Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Двоюродный братъ столько же удивился дерзости Санчо, сколько терпѣнію его господина и предположилъ, что Донъ-Кихотъ, вѣроятно отъ радости, что увидѣлъ свою даму Дульцинею Тобозскую, хотя и очарованной, прощаетъ такъ много, иначе Санчо слѣдовало бы, по мнѣнію двоюроднаго брата, избить палками за его дерзость. «Я, съ своей стороны, господинъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій», сказалъ онъ, «нисколько не жалѣю, что отправился съ вами; потому что, во-первыхъ, познакомился съ вашей милостью, — честь для меня не малая, — во-вторыхъ, узналъ тайны Монтезиносской пещеры и чудесныя превращенія Гвадіаны и лагунъ Руидерскихъ, — драгоцѣнное пріобрѣтеніе для моего сочиненія: Испанскій Овидій; въ третьихъ, открылъ древность картъ, которыя, какъ видно изъ словъ рыцаря Дюрандарта: «терпи и выжидай карту», извѣстны были уже во времена Карла Великаго. Выраженіе: выжидай карту Дюрандартъ не могъ услышать, будучи очарованнымъ, а слышалъ его, должно быть, во Франціи, въ эпоху великаго императора Карла, при которомъ онъ жилъ, открытіе чрезвычайно важное для меня, какъ матеріалъ для другой задуманной мною книги: Еще о древности вещей, добавленіе къ Виргилію Полидорскому. Въ своей книгѣ онъ ничего не говоритъ о времени изобрѣтенія картъ; я укажу теперь это время, ссылаясь на такой важный авторитетъ, какъ рыцарь Дюрандартъ. Наконецъ, въ четвертыхъ, я открылъ неизвѣстные до сихъ поръ истоки рѣки Гвадіаны.

— Все это совершенная правда, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, но скажите, пожалуйста, если вы получите разрѣшеніе напечатать свою книгу, въ чемъ я сильно сомнѣваюсь, кому думаете вы посвятить ее?

— Да развѣ мало въ Испаніи вельможъ, которымъ можно посвятить книгу? отвѣчалъ двоюродный братъ.

— Не мало, сказалъ Донъ-Кихотъ, но многіе изъ нихъ, не желая быть обязанными авторамъ, посвящающимъ имъ свои труды, отказываются отъ посвященій. Знаю я одного князя, который можетъ замѣнить собою всѣхъ другихъ; если-бы я могъ сказать о немъ все, что думаю, то возбудилъ бы зависть въ нему не въ одномъ великодушномъ сердцѣ. Но оставимъ это до другаго, болѣе благопріятнаго времени, а теперь подумаемъ, гдѣ бы намъ провести ночь.

— Здѣсь недалеко, отвѣчалъ двоюродный братъ, есть келья одного отшельника, бывшаго, какъ говорятъ, нѣкогда солдатомъ, а теперь пользующагося славой хорошаго христіанина, умнаго и сострадательнаго человѣка. Возлѣ его кельи выстроенъ имъ самимъ доминъ, правда, очень маленькій, но достаточный для того, чтобы можно было переночевать въ немъ тремъ, четыремъ человѣкамъ.

— А есть у этого пустынника куры? спросилъ Санчо.

— У очень немногихъ пустынниковъ нѣтъ ихъ — отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Нынѣшніе отшельники не похожи на своихъ предшественниковъ, спасавшихся въ пустыняхъ Египта, покрываясь пальмовыми листьями и питаясь древесными корнями. Не думайте, однако, чтобы упомянувъ объ однихъ, я заявилъ тѣмъ свое неуваженіе къ другимъ; нѣтъ, я говорю только, что истязанія нашего времени не такъ суровы, какъ прежнія, но отъ этого одинъ отшельникъ не становится хуже другаго. Я такъ думаю, по крайней мѣрѣ, и скажу, что въ наши дни, когда все идетъ навыворотъ, лицемѣръ, притворяющійся человѣкомъ добродѣтельнымъ, все же лучше отъявленнаго негодяя.

Въ эту минуту путешественники наши увидѣли человѣка, почти бѣжавшаго прямо на нихъ, погоняя кнутомъ впереди себя мула, нагруженнаго копьями и аллебардами; поклонившись Донъ-Кихотуи его спутникамъ, незнакомецъ пошелъ себѣ дальше.

— Послушай, сказалъ ему Донъ-Кихотъ, остановись на минуту; мнѣ кажется, ты идешь скорѣе, чѣмъ желаетъ твой мулъ.

