Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Молчи, обжора, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, и поскорѣе вставай; мы отправимся взглянуть, что станетъ дѣлать на этомъ свадебномъ пиру отверженный Василій.

— Да пусть онъ себѣ дѣлаетъ что хочетъ, отвѣчалъ Санчо. Самъ виноватъ, за чѣмъ бѣденъ. Былъ бы богатъ, такъ и женился бы на Китеріи. А когда нѣтъ у человѣка гроша за душой, такъ чтожъ въ облакахъ, что ли, ему тогда жениться? Право, ваша милость, нищій пусть довольствуется тѣмъ, что находитъ, и не ищетъ жемчугу въ виноградѣ. Я готовъ объ закладъ биться, что этотъ Камашъ можетъ этого самаго Василія упрятать въ мѣшокъ съ червонцами. И тоже была бы не послѣдняя дура Китерія, еслибъ плюнула на все, что подарилъ ей и еще подаритъ Камашъ, и прельстилась искуствами Василія швырять палки, да фехтовать рапирой. За этакія чудесныя штуки, ни въ одной корчмѣ стакана вина не дадутъ. Богъ съ ними — съ талантами, отъ которыхъ выгодъ никакихъ нѣтъ. Другое дѣло, когда Богъ наградитъ ими человѣка съ туго набитымъ карманомъ, о, тогда желаю здравствовать имъ; потому что хорошій домъ можно выстроить только на хорошемъ фундаментѣ, а самый лучшій фундаментъ, это деньги.

— Ради Бога замолчи, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; если бы позволить тебѣ оканчивать все, что ты начинаешь говорить, то у тебя не хватило бы времени ни ѣсть, ни спать; ты все бы говорилъ.

— Ваша милость, отвѣчалъ Санчо, вспомните нашъ уговоръ; отправляясь съ вами, я выговорилъ себѣ право говорить когда захочу, лишь бы только не во вредъ ближнему и вамъ, а этого я кажется до сихъ поръ не дѣлалъ.

— Не помню этого уговора, сказалъ Донъ-Кихотъ; но если бы даже онъ существовалъ, я все таки хочу, чтобы ты замолчалъ и отправился за мною. Слышишь ли: вчерашніе инструменты ужъ заиграли и обрадовали эти долины; свадьбу, вѣроятно, отпразднуютъ скорѣе въ утренней прохладѣ, нежели въ дневномъ жару.

Санчо послушался своего господина, осѣдалъ осла и Россинанта, и наши искатели приключеній, сѣвши верхомъ, шагъ за шагомъ, въѣхали въ павильонъ. Первое, что кинулось тутъ въ глаза Санчо, это былъ цѣлый быкъ, воткнутый на вертелѣ въ дуплѣ молодаго вяза; въ нѣкоторомъ разстояніи отъ него горѣѵа куча дровъ, и вокругъ нее стояли шесть чугунныхъ котловъ, въ которыхъ легко укладывались быки, казавшіеся тамъ чуть не голубями. На деревьяхъ висѣло безчисленное количество очищенныхъ зайцевъ, зарѣзанныхъ куръ, дичи и разной свойской птицы, развѣшанной на вѣтвяхъ, чтобы сохранить ее свѣжей. Тутъ же Санчо насчиталъ ведеръ шестдесятъ самаго лучшаго вина. Бѣлый хлѣбъ наваленъ былъ кучами, какъ пшеница въ житницѣ, а разнородные сыры нагромождены были, какъ кирпичи, образуя цѣлыя стѣны; возлѣ нихъ стояли два котла съ масломъ, приготовленнымъ для пряженія въ немъ пирожнаго, которое вынимали лопатами и опускали потомъ въ особый котелъ съ медомъ. Болѣе пятидесяти чистыхъ и ловкихъ кухарокъ и поваровъ возились у очага. Въ широкомъ желудкѣ быка зашито было двѣнадцать молочныхъ поросенковъ для приданія ему нѣжности и вкуса. Разныя же пряности и сладости навалены были не фунтами, а пудами въ огромномъ открытомъ сундукѣ. Хотя яства эти не отличались особенной нѣжностью, но ихъ было достаточно, чтобы накормить цѣлую армію.

Съ непритворнымъ восторгомъ жадными глазами поглядывалъ на нихъ Санчо. Его очаровали во первыхъ котлы, изъ которыхъ онъ съ удовольствіемъ позаимствовался бы кое чѣмъ; потомъ чаны съ виномъ и наконецъ фруктовыя пирожныя. Не будучи въ состоянія долѣе удерживать себя, онъ подошелъ къ одному изъ поваровъ, и со всей вѣжливостью голоднаго желудка попросилъ его позволить ему обмакнуть въ котелъ ломоть хлѣба.

— Братецъ, отвѣчалъ поваръ, сегодня, благодаря Канашу богатому, не такой день, чтобы кто-нибудь ногъ голодать. Слѣзай-ка съ осла, возьми вилку и скушай на здоровье одну или двѣ курицы.

— Не вижу я, братецъ мой, нигдѣ здѣсь вилки, — сказалъ Санчо, оглянувшись по сторонамъ.

