной Монтезиносской пещерѣ. Дорогою Донъ-Кихотъ спросилъ двоюроднаго брата, чѣмъ онъ занимается и что онъ изучаетъ? Двоюродный братъ отвѣчалъ, что онъ намѣренъ быть гуманистомъ и собирается напечатать нѣсколько, чрезвычайно интересныхъ и обѣщающихъ большія выгоды, книгъ. Одна изъ книгъ, говорилъ онъ, называется Книгой одеждъ, въ которой описано больше трехсотъ нарядовъ съ соотвѣтствующими имъ цвѣтами, шифрами, гербами, такъ что придворнымъ рыцарямъ, по его словамъ, останется только для торжественныхъ случаевъ выбирать въ его книгѣ любой нарядъ, ни у кого не заимствуясь и не терзая мозговъ своихъ, придумывая какъ бы одѣться. Въ ней есть наряды для ревнующихъ, отверженныхъ, забытыхъ, отсутствующихъ, которые придутся рыцарямъ въ пору, какъ шелковый чулокъ. Написалъ я еще другую книгу, продолжалъ студентъ: Превращенія или Испанскій Овидій, изложенную чрезвычайно своеобразно. Подражая шуточному слогу Овидія, я говорю чѣмъ была Гиральда Севильская, ангелъ Магдалины, сточная труба Векингуерра въ Кордовѣ, быки Гизандо, Сіерра-Морена, фонтаны леганитосскіе и левіаніосскіе въ Мадритѣ, а также фонтаны молитвъ и золотыхъ трубъ. Каждое описаніе сопровождается аллегоріями, метафорами и соотвѣтствующею ему игрою словъ. И наконецъ еще есть у меня книга: Добавленія къ Виргилію Полидорскому, трактующая объ изобрѣтеніи вещей; книга, полная глубокой эрудиціи и стоившая мнѣ много труда, потому что все, о чемъ забылъ сказать Полидоръ, открыто и объяснено иною чрезвычайно остроумно. Полидоръ, напримѣръ, ничего не упоминаетъ о томъ, кто первый страдалъ на свѣтѣ насморкомъ, или кто первый стадъ лечить треніемъ французскую болѣзнь? Я открылъ это и подтвердилъ свое открытіе ссылками на двадцать пять извѣстнѣйшихъ авторовъ. Судите сами теперь, сколько труда могла стоить подобная книга и можетъ ли она принести пользу людямъ?

— Господинъ мой! прервалъ его Санчо, да поможетъ вамъ Богъ въ вашихъ трудахъ, но не можете ли вы мнѣ сказать… впрочемъ, вѣроятно можете, потому что вы все знаете, — это первый почесалъ у себя въ головѣ? должно быть, такъ мнѣ кажется по крайней мѣрѣ, праотецъ нашъ Адамъ.

— И мнѣ такъ кажется, отвѣчалъ двоюродный братъ, потому что Адамъ, безъ сомнѣнія, имѣлъ голову съ волосами. Вотъ поэтому, да еще потому, что онъ былъ первый человѣкъ, онъ долженъ былъ иногда чесать у себя въ головѣ.

— Я тоже думаю, сказалъ Санчо; но скажите еще, кто первый на свѣтѣ прыгнулъ?

— Любезный мой, отвѣтилъ двоюродный братъ, сказать это теперь, не изслѣдовавъ и не изучивъ предмета, я не могу; но я узнаю это какъ только возвращусь въ своимъ книгамъ и скажу тебѣ при первой встрѣчѣ: мы видимся, надѣюсь, не въ послѣдній разъ.

— Не трудитесь ужъ доискиваться этого, сказалъ Санчо, потому что я самъ открылъ то, что спрашивалъ васъ. Первый прыгнулъ на свѣтѣ, я полагаю, Люциферъ, когда его турнули съ неба; оттуда онъ спрыгнулъ, какъ извѣстно, въ самую глубь ада.

— Клянусь Богомъ, ты правъ, сказалъ двоюродный братъ, а Донъ-Кихотъ добавилъ: Санчо, я увѣренъ, что и отвѣтъ этотъ и вопросъ придумалъ ты не самъ; вѣроятно ты гдѣ-нибудь слышалъ ихъ.

— Молчите, ваша милость, перебилъ Санчо, потому что если я начну спрашивать и отвѣчать, то не кончу и до завтрашняго дня. Ужели вы полагаете, что не справившись у сосѣдей я не могу даже спросить какую-нибудь глупость и отвѣтить на нее.