— Не могу я остановиться — отвѣчалъ незнакомецъ, потому что завтра все это оружіе должно быть употреблено въ дѣло; сами видите, времени мнѣ терять нельзя, поэтому прощайте. Но если вы хотите знать, для чего нужно это оружіе, то пріѣзжайте въ ту корчму, которая недалеко отъ кельи отшельника, тамъ я разскажу вамъ такія чудеса, что просто… Съ послѣднимъ словомъ онъ стегнулъ своего мула и такъ быстро пустился бѣжать впередъ, что Донъ-Кихотъ не имѣлъ времени спросить его, какія это чудеса намѣревается онъ разсказать имъ? но такъ какъ онъ былъ отъ природы чрезвычайно любопытенъ и большой охотникъ до новостей, поэтому онъ рѣшился безъ замедленія пуститься въ путь и не посѣщая отшельника ѣхать прямо въ корчму; спустя нѣсколько минутъ путешественники наши сидѣли уже верхомъ и двоюродный братъ предложилъ опять заѣхать въ отшельнику, хлѣбнуть у него браги. Услышавъ это, Санчо сейчасъ же повернулъ своего осла въ ту сторону, гдѣ была расположена келья пустынника, и Донъ-Кихотъ съ двоюроднымъ братомъ послѣдовали за нимъ. На бѣду ихъ отшельника не было дома, а была только отшельница; и когда они попросили у нее браги, то имъ отвѣтили, что браги нѣтъ, а если хотятъ они напиться воды, такъ имъ съ удовольствіемъ дадутъ.

— На дорогѣ довольно колодцевъ и безъ вашей воды, оказалъ опечаленный Санчо; тоже нашли чѣмъ угощать. О свадьба Камаша, воскликнулъ онъ, о разливанное море въ домѣ донъ-Діего, сколько разъ еще прійдется мнѣ пожалѣть о васъ.

Отъѣхавъ немного отъ кельи отшельника, Донъ-Кихотъ увидѣлъ впереди себя на дорогѣ молодого мальчика, котораго онъ безъ труда догналъ. Мальчикъ этотъ несъ на плечахъ своихъ шпагу, какъ палку, и маленькій узелокъ, въ которомъ завязано было нѣсколько бѣлья, штаны его и маленькій плащъ. Одѣтъ онъ былъ въ плисовую куртку съ атласными вставками, сквозь которыя виднѣлась его рубаха. На ногахъ его красовались шелковые чулки и модные четыреугольные башмаки, въ родѣ тѣхъ, которые носили пажи. Ему было лѣтъ около восемнадцати или девятнадцати; онъ весело шелъ, разгоняя дорожную скуку какой-то пѣсенькой, кончавшейся этими словами, удержанными въ памяти двоюроднымъ братомъ: «нужда на войну меня гонитъ, а то за какимъ бы я чортомъ туда отправлялся теперь».

— Ты путешествуешь, однако, на легкѣ — сказалъ ему, поровнявшись съ нимъ Донъ-Кихотъ; куда ты идешь?

— Путешествую я на легкѣ отъ того, что жарко и пусто въ карманѣ, а иду я на войну — отвѣчалъ юноша.

— Что жарко, противъ этого я ничего не имѣю сказать, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, но что у тебя пусто въ карманѣ, это для меня непонятно.

— Господинъ мой! отвѣчалъ юноша; въ этомъ узелкѣ несу я плисовые штаны, а куртка на мнѣ. Если дорогою я истаскаю штаны, то не въ чемъ мнѣ будетъ войти въ городъ, купить же другіе мнѣ не на что. Вотъ по этой-то причинѣ, да за одно, чтобы не такъ жарко было, я и путешествую, какъ вы меня видите, — отправляясь поступить въ одну пѣхотную роту, расположенную отсюда въ восьми миляхъ. Она идетъ, какъ слышно, въ Картагену, гдѣ сядетъ на суда; до этого мѣста въ одеждѣ я, слава Богу, нуждаться не буду; въ солдаты же я поступаю потому, что предпочитаю служить королю на войнѣ, чѣмъ какому-нибудь скрягѣ при его дворѣ.

— Имѣешь ли ты право на прибавочное жалованье? спросилъ двоюродный братъ.

— О, если бы я послужилъ немного при дворѣ гранда или другаго важнаго лица, воскликнулъ со вздохомъ юноша, было бы у меня теперь прибавочное жалованье. Славно, право, служить пажемъ при какомъ-нибудь дворѣ: того и гляди, что прямо изъ пажей попадешь въ Офицеры или выслужишь хорошенькую прибавку къ жалованью. А мнѣ, бѣдному, приходилось служить у разнаго ничтожества — Богъ вѣсть, откуда появившагося на свѣтъ, и получать такое жалованье, что половины его не хватило бы на крахмалъ для воротника. Гдѣ ужъ нашему брату за деньгой гоняться, чудомъ развѣ какимъ попадетъ она къ намъ.

