Возмездие

    — Всего на несколько дней. В Краков…

    — Только не доверяйте ваш рот поляку. Фрейлейн Анна! Приготовьте мышьяк, пожалуйста!

    В лесном лагере Млынский, склонясь к родинку, с удовольствием ополаскивает лицо студеной водой. Рядом стоит Ирина Петровна и молча смотрит, как он умывается. Потом подает ему полотенце.

    Обтерев лицо, он легко и благодарно касается пальцами волос Ирины.

    — Я так редко вижу тебя.

    — Ничего… ничего… Я знаю — ты рядом всегда, н мне хорошо.

    Ерофеев, деликатно отошедший в сторонку, замечает Хвата и Стася Дановского.

    Хват спрашивает:

    — Ты не видел полковника, Ерофеич?

    Из сумерек слышится голос Млынского:

    — Кто там?

    — Товарищ полковник! — Отвечает Хват. — Связной от поляков!

    — В чем дело? — подходит Млынский.

    — У меня срочное донесение, — говорит Стась. — От Радкевича. Он велел передать, что в охотничье хозяйство «Вилена» — в сорока километрах восточнее Кракова — прибыла под видом охотников большая группа офицеров гестапо. Это близко от вас…

    — Так, спасибо, Стась. — И Хвату — Донесения от разведки были?

    — Никак нет, товарищ полковник, — отвечает Хват.

    Млынский, Хват и Стась уходят к полякам, а Ерофеев подходит к роднику, около которого на сером камне одиноко сидит Ирина Петровна. Вздохнув, присаживается рядом.

    — Опять не сказала? Ну, я сам ему доложу…

    — Не смей, Ерофеич! Не смей! — встревоженно говорит Ирина.

    — Так шила ж в мешке не утаишь, доктор. Шинелька уже не сходится, а он все не видит ни черта… Совсем ослеп, как сова, что ли?

    — Ерофеич, молчи, я прошу тебя. Меня же в тыл отправят немедленно…

    — А какой из вас вояка теперь? — машет рукой Ерофеев.

    Ирина Петровна вдруг заплакала, спрятав лицо в полотенце.

    — Ну вот, реветь-то чего уж. Баба — она и есть баба. Не надо, увидит еще кто-нибудь… — Он достает из кармана сухарь и кладет на колени Ирине Петровне. — Вот, поешьте…

    — Нне надо…

    — Ешь, говорю!.. О себе не думаете, так о малом бы подумали! Солдат родится небось… Так должен быть крепким. Ешь!

    — А ты не скажешь, а? Ерофеич?

    — Ладно. Подождем. Может, сам прозреет.

    — Спасибо, Ерофеич. — Ирина Петровна целует сержанта в щеку и, вздохнув, начинает грызть сухарь.

    Возле отеля «Монополь» стоит несколько штабных машин. Часовой отгоняет от них бедно одетых девочек с цветами, которые они предлагают выходящим и входящим офицерам. Среди этих девочек — Ванда.

    А в ресторане отеля безлюдно. Время послеобеденное. На небольшой эстраде певица репетирует какую-то немецкую песенку. Это Гелена.

    В дальнем углу— несколько офицеров; они, видимо, недавно выписаны из госпиталя, кое-кто еще с палочкой, провожают на фронт товарища.

    Из окна видно, как у отеля останавливается пролетка, на тротуар спрыгивает Шумский, покупает цветы у Ванды и входит в ресторан. Усевшись за столик, он раскрыл меню и тут же развернул листок, который вынул из букета. Прочел: «Из Берлина в Краков выехал инженер Кюнль. Работает у Брауна. Крупный специалист по ракетным взрывателям. 32 года. Трусоват. Номер заказан в отеле «Монополь».

    Гелена, кончив песенку, улыбнулась Шумскому с эстрады. Он поднялся, прошел к эстраде и, галантно поклонившись, передал певице букет.

    — Благодарю пана… — Она небрежно положила цветы на пианино и продолжала репетировать.

    Шумский возвращается к своему столику.

    В бункере на испытательном полигоне у телефонов — унтерштурмфюрер Рот. Он принимает донесения и передает их Занге, который делает отметки на карте.

    — Фузилерный батальон под видом рабочей команды польских военнопленных выходит в район сосредоточения.

    — Отлично…

    Рот кладет трубку одного телефона и тотчас же тянет руку к другому. Выслушав, докладывает:

    — Третий батальон в санитарных машинах вышел на исходную, штурмбанфюрер!

