Мерси, камарад!

— Ложись на плотик, Клазен. Правда, задницу тебе все же придется замочить. Нас снесет по крайней мере метров на двести, как бы мы ни старались, — заметил Генгенбах, стаскивая с себя китель и брюки, которые он закинул на автомат.

Все спустились к воде.

Быстрый поток воды подхватил плотик и понес его по течению. Доски на канистрах ходили ходуном. Клазен лежал пластом. Линдеман и Зеехазе, держась за плотик, боролись с течением. Генгенбах правил, Мюнхоф почти не шевелился.

Черная полоска противоположного берега быстро проплывала мимо. Вдруг темноту ночи разорвала ослепительная вспышка осветительной ракеты. И вмиг заговорили пулеметы. Пули шлепали по воде.

— Клазен, ныряй! — крикнул Генгенбах и с силой оттолкнул плотик от себя.

Все нырнули под воду.

«Это эсэсовцы с берега бьют из пулеметов, — подумал Генгенбах. — Наверное, приняли нас за американских разведчиков».

Ослепительный свет погас. Следующие ракеты взлетали в стороне и уже не освещали смельчаков. К тому же они успели подплыть к зарослям ив и спрятались в их густой тени. Выстрелы остались в стороне.

— Надеюсь, никого не задело?.. — Зеехазе вынырнул возле Генгенбаха.

Линдеман помогал плыть Клазену. Мюнхоф выбивал зубами дробь. Все из последних сил гребли к берегу.

Наконец обер-лейтенанту удалось достичь берега. Их снесло примерно на километр. Все дрожали от холода и нервного напряжения. С трудом натянули сапоги.

Начинало светать. Кругом стояла тишина. Не было видно ни одной живой души.

Клазен едва стоял на ногах, словно пьяный.

— Спасибо тебе, Герхард. Ты мне помог, несмотря на… Я ведь этого не заслужил…

— Я плохим за плохое не расплачиваюсь, старина. — Генгенбах пожал руку Клазену и Мюнхофу. — Возможно, мы еще с вами встретимся в лучшей обстановке. Настанет и такое время…

Он повернулся и прыгнул вниз, зажав автомат в руке. Его цель была ясна: повернуть оружие в другую сторону!

«Клазен, я думаю, извлечет урок из всего этого и примет нужное решение, — размышлял обер-лейтенант. — Я думал, что Мюнхоф потянется за нами, но ошибся. А сам-то я? Чего я, собственно, хочу? Остаться в живых и сделать что-то для того, чтобы приблизить конец войны? Фриц Хельгерт понял необходимость этого год назад. Но я тогда до этого еще не дошел. Сейчас же я это понял. Пройдет некоторое время, и это поймут Клазен и Мюнхоф. А сейчас, если бы я взял их с собой, они оказались бы для меня ненужным балластом».

«Войну уже невозможно выиграть, ее и нельзя было выиграть, — думал в это время вахтмайстер Линдеман. — У меня нет ни малейшего желания воевать дальше. На Генгенбаха можно положиться. Если он ведет меня за собой, к новой жизни, я иду без колебания. Я ни секунды не сомневался в нем, когда освобождал его из-под ареста».

Зеехазе молча шел за Линдеманом и Генгенбахом, размышляя над тем, что несколько месяцев назад он и не подозревал, что цель его жизни может совпасть с целью жизни офицера вермахта. «В принципе у нас одна цель, и не только потому, что нас с ним гнали одни и те же враги. Этот наш союз оправдает себя, обязательно оправдает».

Солнце вот-вот должно было показаться из-за горизонта. Отблески его уже окрасили в золото развалины Руана.

А дальше на востоке лежала их Германия. Длинный и нелегкий путь вел к новой Германии.

Все трое зашагали быстрее.

Дверь камеры открыл негр-сержант, держа в руке скорострельную винтовку. Рядом с ним на всякий случай стоял еще один. Американский капитан встал у стены с револьвером в руке.

— Выходите, ребята! Руки вверх! — крикнул сержант гитлеровцам.

Первым на свет вышел майор Бернарс, подняв вверх почти прямые руки. За ним шел штабсцальмайстер Зомерфельд, поблескивая очками в черепаховой оправе. «Сейчас со мной уже ничего не случится, — думал он, — но горе мне, если бы я попал в плен к красным! Ведь летом сорок третьего года я был под Ярцевом, где Дернберг приказал застрелить семерых ни в чем не повинных людей. А теперь русские разыскивают военных преступников, чтобы отдать их под суд военного трибунала».

