Деяния Иисуса: Парафраза Святого Евангелия от Иоанна

Христианский «эпос» Нонна

Поэзия Нонна, представленная необычным для современного читателя поэтическим пересказом прозы одного из Евангелий (парафразой), скорее всего вызовет оживленный интерес. Постмодернистское мышление, не возлагающее никакой надежды на высказывание смыслов, борется со словом, доведенным до уровня логики, противопоставляя ему слово поэтическое. Нонн же, а с ним и вся древность, примиряет две формы существования текста, являя читателю удивительную гармонию смыслов, указывающую на то, что властвует над словами, логосами, — Евангелие истинного гнозиса и свершения первой любви, которая и становится последним, и предельным, знанием Божества, неведомого язычникам, стремящимся к относительности, к «тождеству лиры и лука» (сентенция Гераклита).

Эпическая форма и эпический стиховой размер гекзаметр («шестимерник») сначала были совершенно несовместимы с незамысловатым «койне» евангелистов и отождествлялись только с языческим мироощущением.

Подобное утверждение справедливо как в отношении гомеровского эпоса, поэм Гесиода, корпуса киклических поэм, так и в отношении малых эпических поэтов: Евмела, Асия, Херсия, Аристея, Креофила, Писандра, Паниасида, Херила. Последним эпическим поэтом, причисленным античными филологами к выдающимся представителям этого жанра, считается Антимах из Колофона (посл. четверть V — 1-я пол. IV в. до н. э.). Он стоял первым в ряду поздних эпиков, а Евфорион с острова Евбея (главный библиотекарь в столице Сирии Антиохии) стал завершающим звеном традиции. Таким образом, уже к середине III в. н. э. классического эпоса как живого явления, даже в форме эпиллий, очевидно, уже не существовало. В конечном счете эпос становится неотъемлемым атрибутом греческой учености — одной из составляющих системы знаний о мире и о человеке.

В 392 г. христианство провозглашается официальной религией Римской империи, и это, безусловно, вызывает к жизни необычные литературные формы, когда эпос и, возможно, трагедия [1] наполняются христианским содержанием. Один из главных сохранившихся образцов, единственный в своем роде «новозаветный эпос», появился в Египте, где до VI в. включительно сохранялось еще очень значительное влияние язычества. Так, храм Исиды в Филе действовал до 535 г., пока по приказу Юстиниана не был переустроен в христианский храм. А в столице Египта продолжала жить своей замкнутой жизнью философская школа неоплатоников: Аммоний Александрийский, которому один из позднейших переписчиков «Деяний Иисуса» присваивает авторство поэтического пересказа Евангелия от Иоанна, руководил собственным училищем вплоть до 20-х гг. VI в.

Именно здесь, в Египте, в городе Панополь (егип. Ипу, копт. Шмин, Хмим) и появился на свет поэт Нонн, предполагаемый автор публикуемой нами евангельской парафразы, которая в настоящем издании названа «Деяниями Иисуса». Написал он свою поэму примерно в 1-й половине V в. н. э., очевидно незадолго до Халкидонского собора и смерти апы Шенуте [2] (оба события произошли в 451 г.), во времена правления императора Феодосия II.

В традиционный «корпус» произведений Нонна Панополитанского входит также огромная (более 22 000 строф) поэма под названием «Дионисиака́» («Деяния Диониса»), посвященная языческому богу вина и виноделия.

Имя Нонн было распространено среди членов сирийской диаспоры Египта, и будущий поэт мог, вероятно, родиться в семье богатого переселенца-метанаста, в маленьком шумном квартале оживленного торгового города Хмим, славившегося своим красочным текстилем.

Науки Нонн постигал в шумной и многолюдной Александрии. Этот мегаполис с его сильной неоплатонической школой продолжал сохранять неотразимое очарование для интеллектуалов, приверженных неизбежно увядающей языческой культуре. Стремление к культурно-религиозной эклектике явилось характерным мировоззренческим признаком тогдашней коптской элиты, включавшей в себя греков, сирийцев, евреев, римлян.