— Пресвятая Богородице! воскликнулъ поваръ, изъ-за чего онъ столько хлопочетъ этотъ человѣкъ, и схвативъ первую попавшуюся ему подъ руку кострюлю, опустилъ ее въ котелъ, вынулъ оттуда сразу трехъ куръ и двухъ гусей и подалъ ихъ Санчо: — «на ка, закуси пока этимъ, въ ожиданіи обѣда», — сказалъ онъ ему.

— Да мнѣ не во что взять всего этого, — замѣтилъ Санчо.

— Ну такъ забирай съ собой и кострюлю, отвѣтилъ поваръ; Канашъ богатый не поскупится и на это добро, ради такого радостнаго дня.

Тѣмъ времененъ, какъ Санчо устроивалъ свои дѣлишки, Донъ-Кихотъ увидѣлъ двѣнадцать крестьянъ, въѣхавшихъ въ павильонъ, верхомъ, на красивыхъ кобылахъ, покрытыхъ дорогой сбруей съ бубенчиками. Одѣтые въ праздничные наряды, крестьяне проскакали нѣсколько разъ вокругъ луга, весело восклицая, «да здравствуютъ Канашъ и Китерія, онъ такой же богатый, какъ и она красивая, а она красивѣе всѣхъ на свѣтѣ«. Услышавъ это, Донъ-Кихотъ тихо сказалъ себѣ: «видно, что простяки эти не видѣли Дульцинеи Тобозской, иначе они немного скромнѣе хвалили бы свою Китерію». Спустя минуту, въ бесѣдку вошли съ разныхъ сторонъ партіи разныхъ плясуновъ, между прочимъ — плясуновъ со шпагою; ихъ было двадцать четыре; все красавцы за подборъ, въ чистой, бѣлой полотняной одеждѣ, съ разноцвѣтными шелковыми платками на головѣ. Впереди ихъ шелъ лихой молодецъ, у котораго одинъ изъ крестьянъ, красовавшихся верхомъ на кобылахъ, спросилъ не ранилъ ли себя кто-нибудь изъ его партіи?

— Богъ миловалъ, — отвѣчалъ вожатый, пока всѣ здоровы. Въ ту же минуту принялся онъ съ своими товарищами составлять пары, выдѣлывая такія па и такъ ловко, что Донъ-Кихотъ, видѣвшій на своемъ вѣку довольно разныхъ танцевъ, признался однако, что лучше этихъ видѣть ему не случалось.

Не менѣе восхитила Донъ-Кихота и другая партія, прибывшая вскорѣ за первою. Эта группа состояла изъ подобранныхъ деревенскихъ красавицъ, не позже восемнадцати и не моложе четырнадцати лѣтъ. Всѣ онѣ были одѣты въ платья изъ легкаго зеленаго сукна; полураспущенные, полузаплетенные въ косы, чудесные и свѣтлые, какъ солнце, волосы ихъ были покрыты гирляндами изъ розъ, жасминовъ, гвоздикъ и левкоя. Во главѣ этой очаровательной группы шелъ маститый старецъ и важная матрона: старики, живые не по лѣтамъ. Двигались они въ тактъ, подъ звуки Заторской волынки, и живыя, скромныя и прелестныя дѣвушки, составлявшія эту группу, были кажется лучшими танцорками въ мірѣ.

Сзади ихъ составилась сложная, такъ называемая, говорящая пляска. Это была группа изъ восьми нимфъ, расположенныхъ въ два ряда; впереди перваго ряда шелъ Купидонъ; впереди другаго — Корысть; Купидонъ съ своими крыльями, колчаномъ и стрѣлами, Корысть, — покрытая дорогими парчевыми и шелковыми матеріями. Имена нимфъ, предводимыхъ Амуромъ, были написаны на бѣломъ пергаментѣ, сзади, на ихъ плечахъ. Первая нимфа называлась поэзіей, вторая скромностью, третья доброй семьей, четвертая мужествомъ. Точно также обозначались и нимфы, предводимыя Корыстью. Первая была: щедрость, вторая изобиліе, третья кладъ, четвертая мирное обладаніе. Впереди ихъ четыре дикихъ звѣря тащили деревянный замокъ. Покрытые снопами листьевъ и зеленою прядью, они были изображены такъ натурально, что чуть не испугали бѣднаго Санчо. На фасадѣ и четырехъ сторонахъ замка было написано: замокъ крѣпкой стражи. Группу эту сопровождали четыре прекрасныхъ флейтиста и игроки на тамбуринѣ. Танцы открылъ Купидонъ. Протанцовавъ двѣ фигуры, онъ поднялъ вверхъ глаза, и прицѣливаясь изъ лука въ молодую дѣвушку, стоявшую между зубцами замка, сказалъ ей.

«Я богъ всемогущій въ воздухѣ, на землѣ, въ глубинѣ морской и во всемъ, что содержитъ бездна въ своей ужасающей пучинѣ! Я никогда не зналъ, что такое страхъ; я могу сдѣлать все что захочу, даже невозможное, а все возможное я кладу, снимаю создаю, и запрещаю».

Съ послѣднимъ словомъ онъ пустилъ стрѣлу на верхъ замка и возвратился на свое мѣсто.

За нимъ выступила Корысть, сдѣлала два па, послѣ чего тамбурины замолкли, и она сказала, въ свою очередь:

«Я то, что можетъ сдѣлать больше, чѣмъ любовь, указывающая мнѣ путь; родъ мой самый знаменитый на всемъ земномъ шарѣ«.