Третьим шел гауптвахтмайстер Тони Кемпен, которого беспокоила одна-единственная мысль: четыре года он выполнял обязанности фельдфебеля, не сделав за это время ни одного выстрела. Разве этим он не заслужил лучшего обращения?

За ним не спеша шел обер-ефрейтор Бернрайтер. Увидев перед собой дуло винтовки, он растерянно заморгал глазами. Ему казалось, что перед ним с пистолетом в руке стоит майор Пфайлер и целится в него.

Последним шел полковник фон Венглин. На нем была новая, с иголочки, парадная форма. Солдат-негров он, казалось, не замечал. Для него они не существовали вовсе — в лучшем случае служили фоном того исторического момента, когда он перешел на сторону противника с целью подняться еще выше.

Увидев американского капитана, полковник усмехнулся и, небрежно коснувшись рукой козырька фуражки, сказал:

— Я фюрер действующей на данном участке дивизии. Отведите меня немедленно к вашему командиру.

Капитану было приказано не оказывать помощи гитлеровским офицерам, в крайнем случае разрешалось ответить на их приветствие. Он все же козырнул правой рукой, в которой у него был пистолет. Из сказанного полковником он понял всего три слова: «фюрер», «дивизия» и «командир». Этого для него оказалось вполне достаточно. Капитан приказал обоим сержантам отвести пленных на сборный пункт, а сам повел полковника к командиру.

Морис Сеген покинул Париж в то время, когда французские танки подошли к окраинам. Его повидавший виды за время оккупации мотоцикл ехал с трудом. Вдали виднелись освещенные вечерними лучами солнца Триумфальная арка, Нотр-Дам, а когда Морис отъехал на несколько километров от Сены и оглянулся, то все равно увидел ажурную конструкцию Эйфелевой башни.

Он получил приказ самым кратчайшим путем через район, занятый полуразбитыми гитлеровскими дивизиями, выехать в Руан, чтобы установить там связь с группой немецких патриотов, которые перешли на сторону маки. Задание это было очень важным, но опасным.

В ноябре сорок третьего года Морис находился в Париже, где как раз организовался комитет «Свободная Германия» — для немцев, находящихся в западных странах. В эту организацию вошли патриоты, бывшие сотрудники организации Тодта, и солдаты, которые решили воевать против Гитлера, встав в ряды участников французского движения Сопротивления. С тех пор Морис Сеген осуществлял связь с Фрицем Фаренкрогом, которого комитет направил работать в Нормандию.

Сейчас Морис думал о том, как он встретится с Фрицем.

Сегену казалось, что эта ночь — самая темная и опасная в его жизни. Всюду полуразбитые разрозненные подразделения вермахта.

Чем ближе становился Руан, тем сильнее доносился со стороны города шум боя. Гитлеровские танки пытались сдержать натиск американских танков. Новый мешок в течение двух суток оставался незатянутым, и гитлеровские войска могли из него выйти, но только приходилось бросать тяжелое вооружение. За одиннадцать недель гитлеровцы потеряли в Нормандии две тысячи триста различных боевых машин. На противоположный берег Сены удалось переправить всего лишь какую-то сотню танков и самоходок.

А на советском фронте только за одну неделю, с 11 по 22 августа, гитлеровские войска потеряли тысячу пятьсот семь танков.

Перед восходом солнца Сеген подъехал к Руану. Остановился, спрятал мотоцикл в кустах. Морис очень устал, продрог, проголодался. Ему нужно было добраться до городского собора, построенного в стиле поздней готики. Город представлял собой сплошные развалины. В уцелевших домах и подвалах засели эсэсовцы, вооруженные пулеметами. Местных жителей нигде не было видно. То тут, то там постоянно рвались снаряды.

Морис осторожно стал пробираться к собору. Гитлеровцев поблизости не было. Двери собора оказались закрытыми. Наконец он нашел небольшую дверь сбоку и вошел. В соборе стояла такая тишина, будто и не было войны. Пройдя по узенькому коридорчику, Морис увидел впереди слабый свет. Через секунду он оказался перед старым аббатом в поношенной сутане, с лампой в руке.