    — Пока все идет хорошо…

    Бросив на стол карандаш, Занге подходит к перископу, снимает чехол, приникает к окуляру. В перископ хорошо видна площадка, на которой установлены ракеты. Занге опускает перископ.

    — У вас все готово?

    — Да, — отвечает несколько небрежно Рот. — Достаточно повернуть рукоятку — и… — заканчивает он жестом.

    Алиев сидит на топчане у стены в накинутой на плечи шинели и греет руки о кружку с чаем. Лицо у него усталое, время от времени он с трудом сдерживает рвущийся кашель.

    Млынский — у стола, над картой. Сосредоточен, молчалив.

    Входит лейтенант Ковалев.

    — Разрешите, товарищ полковник? Последние донесения от разведгруппы.

    — Давай. Ванда еще не вернулась?

    — Никак нет.

    — Как только появится, сразу ко мне… Все спокойненько… — с иронией говорит Млынский, просмотрев донесения.

    — Что тебя беспокоит, Иван Петрович? — спрашивает Алиев.

    — Все спокойненько, как на кладбище… Обозы с ранеными, строительные команды, «охотники» в «Вилене»… А? Ничего подозрительного, просто идиллия, и до сих пор ни разу не потревожили. Не такая уж тут глухомань… А ты опять простыл? Сыро тут в лесу для тебя, Г асан.

    — Ничего, скоро в Баку на солнышке отогреюсь.

    — Идем на воздух. — Млынский посмотрел на часы. — Кому-то выгодно, Гасан, чтоб мы тут сидели в лесу у полигона и не рыпались. Надо во что бы то ни стало выяснить, что за объект «Хайделагер». Откуда там столько летчиков?

    Над лесом застрекотал самолет-разведчик, и жизнь в лагере замерла.

    Ерофеев, сидевший у входа в пещеру, вытянулся, когда из нее вышли Алиев и Млынский. Из палатки радистки доносилось нудное треньканье балалайки.

    — Ох надоел, — вздохнул Ерофеев.

    — Самолет? — спросил Алиев. — Над нами кружит, подлец.

    — Нудит и нудит целый день. И этот тоже… — кивнул Ерофеев в сторону палатки. — Охмуряет Катьку, хоть бы путное что сыграл.

    Млынский вошел в палатку, и Иванов со своей балалайкой тут же выкатился оттуда. Катя Ярцева смущенно поправила волосы, стала искать наушники.

    — Я сейчас, товарищ полковник, еще десять секунд. — Она надела наушники, взяла карандаш. — Есть! — Аккуратным почерком стала записывать цифры шифровки…

    Гул самолета стих.

    Хват, Алиев, Озеров и Иванов сидели на плащ-палатке неподалеку от входа в пещеру, под раскидистой кроной дерева.

    Подошел Ерофеев, нагнулся, поднял с земли балалайку, лежавшую рядом с Ивановым, потренькал, заиграл. Играл он здорово. Увлеченные игрой Ерофеева, офицеры не заметили, как прошли к пещере Радкевич и Ванда в сопровождении лейтенанта Ковалева.

    Ерофеев, кончив играть, отложил балалайку.

    — Ай да Ерофеич! — сказал Озеров. — Учись, Ваня.

    — Зачем такой талант прятал? — спросил Алиев.

    — Для конспирации, — усмехнулся Ерофеев.

    — Может, ты и не Ерофеич вовсе, — засмеялся Хват, — а Ойстрах.

    — Страх для фрицев — это точно.

    — Товарищи офицеры! — вскакивает Хват, завидев вышедших из пещеры полковника и Радкевича.

    — Сидите, сидите, товарищи. — Млынский тоже опускается на плащ-палатку. — Ерофеич, поиграй еще, у тебя хорошо получается. Только вон там. И последи, чтобы нам никто не мешал…

    — Есть поиграть немного на балалайке!

    — Вот что получено из Москвы, — сообщил Млынский. — По имеющимся сведениям, противник планирует использовать бомбардировщики «Хейнкель-111» для нанесения ракетных ударов по Москве, Ленинграду, Куйбышеву и важным промышленным объектам, расположенным за Уралом…

    — Ишь куда хватили, сволочи, — сказал Ерофеев..

    — Подготовка экипажей бомбардировщиков и пилотов-смертников, которые будут наводить ракету на цель, развернута где-то в степном лагере…

    — Ничего себе, точные данные, — качает головой Хват. — Где в степи?

    — Необходимо во что бы то ни стало сорвать этот замысел. Подписано: Антонов… Вот так— во что бы то ни стало.