Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Да развѣ я говорю: лжетъ — замѣтилъ Санчо.

— А хотѣлъ бы я знать, — ты что думаешь объ этомъ? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Что я думаю? думаю я, отвѣчалъ Санчо, что этотъ Мерлинъ и всѣ эти волшебники, очаровавшіе чуть не цѣлый полкъ разныхъ, видѣнныхъ тамъ вашей милостью, господъ, сами влѣзли въ вашу голову и сочинили въ ней всю эту тарабарщину, которую вы тутъ разсказывали и будете еще разсказывать намъ.

— Все это могло быть, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, но только ничего подобнаго не было, потому что все, что я говорилъ тебѣ, я видѣлъ собственными глазами и осязалъ собственными руками. Но что скажешь ты, когда я сообщу тебѣ теперь, что среди всѣгхъ этихъ безчисленныхъ чудесъ, показанныхъ мнѣ Монтезиносомъ (я разскажу тебѣ подробно про нихъ во время нашихъ странствованій, теперь же это было бы не совсѣмъ кстати), онъ показалъ мнѣ еще трехъ мужичекъ, прыгавшихъ, какъ козы, на свѣжихъ, роскошныхъ лугахъ. Не успѣлъ я увидѣть ихъ, какъ въ одной изъ нихъ узналъ несравненную Дульцинею Тобозскую, а въ двухъ другихъ тѣхъ самыхъ крестьянокъ, которыя сопровождали ее въ извѣстное тебѣ утро. Я спросилъ Монтезиноса, знаетъ ли онъ этихъ крестьянокъ? онъ отвѣчалъ мнѣ, что не знаетъ, но полагаетъ, что это должно быть какія-нибудь знатныя, очарованныя дамы, появившіяся тамъ очень недавно. Онъ просилъ меня не удивляться этому новому явленію, потому что, по его словамъ, въ пещерѣ было много другихъ дамъ прошедшихъ и нынѣшнихъ временъ, очарованныхъ подъ разными странными образами; между ними онъ назвалъ королеву Женіевру и дуэнью ея Квинтаньону, наливавшую нѣкогда вино Ланцелоту, по возвращеніи его въ Британію, какъ объ этомъ поется въ одномъ старомъ нашемъ романсѣ.

Услышавъ это, Санчо началъ побаиваться, какъ бы ему самому не спятить съ ума, или не лопнуть отъ смѣху. Такъ какъ ему лучше, чѣмъ всякому другому вѣдома была тайна очарованія Дульцинеи, которую очаровалъ онъ самъ, поэтому онъ яснѣе чѣмъ когда-нибудь убѣдился теперь, что господинъ его положительно рехнулся. «Въ недобрый часъ, ваша милость», сказалъ онъ ему, «встрѣтились вы съ этимъ Монтезиносомъ, потому что вернулись вы отъ него кажись не совсѣмъ того… Давно ли подавали вы намъ на каждомъ шагу умные совѣты и говорили умныя рѣчи, а теперь разсказываете такую небывальщину, что ужь я не знаю, право, что и подумать.»

— Санчо! я тебя давно и хорошо знаю, возразилъ Донъ-Кихотъ, поэтому не обращаю никакого вниманія на твои слова.

— Да, правду сказать, и я то не болѣе обращаю вниманія на ваши, отвѣтилъ Санчо, и хоть бейте, хоть убейте вы меня за это и за то, что я еще намѣренъ сказать вамъ, если вы будете разсказывать все такія же неподобія… но, оставимъ это, и пока мы еще въ мирѣ, скажите на милость: какъ вы тамъ узнали эту Дульцинею?

— По платью, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; она была одѣта совершенно такъ же, какъ въ то утро, когда мы ее встрѣтили съ тобой. Я попробовалъ было заговорить съ нею, но она, не отвѣчая ни слова, обернулась ко мнѣ спиной и убѣжала такъ быстро, что ее не догнала бы, кажется, стрѣла, пущенная изъ лука. Я хотѣлъ было идти за нею, но Монтезиносъ остановилъ меня, сказавши, что преслѣдовать ее, значило бы терять попусту время, и что въ тому же приближался часъ, въ который мнѣ слѣдовало покинуть пещеру. Онъ добавилъ, что, въ свое время, онъ извѣститъ меня о томъ, какъ и чѣмъ въ состояніи я буду разочаровать его, Белерму, Дюрандарта и всѣхъ остальныхъ лицъ, пребывающихъ очарованными въ этомъ подземельѣ. Но, когда я говорилъ съ Монтезиносомъ о будущемъ разочарованіи его, одна изъ двухъ пріятельницъ грустной Дульцинеи незримо приблизилась ко мнѣ, и со слезами на глазахъ, какимъ то взволнованнымъ, прерывистымъ шепотомъ сказала мнѣ: «Дульцинея Тобозская цалуетъ ваши руки, проситъ васъ увѣдомить ее о вашемъ здоровьѣ, и находясь въ настоящую минуту въ крайней нуждѣ, просить васъ, Христа ради, положить на эту новенькую канифасовую юбку съ полдюжины реаловъ или сколько найдется у васъ въ карманѣ«. Изъ всего, что я видѣлъ въ Монтезиносской пещерѣ эта сцена сильнѣе всего поразила и тронула меня. «Возможное ли дѣло», спросилъ я Монтезиноса, «чтобы очарованныя лица высокаго званія терпѣли нужду во время своего очарованія»?