— Неужели, однако, прослужа нѣсколько лѣтъ, ты не могъ выслужить себѣ хоть ливреи? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Двѣ выслужилъ, отвѣчалъ юноша, но вѣдь и съ насъ, ваша милость, когда мы отходимъ отъ мѣста, господа наши снимаютъ платье точь въ точь, какъ рясу съ монаховъ, покидающихъ монастырь; вѣдь господа наши только чванятся нашими ливреями.

— Какая мерзость! воскликнулъ Донъ-Кихотъ. Поздравь себя, однако, мой милый, если ты покинулъ своего господина съ прекраснымъ намѣреніемъ — сдѣлаться воиномъ. На свѣтѣ нѣтъ ничего благороднѣе и выгоднѣе, какъ служить, во-первыхъ, Богу, а вмѣстѣ съ тѣмъ своему королю съ оружіемъ въ рукахъ: мечомъ пріобрѣтается, если не болѣе богатствъ, то болѣе чести, чѣмъ перомъ, какъ я говорилъ уже много и много разъ. И если правда, что перо доставило людямъ болѣе денегъ, чѣмъ мечъ, то, въ замѣнъ того, оружіе имѣетъ въ себѣ что-то болѣе величественное, болѣе возвышающее нашу душу; какое-то благородство и блескъ, возносящіе воиновъ превыше всѣхъ другихъ дѣятелей. Другъ мой! выслушай со вниманіемъ нѣсколько словъ, которыя я сейчасъ скажу тебѣ; впослѣдствіи они пригодятся тебѣ и станутъ подпорою и утѣшеніемъ въ тяжелыя минуты, неразлучныя съ твоимъ новымъ званіемъ. Старайся, мой другъ, никогда не думать объ угрожающихъ тебѣ опасностяхъ; худшее, что ожидаетъ насъ здѣсь, это смерть; но пасть со славой — это лучшее, что можемъ мы сдѣлать. Однажды спросили у великаго владыки Рима Юлія Цезаря, какая смерть лучше всѣхъ? «Быстрая и неожиданная», отвѣчалъ онъ. Хотя слова эти сказаны мудрецомъ, не просвѣтленнымъ познаніемъ истиннаго Бога, тѣмъ не менѣе въ нихъ высказана истина, вылившаяся изъ природнаго инстинкта человѣческаго духа. Пусть тебя убьютъ въ первой свалкѣ, все равно — выстрѣломъ ли изъ орудія или взрывомъ мины; ты умрешь одинаково и дѣло твое сдѣлано. Теренцій говоритъ, что воину лучше умереть сражаясь, чѣмъ жить убѣгая; и солдату лучше слышать запахъ пороха, чѣмъ амбры. Другъ мой! если старость застанетъ тебя подъ оружіемъ, то хотя бы ты былъ изувѣченъ, хромъ, покрытъ ранами, ты будешь вмѣстѣ съ тѣмъ покрытъ славою, и никакая бѣдность не омрачитъ того блеска, которымъ озаритъ тебя слава. Къ тому же, въ наше время заботятся о престарѣлыхъ и увѣчныхъ воинахъ, находя, что не слѣдуетъ поступать съ ними подобно тому, какъ поступаютъ рабовладѣльцы съ неграми, которыхъ они отпускаютъ безъ куска хлѣба на волю, когда старость лишаетъ этихъ несчастныхъ возможности работать для своихъ господъ. Выгоняя рабовъ своихъ изъ ихъ послѣдняго пріюта, или, какъ говорятъ, отпуская на волю, этихъ несчастныхъ дѣлаютъ рабами голода, отъ котораго освободить ихъ можетъ только смерть. Больше я не скажу ничего, а предложу тебѣ сѣсть сзади на моего коня и доѣхать со мною до корчмы; тамъ мы съ тобой поужинаемъ, я завтра утромъ ты отправишься себѣ въ путь: и да поможетъ тебѣ Господь пройти его такъ счастливо, какъ того заслуживаетъ твое намѣреніе. — Мальчикъ отклонилъ отъ себя честь ѣхать сзади рыцаря на его конѣ, но согласился поужинать съ нимъ. Санчо же, говорятъ, подумалъ въ эту минуту: «чортъ его, право, разберетъ моего господина. Ну, кто-бы повѣрилъ, чтобы этотъ самый человѣкъ, который говорилъ теперь такъ, что любо слушать, увѣрялъ недавно? будто видѣлъ такія неподобія въ Монтезиносской пещерѣ; дѣлать, однако, нечего, нужно тянуть на его сторону.