Возле смоковницы. Заметки священника (СИ)

***

В притче о Страшном суде и овцы и козлища не могут оценить свое состояние - кто они есть на самом деле ("когда мы Тебя видели?.."). С одной стороны это уже навык к добру или злу, который позволяет человеку существовать в определенном качестве, уже не осознавая этого (правая рука не знает, что творит левая), а с другой стороны это вообще невозможность знать себя во всей полноте, оценивать себя до Страшного же суда, невозможность сказать себя, что, вот, я есть человек праведной жизни, сделал все что мог и весьма хорош перед Богом. Этот суд только Богу и принадлежит, а мы (с человеческой нашей точки зрения) спасены пока только в надежде (это чтобы не возгордились), хотя для Бога наше спасение имеет абсолютный характер, поскольку во Христе все уже осуществилось.

***

Бывает, что некоторые культурные, литературные, поэтические явления производят впечатления своей оригинальностью, однако, если этот флер оригинальности, что называется, сдуть, то часто оказывается, что особой мысленной глубины, а то и поэзии, во всем этом нет. К примеру, если из поэтики покойного Бориса Рыжего (уральского поэта) изъять элемент уличной блатной романтики, то останется довольно среднее поэтическое явление. Но это имеет отношение не только к литературе. Человек сам по себе должен состояться перед Богом (и в обыденной жизни), имея основание именно в своей человечности, а не в какой-то внешней оригинальности или видимой успешности. Кстати, опять же, поэтов-литераторов часто и губит это самое стремление к внешнему прежде всего звучанию.

***

"Лермонтов погиб в 26 лет, но написал "Когда волнуется желтеющая нива..." или "Я, Матерь Божия, ныне с молитвою..." - кстати, очень верно подмечено. Дело не в возрасте в литературе, там, или в самой жизни. Литература и поэзия уже в ХХ веке потому и измельчала, что слабо было поднять на себя такие же темы.

***

Что не говори, но великая русская художественная литература, к ХIХ веку, вырвавшись из-под опеки церковности, быстро начала плодить монстров (тут и Гоголь, и Достоевский, и Чехов постарались!) и к началу ХХ века наплодила их столько, что тому же Михаилу Булгакову только и оставалось материализовать самого диавола с компанией в столице некогда Святой Руси.

***

Юрий Казаков с определенной грустью писал о Русском Севере, вспоминая Пришвина, который в своих первых книгах "В краю непуганых птиц" и "За волшебным колобком" описывал тот Север еще дореволюционным, начала ХХ века. Казаков с осторожностью (времена были еще советские) говорит, что, если Пришвин свидетельствовал обо умирании культуры жизни тогдашней Северной Руси, то в середине ХХ века со всем этим стало куда хуже... Кто бы сейчас описал, что в этом смысле сделалось с Русским Севером, считай - с самой Русью?

***

Блаж. Иероним Стридонский:

"Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут".

Но, если не напрасно носит меч тот, кто поставлен мстителем за гнев Божий против делающего зло, почему погибнет от меча тот, кто только возьмется за меч? И от какого меча? Именно от того меча огненного, который обращается перед раем (Быт 3:24), и от меча духовного, который описывается среди всеоружия Божия" (Еф 6:11-17).

Интересное, кстати, толкование. Это указание на то, что всё имеет свое духовное измерение и грядущий суд. И мир и война. И то, чем ты вооружен, или, точнее, сам себя вооружаешь...