Был ли автор поэмы о Христе таким же интеллектуалом двух «лагерей» учености (языческого и христианского), как другие его современники: Клавдиан, Паллад, Авсоний, Драконций, Сидоний Аполлинарий, газские поэты?

Вполне возможно. Но яркость поэтических образов в публикуемой нами парафразе Евангелия от Иоанна заставляет задуматься о глубоком религиозном чувстве, стремлении внутренне снова пережить священную историю и священные деяния «пребывающего вне времени», «неуловимого» [3] Христа.

У образованного современника Нонна, прочитавшего «Деяния Диониса», эпитет «неуловимый», встречающийся в «Деяниях Иисуса», мог ассоциироваться с образом Зевса, Гермеса или даже «неуловимого лучника» Эрота, что не мешало ему осознавать богословскую весомость эпитета: образ недостижимости, неприступности божественного Логоса, самой сокровенности сущности Божества.

Поэма «Деяния Иисуса» не была изящным поэтико-риторическим упражнением, свойственным «изощренно-декадентской» александрийской словесности, она являла себя как пламенная проповедь христианства, смущающая слух и сердца языческих ученых-витий, смущающая своей доходчивостью, иллюзией эпической формы (само словосочетание «христианский эпос» — искусственно!). Поэма позволяла не только усваивать знания об искусстве поэзии прошлого и «мифологически» толковать Евангелие, но приблизиться, насколько это возможно смертному, к самому откровению: почувствовать веяние благодати, незримые вихри Святого Духа, сметающие на своем пути всякую двусмысленность.

Но вернемся к «Деяниям Диониса». То, что эта поэма (как и «Деяния Иисуса») является эпосом, — всего лишь иллюзия читающего. Поэт создал ее, преобразовав эллинистический роман в монолит огромного по масштабам «культового» эпоса. Любовные эпатирующие похождения Диониса в стиле экшн стали в языческом Египте бестселлером.

Дионис (Вакх), сокрытый под именами Сабазия, Сераписа, Осириса, Митры, Адониса, Амона, — божество мистического опьянения, экстаза, чар «свободной любви», магии, мрачного эроса и предсмертной агонии — почитался последними поколениями язычников Египта и часто олицетворялся ими с Христом, поэтому современники Нонна могли свободно сравнивать две его поэмы, языческую и христианскую. Образность поэмы «Деяния Диониса», откровенно воспевающей оргии языческого мира и отличающейся эпической тяжеловесностью, лексической вычурностью и эклектичностью александрийской дидактической традиции, повлияла на поэтику «Деяний Иисуса».

Языческая культура в V в. еще не окончательно превратилась в материал для схолиастов-комментаторов и философов, так что даже отношение к Гомеру не было полностью обусловлено вкусами интеллектуальной элиты. Во всяком случае использование гомеровских текстов и гомеровского лексикона выполняло скорее экзорнативную (украшающую) или экзегетическую (толковательную), нежели формально-описательную функцию. «Корпус» Гомера стал в христианском мире предметом филологической систематизации и ученого комментирования значительно позже, что особенно ярко проявилось в деятельности Евстафия Катафлора, архиепископа Фессалоник (XII в.) [4]. Что же касается Нонна, то именно его стремление, вполне соответствовавшее духу времени, но более влекущее к красоте интерпретации текста Иоанна Богослова, нежели к научной упорядоченности экзегетического аппарата, явилось причиной того, что «Деяния Иисуса» написаны гекзаметром и что в поэме достаточно часто используется гомеровская лексика. К примеру, гомеровский образ «увядающего пламени» [5], возникший на страницах «Илиады» при описании приготовления трапезы Автомедоном, Ахиллом и Патроклом, созвучен с образом робкого пламени, у которого грелся Петр в ночь плачевного отречения от Учителя [6]. Из этого видно, что лексическая пестрота позднего эллинизма не заслонила, а эффектно подчеркнула недоступную и возвышенную красоту нового мира Христа, за пять веков до того описанную Его любимым учеником, евангелистом Иоанном.