Богатство

бер с мыса Лопатка, он взывал к согражданам с крыльца трактира Плакучего, будто Козьма Минин к нижегородцам во времена старинные, во времена Смутные, когда зашаталась от ворогов земля святая, земля русская:

- Кого испугались-то? Неужто начальника? Да чего с ним, с дураком, разговаривать-то? Или сами не видите, что он уже рехнулся... Ей-ей, как перед истинным, пущай я в тюрьму сяду, но энтого цуцика Соломина доконаю всенародно!

Соломин так и не понял - по собственному ли почину или по наущению Расстригина появился ласковый Папа-Попадаки.

- Я вас оцень увазаю, - сказал он, - потому цто вы цену себе знаете. Согласен - цена высокая! Но за это я вас есцо больсе увазаю. Камцатка - это, конецно, не Таганрог. Приди вы ко мне в Таганроге, разве бы мы сидели бы при свецках? Я зажег бы вам в саду иллюминацию, а над деревьями протянул канат, и на канате до утра плясали бы голые зенсцыны...

- Что вам от меня надо? - устало спросил Соломин.

- Это вам надо! Сказыте - сколько?

Андрей Петрович со вздохом смотрел, как любитель бобров, который умудряется содержать семью в Чикаго, жирными пальцами лезет в карман за бумажником. Движением руки Соломин удержал "греческого дворянина" от широкого жеста:

- Не трудитесь! У меня имеется сорок семь тысяч казенных денег... Будет лучше, если вы откроете мне сейф. В этом случае можете считать, что вы дали мне взятку.

- А я вам не зулик! - возмутился Папа, вскакивая...

Сразу от канцелярии он направил стопы к дому Расстригина, где уже гостевал и доктор Трушин. Сама же мадам Расстригина, именито - Лукерья Степановна (а попросту - Лушка), накрывала стол. Не было здесь только птичьего молока, но разве откажешься от лебедя, только что покинувшего духовку? Нежно источала румяный жир буженина из камчатской медвежатины, обсыпанная для вкуса перцем пополам с порохом и тертым оленьим рогом. В граненом графине красовалась ненаглядная рябиновка. Расстригин схватил графин за горло в кулак, будто душить его собрался, и сказал Трушину:

- Доктур, а ты как? Приголубишься с нами?

- Ни-ни-ни, - заговорил Трушин, бледнея от ужаса. - Что ты, Серафим Иваныч, мне только пробку нюхать дай, так я... сам знаешь! Через месяц из этого дела сухим не выберусь.

После настырных уговоров эскулап сдался:

- Ну, капельку. Лишь ради приличия.

Ради приличия налили полную "капельку". Трушин выпил и, сосредоточенный, стал выжидать второй. Между тем Расстригин уже овладел вниманием честной компании.

- "Сунгари"-то не пришел, - сказал он, приуныв. - А теперь всем нам ежа родитъ против шерсти и то, кажись, намного легше, нежели от Соломина избавиться... Как быть, как быть? Под третью "капельку" доктор воодушевился:

- Зимовать с Соломиным нам нет никакого житейского интереса. Он же и ясак с дикарей хапнет!

- Труба нам выходит, - огорчился Расстригин и велел Лушке подавать пироги. - Что делать - не придумаю. Трушин сказал:

- Если уж тебе, Серафим Иванович, так прижгло, что терпежу не стало, так посылай