***

Когда совопросники века сего пытаются уловить Христа в противоречии на тему давать ли подать кесарю, они на самом деле задают чисто формальный вопрос, на который Господь в контексте тогдашнего исторического момента дает внешне вполне формальный ответ (в отличие от динария на специальной монете, которая ходила внутри храма и на которую покупались жертвенные животные, изображения кесаря не было, это священные полусикли, современное название "шекель"). Правда, ответ Христа в неформальной его части, фактически, противопоставляет власть истинного Сына Божия - обожествляемому императору, ведь на динарии императора Тиберия была надпись: Tiberius Caesar Divi Augusti Filius Augustus Pontifex Maximus ("Тиберий Цезарь, сын божественного Августа, Август, верховный понтифик (верховный жрец)". Однако император - не Бог, ему может принадлежать власть земная, но не власть над совестью. Правда и с совестью вопрос не так уж прост: христианская история показывает, что истинно отдавать кесарю кесарево, а Божие - Богу, весьма и весьма нелёгкая задача. Тем более, когда речь заходит о, что называется, политике. Христианской политике? Ну, еще Макиавелли, как известно, говаривал, что нравственность и политика несовместимы. Можно сказать, что отдавать кесарю кесарево, а Богу - Божие, это дело совести. Христианской, опять же, совести. А как с совестью обстоят дела у тех же политиков?

***

"ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее" (Лук.19:10). Однако погибшее - человек - должен осознать себя погибшим, чтобы возжаждать спасения и обрести спасение во Христе. В общем-то это простая аксиома, но, увы, очень часто погибшее себя таковым сознавать не хочет и всё что-то пыжится и пыжится, будто само в себе имеет источник жизни вечной.

***

Недавно в одном разговоре вдруг зашла речь о Сергей Фуделе и... Александре Солженицыне одновременно. В общем-то они современники. И что такое заключение, ссылка, знали не понаслышке. Но имя Солженицына, фактически, знают почти все, а Фуделя - единицы. Однако Сергей Фудель это настоящий русский "сокровенный человек", это настоящее святоотеческое в нашей недавней истории. Тогда как, при всем уважении к Солженицыну, некоторые его пассажи в отношении веры, Церкви и России сейчас просто как-то неудобно читать. Именно что из-за отсутствия глубинного христианского смирения и явно выпирающей попытки примерить на себя "милоть Илиину". А вот, перечитывая Фуделя, вновь и вновь убеждаешься, насколько это глубокий христианский мыслитель и насколько эта его глубина была лично выстрадана подлинным подвигом исповедничества. И что именно эта глубина и остается востребованной, тогда как многое, связанное с Солженицыным, оказывается принадлежащим исключительно одной истории.

***

"Чем ближе конец жизни, тем сильнее любовь к умершим. Не есть ли это предчувствие встречи? Чувствуешь с радостью не только их, но и обстановку, с ними связанную, какие-то вещи, старое Евангелие и кресло, тропинку в лесу, запах сена, колокольный звон. Ничто, очевидно, не умирает из того, что как-то нужно было человеку на земле, что как-то вело его к Богу. "Все от Него, Им и к Нему". Если, как сказал Дионисий Ареопагит, - "все вещи предсуществуют в Боге", то это значит, что все благое не может, и сейчас, и потом, и в будущем, не существовать в Боге. Мы все встретим, - все тепло земли, очищенное и святое, охватит нас и обнимет, и мы уже никогда не расстанемся с ним. Мы идем не к индийской нирване, но в Дом Божий, в котором будем искать глазами и найдем всех, кого успели полюбить на земле" (Сергей Фудель. У стен Церкви).

***

Приходилось читать о нашем великом философе Алексее Лосеве, что непосредственно перед Второй мировой он весьма и весьма продвинулся в разработке новейшей теории цифр. Беда была в том, что во время бомбежек большая часть его рукописи на эту тему погибла. Эпоха была еще не цифровая, копий, типа, не было, а восстановить наработанное автор позже уже не смог. Знатоки говорят, что, мол, если бы эта его теория сохранилась и была бы, что называется, внедрена, то мы бы сейчас жили в качественно ином мире. С другой стороны, с христианской же точки зрения, коль скоро эти разработки нашего гения не уцелели, быть может, и воли Божией не было на их прямое применение в условиях нашего падшего бытия, поскольку обещано свыше, что нового мирового потопа не будет, хотя и всё огнем осолится?