Метаморфозы (СИ)

Мне пришло в голову прыгнуть, чтобы меня приняли за непокорного и дикого и торг не состоялся. Но мой замысел предупредил покупатель, поспешивший уплатить семнадцать денариев. Желавший отделаться от меня хозяин принял деньги и, взяв меня за узду, сплетённую из альфы, передал Филебу, моему новому владельцу.

 Тот повёл меня к своему дому и, едва ступил на порог, закричал:

- Девушки, я вам с рынка раба привёл!

А эти девушки оказались толпой развратников, которые возликовали, думая, что для их услуг припасён невольник. Но, увидя, что не дева подменена ланью, а мужчина - ослом, они сморщили носы и стали издеваться над своим наставником, говоря, что он купил не раба, а мужа - для себя.

- Смотри один не слопай такого цыплёночка, дай и нам, твоим голубкам, иногда попользоваться.

Болтая между собой, они привязали меня к яслям возле дома. Был среди них юноша, плотного телосложения, искуснейший в игре на флейте, купленный ими на рынке на те пожертвования, что они собирали, который, когда они носили по окрестностям статую богини, ходил с ними, играя на трубе, а дома служил любовником. Как только он увидел меня в доме, засыпал мне корма и сказал:

- Наконец-то явился заместитель в моих трудах! Только живи подольше и угоди хозяевам, чтобы отдохнули мои уставшие бока.

Я призадумался об ожидающих меня невзгодах.

На следующий день, надев пёстрые одежды и размалевав лица краской грязно-бурого цвета, подведя глаза, они выступили, украсившись женскими повязками и шафрановыми платьями из полотна и шёлка. На некоторых были белые туники, поддерживаемые поясами, разрисованные пурпурными полосками, напоминавшими копья в полёте, ноги обуты в жёлтые туфли. А изображение богини, закутанное в шёлковый покров, они водрузили на меня. Сами же, обнажив руки до плеч, несли мечи и секиры и с криками прыгали, возбуждаемые звуками флейты, в священном танце. Они миновали немало хижин и, наконец, достигли дома зажиточного хозяина. Как только они вступили в него, воздух огласился воплями, и они принялись носиться, опустив голову, стремительными движениями поворачивая шею, так что свисающие волосы развевались, образуя круг. Некоторые на бегу кусали свои плечи и, наконец, двусторонними ножами, которые были при них, начали полосовать себе руки. Один из них особенно старался: из глубины груди вырывалось у него прерывистое дыхание, и он изображал исступление, словно на него снизошёл Дух Бога, будто присутствие Бога, вместо того чтобы совершенствовать человека, делает его немощным и больным.

Он начал громогласным вещанием поносить себя и обвинять в том, будто он преступил законы религии. Потом закричал, что должен от собственных рук получить возмездие. Наконец схватил бич - своего рода оружие этих полумужчин, одним им свойственное, - сплетённый из полосок лохматой шерсти с длинной бахромой и овечьими косточками на концах, и принялся наносить себе этими узелками удары. Можно было видеть, как от порезов мечом и от ударов бичом земля увлажнилась кровью этих скопцов. Это обстоятельство возбудило во мне тревогу. При виде такого количества крови, вытекавшей из ран, я подумал: "А вдруг случится так, что желудок странствующей богини пожелает ослиной крови, как некоторые люди бывают охочи до ослиного молока?" Наконец, они прекратили кровопролитие и стали собирать и складывать за пазуху медные и даже серебряные деньги, которые протягивали им жертвователи. Кроме того, им дали бочку вина, молока, сыра, немного муки разных сортов, а некоторые подали и ячменя для носителя богини. Всё это они забрали и, запихав в приготовленные для подобной милостыни мешки, взвалили мне на спину, так что, выступая под тяжестью двойной поклажи, я был одновременно и храмом, и амбаром.