— О, рыцарь Донъ-Кихотъ, отвѣчалъ Монтезиносъ; вѣрьте мнѣ, нужда чувствуется одинаково въ очарованныхъ и неочарованныхъ мірахъ. И если благородная дама Дульцинея Тобозская проситъ у васъ въ займы шесть реаловъ, подъ вѣрный залогъ, то совѣтую вамъ исполнить ея просьбу, потому что вѣроятно она испытываетъ крайнюю нужду.

— Залоговъ я никакихъ не беру, отвѣчалъ я Монтезиносу, но ни съ залогомъ, ни безъ залога, я не могу вполнѣ исполнить ея просьбы, потому что въ карманѣ у меня всего четыре реала; это была именно та мелочь, которую ты далъ мнѣ, Санчо, для подаянія бѣднымъ, встрѣтящимся намъ на дорогѣ. Эти четыре реала я отдалъ подругѣ Дульцинеи, и сказалъ ей: «передайте, моя милая, вашей госпожѣ, что я глубоко тронутъ ея несчастіемъ и желалъ бы быть въ эту минуту фукаромъ [10], чтобы помочь ей чѣмъ только возможно. Скажите ей, что я не буду, да и не могу знать, что такое радость, здоровье и спокойствіе, пока не услышу и не увижу ее. Скажите ей, наконецъ, что ее плѣнникъ и рыцарь настоятельно проситъ ее позволить ему увидѣться и переговорить съ нею; и что въ ту минуту, когда она меньше всего будетъ ждать, она услышитъ отъ меня клятву, подобную той, которую произнесъ маркизъ Мантуанскій, клянясь отмстить смерть племянника своего Вальдовиноса, нашедши его умирающимъ въ горахъ. Какъ онъ, я поклянусь не вкушать хлѣба со стола, и произнесу много другихъ тяжелыхъ обѣтовъ, которые маркизъ обѣщалъ исполнять, пока не отмститъ смерть своего племянника, я же поклянусь, нигдѣ не останавливаясь, объѣзжать семь частей міра, дѣятельнѣе самого инфанта донъ-Педро Португальскаго, пока не разочарую моей дамы.

— Вы обязаны это сдѣлать, вы обязаны даже больше сдѣлать для моей госпожи, отвѣчала посланница Дульцинеи, и взявъ изъ рукъ моихъ четыре реала, она, вмѣсто того. чтобы присѣсть и поблагодарить меня, подпрыгнула аршина на два вверхъ и скрылась изъ моихъ глазъ.

— Пресвятая Богородице! воскликнулъ, или скорѣе крикнулъ Санчо, неужели этотъ бѣлый свѣтъ такъ глупо устроенъ, и такая сила у этихъ очарователей и очарованій, что они совсѣмъ вверхъ дномъ перевернули такую умную голову, какъ голова моего господина. О, ваша милость, ваша милость! продолжалъ онъ, обращаясь въ Донъ-Кихоту; подумайте о томъ, что вы тутъ говорите, и не вѣрьте вы этой чепухѣ, которая насильно лѣзетъ вамъ въ голову и мутитъ тамъ все.

— Санчо, я знаю, что ты говоришь это, любя меня, сказалъ Донъ-Кихотъ, но такъ какъ ты не имѣешь ни малѣйшаго понятія ни о чемъ, поэтому все чрезвычайное кажется тебѣ не возможнымъ. Но со временемъ я разскажу тебѣ многое другое, видѣнное мною въ этой пещерѣ, и тогда ты повѣришь тому, что я сказалъ теперь, и что не допускаетъ ни возраженій, ни сомнѣній.

Глава XXIV

Тотъ, кто перевелъ оригиналъ этой великой исторіи, написанной Сидъ Гамедомъ Бененгели, говоритъ, что дошедши до главы, слѣдующей за описаніемъ Монтезиносской пещеры, онъ нашелъ на поляхъ рукописи слѣдующую приписку, сдѣланную рукою самого историка: «не могу постигнуть, ни убѣдить себя въ томъ, дабы все описанное въ предъидущей главѣ дѣйствительно случилось съ славнымъ Донъ-Кихотомъ, потому что до сихъ поръ исторія его была правдоподобна, между тѣмъ какъ происшествіе въ пещерѣ выходитъ изъ границъ всякаго вѣроятія, и я никакъ не могу признать его истиннымъ. Думать, что Донъ-Кихотъ солгалъ, онъ, самый правдивый и благородный рыцарь своего времени, — невозможно; онъ не сказалъ бы ни одного слова неправды даже тогда, еслибъ его готовились поразить стрѣлами; къ тому же, въ такое короткое время, не могъ онъ и придумать столько вопіющихъ небылицъ. И да не обвинятъ меня, если происшествіе въ Монтезиносской пещерѣ кажется апокрифическимъ; я пишу какъ было, не утверждая: правда ли это или нѣтъ; пусть благоразумный читатель самъ судитъ какъ знаетъ. Говорятъ однако, что передъ смертью Донъ-Кихотъ отрекся отъ чудесъ, видѣнныхъ имъ въ Монтезиносской пещерѣ, и сказалъ будто сочинилъ эту исторію потому, что она какъ нельзя болѣе подходила къ описаніямъ, заключавшимся въ его книгахъ». Послѣ этихъ словъ, историкъ продолжаетъ такъ: