Дважды – не умирать

– Закатай губу, приятель! – отозвался с другого краю Мунтян. – Тебе еще служить, как медному котелку.

Урманова поразило то, что сержанты никак не реагировали на разговоры в строю. Обычно это дело немедленно пресекалось… Чего же они? Сознательно дали слабину, или просто сами устали до невозможности?Шагавший в середине строя курсант Мазаев неожиданно вполголоса затянул:

– Эта рота отступала по болоту,

Но потом ей приказали – и она пошла назад.

Эту роту, расстрелял из пулемета

В сорок третьем заградительный отряд.

Тут же, с припева песню подхватили сразу несколько голосов.

– И лежат они все вместе,

И глазницами в рассвет.

И теперь всего им вместе,

Лишь четыре тыщи лет.

Урманов ожидал окриков «Отставить! Прекратить!», но сержанты почему-то молчали. Старший лейтенант Рыбаков тоже никак не реагировал на происходящее.

– И пока вот эта рота умирала,

Землю грызла, лед кромсала,

кровью харкала в снегу,

Пожурили молодого генерала,

Намекнув, что вот теперь он

перед Родиной в долгу.

Теперь уже вся рота, осмелев, в полный голос, дружно завела припев.

– И лежат они все вместе

И глазницами в рассвет,

И теперь всего им вместе

Лишь четыре тыщи лет.

Тяжело, устало ступая, шла колонна по безлюдной, проселочной дороге. И в ночное морозное небо поднималась с земли эта песня. А сверху, всевидящим холодным оком равнодушно смотрела луна. Словно знала о чем-то, да никому не могла рассказать.

Глава 11

По воскресениям распорядок дня в учебной роте был посвободнее. Хоть один раз в неделю курсанты могли встать не в шесть утра, как обычно, а на час позже. И не бежали сразу на улицу делать зарядку, а спокойно отправлялись умываться. Потом, не торопясь, начинали заправлять койки… По расписанию завтракали, занимались своими делами, затем шли в спортзал, обедали, отдыхали, а вечером смотрели в местном кинозале какой-нибудь фильм.

Урманов был доволен, что не попал в наряд на этот выходной. Все-таки гораздо лучше дежурить на неделе. А воскресенье, оно и в армии – воскресенье.

– По-о-о-очта! По-о-о-очта! – голос каптерщика Гомзикова разнесся по казарме. Со всех сторон к нему потянулись курсанты. Урманов тоже поспешил на зов.

– Мне есть что-нибудь? – спросил он, протискиваясь сквозь толпу.

– Что-то, кажется, было… – задумчиво ответил Гомзиков, перебирая пухлую пачку конвертов. – Вот, держи!

Каптерщик сунул ему в руки письмо. Урманов сразу узнал знакомый почерк. Мама…

Присев у окна, он распечатал конверт и погрузился в чтение. Мать писала о домашних делах, об отце, брате. Передавала привет от дедушки с бабушкой. Сообщала новости о друзьях и одноклассниках.

Чем-то до боли знакомым повеяло от этих немудреных житейских строк. Захотелось, как в детстве, припасть к родному плечу, ощутить тепло материнских рук.

– Мама, а кто всех дольше живет?

– Не знаю… Ворон, говорят… А еще – попугай.

– Нет, я о людях… – нетерпеливо перебивает десятилетний Сашка и сурово хмурит белесые брови.

– Ну, спортсмены, наверное, – неуверенно отвечает мать, озадаченная неожиданным вопросом.

– Вырасту, буду спортсменом.

– Правильно, главное быть здоровым и не болеть. Тогда до ста лет точно прожить можно.

Она смеется и прижимает сына к себе. Сашка облегченно вздыхает… Трудно передать, что твориться сейчас у него на душе.

За окном голубеет весеннее чистое небо, яркое солнце светит в глаза. Среди потемневших сугробов кое-где в проталинах уже виднеется покрытая высохшей прошлогодней травой земля. С крыш свисают хрустальные сосульки и веселой звонкой капелью радуют уставших от долгой зимы людей. Суматошно чирикают воробьи… Но Сашке сегодня не до весны. Другое волнует его. Печальная протяжная музыка навязчиво звучит у него в ушах. Это звуки похоронного марша. До сих пор никак не удается избавиться от них. Они всюду…

Хоронили мальчика из соседнего дома, его ровесника. Он случайно упал в открытый люк канализационного колодца и утонул. Сашка был с ним знаком. Еще несколько дней назад они играли вместе. А сейчас он неподвижно лежал в обитом красной материей гробу, с белым восковым лицом, и над ним страшно рыдала одетая в черное женщина.

Детское сознание никак не могло примириться с этой непостижимой реальностью, отвергало ее, стремилось защититься, спрятаться. И этот ледяной холод в душе не в силах было растопить даже яркое весеннее солнце.

Сашка зажмуривает глаза, затыкает уши, пытаясь представить себе, что значит не видеть, не слышать, не чувствовать. Он никак не может осознать – что значит быть мертвым. Лежать, зарытым глубоко под землей.

– Мама, а почему люди умирают?

– Каждому приходит свой срок.

– А дети?

Сашке страшно еще и потому, что он сам мог так же утонуть. Прошлым летом… Они с ребятами купались на карьерах. Сашка легко переплыл пару раз небольшой «бочажок», но на третий раз сил не хватило. Не доплыв до берега несколько метров, он пошел ко дну. Странное это было ощущение. Будто все происходит не с ним, словно в каком-то сне. И первой мыслью было – «А как же мама? Что будет с ней, когда она узнает?» Воздуху в легких уже не хватало, все его существо молило – «Дышать! Дышать!», но он боялся вдохнуть, потому что это означало одно – конец. Мысль о маме не давала совершить непоправимое. Но долго так продолжаться не могло. И тут… Чьи-то ноги мелькнули у него над головой. Это был единственный шанс, единственный путь к спасению. Он мертвой хваткой вцепился в ногу проплывающего над ним пацана и тот, нахлебавшись сам, все-таки вытянул его к берегу.

– Мам, а как же после смерти? Человек, что, исчезает насовсем?

– Нет… Тело остается в земле, а душа улетает на небо.

– А что такое душа?Мать попыталась объяснить, но он мало что понял. Зато уяснил для себя главное. Жизнь бесконечна, и никакая смерть не в силах прервать ее.

«Мама, добрая моя мама, – с нежностью подумал Урманов, убирая конверт с письмом в свою тумбочку. – Придет время и я обязательно вернусь… И мы опять заживем, как прежде… А, может, даже и еще лучше…»

– Строиться, рота! – объявил старший сержант Гуссейнов. – Форма одежды номер четыре! Захватить с собой кеды!

Урманов взглянул на часы, висящие над входом. Время было отправляться в спортзал.

По воскресениям курсанты в спортивном зале чувствовали себя вольготно. Никто ничего из-под палки делать не заставлял. Есть настроение – играй в футбол, баскетбол или теннис. А нет – просто сиди не лавочке, наблюдай… Урманов не очень любил игровые виды. Его гораздо больше привлекал бокс. Тем более, что этим видом спорта он занимался до армии. На соревнованиях выступал и даже занимал первые места.

Здесь, в части, Урманов тоже в свободное время поддерживал форму. И даже участвовал в своеобразных турнирах, когда находились желающие. Но постепенно желающие сошли на нет. Потому что выиграть у него никто не мог, а просто так подставлять лицо было не интересно. Только курсант Пантюхин продолжал работать с ним в спаррингах. Но он был значительно легче, ниже ростом и Урманов его жалел, никогда не бил в полную силу. Зато тот, заболев боксом, с удовольствием постигал приемы защиты и нападения, постепенно превращаясь в способного ученика.

Переодевшись в подменку, Урманов с Пантюхиным заняли свой угол и принялись на «лапах» отрабатывать технику ближнего боя. Урманов был в роли тренера. Он ставил под удар надетые на ладони толстые кожаные «лапы», с нарисованными по центру белыми точками, а его ученик бил по ним, что есть силы, кулаками в боксерских перчатках.

– Резче бей!.. Резче! – наставлял Урманов. – И пауз между ударами быть не должно. Раз-два-три! Раз-два-три!.. Все должно быть слитно, на одном дыхании.

Пантюхин понимающе кивал головой и старательно следовал его указаниям.