— Ты сказалъ больше чѣмъ знаешь, сказалъ Донъ-Кихотъ; сколько людей трудятся на свѣтѣ, стремясь узнать и убѣдиться въ чемъ-нибудь такомъ, что ни для кого не нужно.

Въ такого рода пріятныхъ разговорахъ путешественники наши провели весь день. На ночь они расположились въ одной маленькой деревушкѣ, откуда, по словамъ двоюроднаго брата, было не болѣе двухъ миль до Монтезиносской пещеры, такъ что рыцарю оставалось теперь запастись только веревками, на которыхъ можно было бы ему опуститься въ адъ; вслѣдствіе чего путешественники наши купили сто саженей каната, и на другой день, около двухъ часовъ, пріѣхали къ пещерѣ, широкій входъ въ которую былъ совершенно закрытъ колючими растеніями, дикими фиговыми деревьями, хворостникомъ и крапивой.

Приблизившись въ пещерѣ, путешественники слѣзли съ своихъ верховыхъ животныхъ, и Санчо съ двоюроднымъ братомъ принялись крѣпко обвязывать веревками Донъ-Кихота. «Ваша милость, сказалъ этимъ временемъ Санчо своему господину; «послушайтесь меня и не хороните вы себя заживо въ этой пещерѣ. Боюсь я, что бы вы не повѣсили сами себя тамъ, какъ кружку, которую опускаютъ въ колодезь, чтобы сохранить въ ней свѣжую воду. Не вамъ, ваша милость, осматривать это подземелье, которое должно быть хуже мавританской тюрьмы».

Обвяжи меня и молчи, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; осмотрѣть эту пещеру предназначено именно мнѣ.

— Умоляю васъ, господинъ Донъ-Кихотъ, сказалъ съ своей стороны двоюродный братъ; осмотрите все въ этой пещерѣ ста глазами; можетъ быть тамъ найдется что-нибудь пригодное для моей книги, трактующей о превращеніяхъ.

— Будьте покойны, отвѣчалъ Санчо; вы знаетъ пословицу: дѣло мастера боится.

— Господа, какъ мы однако недальновидны, сказалъ Донъ-Кихотъ, когда его уже обвязали веревками поверхъ его камзола. Намъ слѣдовало запастись колокольчикомъ; мы привязали бы его къ веревкѣ, и я извѣщалъ бы васъ звонкомъ о томъ, что я живъ и продолжаю опускаться въ пещеру; но дѣло сдѣлано, и намъ остается только поручить себя Богу. Съ послѣднимъ словомъ онъ кинулся на колѣнки тихо прочелъ короткую молитву, испрашивая у Господа помощи въ этомъ опасномъ и совершенно новомъ приключеніи, послѣ чего громко воскликнулъ: «владычица мыслей моихъ, несравненная Дульцинея Тобозская! если дойдетъ до тебя моя молитва, заклинаю тебя твоей несравненной красотой, услышь меня и не откажи въ твоей помощи, въ которой я такъ нуждаюсь теперь. Я намѣренъ опуститься въ раскрывающуюся предъ взорами моими бездну, единственно за тѣмъ, дабы міръ узналъ, что для того, въ кому ты благоволишь, не существуетъ никакого предпріятія, въ которое онъ не могъ бы вдаться и привести въ счастливому концу».

Говоря это, онъ приблизился къ отверстію пещеры, но прямо войти въ нее было рѣшительно невозможно, а нужно было пробиться, и рыцарь принялся разсѣкать мечомъ на право и на лѣво вѣтви хворостника, закрывавшія входъ въ пещеру. Произведенный этими ударами шумъ встревожилъ множество воронъ и вороновъ, вылетѣвшихъ такъ стремительно и въ такомъ огромномъ количествѣ изъ хворостнику, что они опрокинули Донъ-Кихота, и еслибъ рыцарь вѣрилъ въ предзнаменованія также твердо, какъ въ догматы римско-католичесвой религіи, то счелъ бы это дурнымъ знакомъ и не рѣшился бы опуститься въ ужасное подземелье. Поднявшись на ноги и вида, что изъ пещеры не вылетаетъ болѣе ни вороновъ, ни летучихъ мышей, ни другихъ ночныхъ птицъ, онъ попросилъ Санчо и двоюроднаго брата тихо опускать его на веревкахъ въ пещеру. Когда рыцарь исчезъ изъ глазъ своихъ спутниковъ, Санчо послалъ ему свое благословеніе, сопровождая его крестнымъ знаменіемъ.