Возмездие

    — Зажим! — коротко говорит она. — Еще!.. Коагулятор…

    Близкий разрыв снаряда колыхнул палатку, комья земли забарабанили по брезенту, но никто даже головы не поднял.

    В наспех отрытых окопчиках рядом с польскими партизанами заняли оборону советские бронебойщики, выставив навстречу танкам длинные стволы противотанковых ружей.

    Сержант Косых наводит ружье на надвигающийся танк. Пулеметы танка ударили по окопчику, и пули взбили фонтанчики земли, запорошившей глаза сержанту.

    — Ничего… Сейчас…

    Из другого окопчика грохнуло противотанковое ружье — и один из танков завертелся на месте с подбитой гусеницей.

    — Браво! — крикнул поляк.

    Косых протер наконец глаза.

    — Сейчас наш выход. Так… — Он выстрелил, однако танк продолжал неумолимо надвигаться на окопчик…

    Но вот за башней его взвился сначала едва приметный дымок, потом он стал черней и гуще, показалось пламя, и танк остановился. По танкистам, выбравшимся из люков, открыли из винтовок огонь партизаны…

    — Понятно? — улыбнулся Косых соседу-поляку.

    Однако остальные четыре танка продолжали рваться вперед. Укрываясь за их броней, приближались к окопам эсэсовцы. Один из танков по берегу Сана рвался в направлении палатки медпункта…

    …Из палатки вынесли Милевского. Осторожно уложили на подводу. Он слабо улыбнулся Ванде.

    Вышедшая следом Ирина Петровна, так и не снявшая окровавленного халата, остановилась растерянно. Со склона оврага, на котором стояла палатка, танков не было видно, но рев их моторов и лязг гусениц слышались где-то совсем близко.

    Млынский оглянулся, увидел Ирину Петровну, взбирающуюся к нему по откосу оврага. Она подошла, опустилась на землю. Улыбнулась чуть виновато.

    — Прости… Ноги как ватные… Страшно…

    — Ну-ну, Ирина, по-моему, там в палатке было страшнее, — ответил Млынский, дал короткую очередь и добавил: — Свертывай медпункт и уходи…

    Ерофеев, пробравшись по краю оврага, видел, как навстречу надвигающемуся танку метнулась фигура человека в тельняшке, как первая граната взорвалась с недолетом, не причинив стальной махине вреда… Вторую старшина Полищук метнул, когда танк был совсем уже рядом. Взрывной волной старшину отшвырнуло к обрыву. Моряк с трудом поднялся, но, потеряв равновесие, рухнул с обрыва в реку. И следом туда же сполз потерявший управление танк.

    Когда совсем рассвело, все вокруг накрыл густой и плотный, белый, как молоко, туман.

    Отряд полковника Млынского втягивался в буковый лес. Туман медленно полз между могучими стволами деревьев. Видно было не дальше десяти-пятнадцати шагов.

    Шли молча, только слышались топот сапог, фырканье лошадей, скрип колес и редкий лязг оружия или саперной лопатки.

    Ирина Петровна крепко спала в телеге, свернувшись калачиком в ногах у раненых. Даже сильная тряска не могла ее разбудить.

    Алиев, дождавшись на обочине Млынского, зашагал рядом.

    — Вот и первое боевое крещение на польской земле, Иван Петрович…

    — Проклятые танки. Откуда они взялись?

    — Или разведка ошиблась, или немцы их подбросили…

    — Вот именно: или… Или нас обнаружили, или они здесь что-то тщательно охраняют… Старшина Полищук погиб.

    — Ах ты!.. Как это случилось?

    Шедший позади полковника Ерофеев сказал:

    — А он гранату ему прямо в рыло сунул. Ну, взрывом его… и в реку, а там — течение и не видать ни черта… Моряк и отдал душу водяному богу…

    Над полем, где недавно шел бой, тоже стлался густой туман, который чернили дымом догоравшие танки.

    По реке плыли остатки разбитых плотов.

    Проводив их взглядом, пока они не скрылись в тумане, Занге спустился к реке.

    — Где он? — спросил Занге обершарфюрера.

    — Прошу сюда, штурмбанфюрер. Осторожнее — тут коряги…

    На песчаной отмели, по пояс в воде, лежал старшина Полищук. Окровавленная тельняшка его была разорвана, одна рука неестественно вывернута.

    Занге склонился над ним, внимательно вглядываясь в лицо раненого.