Таким образом, переходя с места на место, они обирали все окрестности. Придя, наконец, в селение, на радостях по случаю хорошей поживы они решили устроить пиршество. Посредством предсказания они выманили у крестьянина самого жирного барана, чтобы удовлетворить этой жертвой Сирийскую богиню, и, приготовив всё к ужину, пошли в баню. Помывшись, они привели с собой как сотрапезника здоровенного мужика, наделённого силой бёдер и паха. Не поспели они закусить овощами, как, не выходя из-за стола, эти скоты почувствовали позывы к крайним выражениям похоти, окружили толпой парня, раздели, повалили и принялись осквернять своими губами. Мои глаза не могли выносить долго такого беззакония, и я попытался воскликнуть:

На помощь, квириты!

Но ни звуков, ни слогов у меня не вышло, кроме ослиного "о". Раздалось же оно не ко времени, потому что из соседнего села прошлой ночью украли ослёнка, и несколько парней отправились его искать, обшаривая каждый закуток. Услышав мой рёв в закрытом помещении и полагая, что в доме прячут похищенное у них животное, они гурьбой ввалились в комнату, и их глазам предстала пакость. Они созвали соседей и всем рассказали про зрелище, подняв на смех целомудрие священнослужителей.

Удручённые таким позором, молва о котором, распространившись, сделала их для всех отвратительными и ненавистными, они около полуночи, забрав свои пожитки, покинули селение. Проделав добрую часть пути до зари и уже при свете солнца достигнув безлюдного места в стороне от дороги, они долго совещались, а затем, решив предать меня смерти, сняли с меня изображение богини и положили её на землю, освободили меня от сбруи, привязали к дубу и бичом с бараньими косточками так отхлестали, что я едва не испустил Дух. Среди них был один, который грозился своей секирой подрезать мне поджилки за то, что я будто бы попрал его целомудрие, на котором не было, разумеется, ни пятнышка, но остальные, думая не столько о моём спасении, сколько о лежащей на земле статуе, сочли за лучшее оставить меня в живых. И так, снова нагрузив меня и угрожая ударами мечей плашмя, они доезжают до города. Одно из первых лиц города, и человек благочестивый, но особенно чтивший нашу богиню, заслышав бряцанье кимвалов и тимпанов и звуки фригийских мелодий, выбежал навстречу и, по данному им когда-то обету, предложил богине гостеприимство, нас разместил внутри ограды своего дома, божество же старался умилостивить знаками почитания и жертвами.

Здесь моя жизнь подверглась величайшей опасности. Крестьянин послал в подарок своему господину, у которого мы остановились, часть своей охотничьей добычи - олений окорок. Его повесили возле кухонных дверей не высоко, так что его стащила собака и утащила подальше. Обнаружив пропажу и коря себя за небрежность, повар долгое время проливал слёзы, а потом, удручённый тем, что хозяин, того и гляди, потребует обеда, и перепуганный, простился со своим малолетним сыном и, взяв верёвку, собрался повеситься. Несчастный случай с мужем не ускользнул от глаз его жены. Ухватившись руками за петлю, она сказала:

- Неужели ты так перетрусил из-за этого несчастья, что лишился ума и не видишь выхода, который посылает тебе Промысел? Если в этом смятении, воздвигнутом судьбой, ты сохранил хоть каплю здравого смысла, выслушай меня: отведи этого осла в скрытое место и там зарежь, отдели его окорок так, чтобы он напоминал пропавший, приготовь его с подливой и подай хозяину вместо оленьего.

Плут, похвалив свою подругу за находчивость, принялся точить ножи для живодёрства, которое считал уже решённым делом.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Я же почёл за лучшее избавиться бегством от гибели и, оборвав верёвку, которой был привязан, пустился удирать, для пущей безопасности поминутно лягаясь. Пробежав ближайший портик, я ворвался в столовую, где хозяин дома давал пир жрецам богини, и в своём беге разбил и опрокинул немало столовой посуды и даже столов. Недовольный таким разгромом, хозяин отдал приказание меня, как животное резвое и норовистое, увести и запереть в надёжном месте, чтобы я вторичным появлением не нарушил трапезы. Защитив себя такой выдумкой и вырвавшись из рук палача, я радовался заточению.