    — Не может быть…

    Полищук чуть шевельнулся, застонал и открыл глаза.

    — Полищук, — позвал его Занге. — Ты узнаешь меня? — Занге снял фуражку. — Теперь узнаешь? Ты — Полищук, верно?

    Моряк с трудом приподнялся, плюнул Занге в лицо и, мертвый, медленно погрузился в воду.

    Берлин. Вечер. На окнах в кабинете рейхсфюрера СС Гиммлера опущены шторы. Свет настольной лампы отражается в стеклышках гиммлеровского пенсне.

    — Фюрер приказал увеличить производство «оружия возмездия», Вольф…

    Сидевший напротив Гиммлера группенфюрер СС Вольф слушал внимательно.

    — Для строительства новых подземных заводов и полигонов вы можете брать из концентрационных лагерей столько рабочей силы, сколько вам нужно. Дело должно быть поставлено так, чтобы никто не подозревал о том, что там происходит. Все подступы к вашим объектам для агентуры противника необходимо намертво перекрыть. Есть данные, что русские делают отчаянные попытки проникнуть в тайну «оружия возмездия». Этого нельзя допустить, Вольф.

    Запищал зуммер селектора.

    — Слушаю, — отозвался Гиммлер.

    — Шесть эскадрилий бомбардировщиков типа «Ланкастер» — над Ла-Маншем. Курс — юго-восток.

    Гиммлер молча кивнул и поднялся. Погасив настольную лампу, он подошел к окну, поднял штору. За толстыми стенами взвыли сирены воздушной тревоги.

    — После войны… — проговорил глуховато Гиммлер, — она ведь когда-нибудь кончится… миру будет диктовать свою волю тот, кто будет владеть новым оружием. Мы опередили англосаксов по меньшей мере на десять лет. Правда, я боюсь, чтобы нас не опередили русские. Мы затратили миллионы, заставили работать тысячи лучших ученых, конструкторов, инженеров, сотни тысяч рабочих, создали заводы, лаборатории, испытательные полигоны… Как ты думаешь, сколько бы заплатили англичане или американцы за весь наш опыт, за специалистов, расчеты, чертежи и лаборатории, а?

    Вольф благоразумно молчит.

    — Этому цены нет, Вольф, — сам отвечает на свой вопрос Гиммлер. — Нет цены…

    На улицах оккупированного Кракова малолюдно и тихо. Изредка проедет военная машина, протопает по мостовой фашистский патруль, и снова тихо. Над воротами старого королевского замка «Вавель» свисает полотнище гитлеровского флага.

    Тишину неожиданно разрывает треск мотоциклов.

    В сопровождении мотоциклетного эскорта по улицам стремительно мчится «Хорьх». Часовые у ворот крепости вскидывают винтовки на караул.

    «Хорьх» тормозит. Выскочивший оберштурмфюрер распахивает заднюю дверцу.

    …На черном полированном столе рядом со старинным чернильным прибором из зеленой яшмы — несколько телефонных аппаратов. Золоченое кресло с высокой спинкой пустует. Тяжелый стальной сейф диссонансом врывается в изящную стилистику дворцовой мебели…

    Генерал-полковник фон Хорн стоит у окна. Проследив, как покинувший машину Вольф входит в подъезд, фон Хорн задергивает штору и подходит к столу. В кабинет входит адъютант генерала подполковник Крюгер.

    — Группенфюрер Вольф, ваше превосходительство.

    — Пригласите… — кивает фон Хорн.

    Но Вольф уже в кабинете.

    — Хайль Гитлер! — вскидывает он руку.

    — Хайль, — как-то вяло отзывается фон Хорн. — Проходите и садитесь, Вольф. Крюгер, принесите нам что-нибудь…

    — Слушаюсь. — Крюгер плотно прикрывает за собой двери.

    Вольф ждет, когда генерал-полковник займет свое место, и только тогда опускается в кресло.

    — Рад снова видеть вас, господин генерал-полковник. Вы неплохо выглядите, честное слово…

    — Благодарю, — отвечает сухо фон Хорн. — Чем обязан?..

    — Я часто вспоминаю, как мы работали вместе… Совсем недавно… в Белоруссии…

    — Да-да… Борьба с советскими партизанами — неблагодарное дело, не так ли? Одни неприятности… И всего за несколько месяцев службы в Берлине вас повысили в звании. Что ж, поздравляю…