Мерси, камарад!

— Думаю, что их там уже нет. Один из танков выстрелил из пушки.

— Сидеть, словно мыши, — это неинтеллигентно.

Линдеман и Зеехазе горько усмехнулись в ответ на шутку командира батареи.

— Посмотрим, что делается на дороге; только близко друг к другу не подходить, соблюдать дистанцию!

Генгенбах вылез из окопа, пошел по запущенному саду, перелез через изгородь и побежал по открытому полю. Зеехазе и Линдеман следовали за ним, держась на некотором расстоянии.

Несколько «шерманов» в походной колонне двигались по дороге.

«Кромвелей» что-то не видно, — подумал Линдеман, — здесь их, видимо, меньше, чем в излучине Сены перед Руаном».

Вскоре они натолкнулись на жалкие остатки своей противотанковой группы. Догадаться, что здесь произошло, было нетрудно: сюда прорвались танки противника.

— Вперед, ребята! — крикнул Генгенбах.

Линдеман первым добежал до изгиба дороги. Среди развороченного снарядом асфальта лежал обер-ефрейтор, грудь его в семи местах была пробита осколками. А неподалеку, наполовину высунувшись из окопа, с закрытыми глазами, повернувшись в сторону Руана, лежал вахтмайстер Бретшнайдер. А Генгенбах думал, что он давным-давно перебрался на другой берег Сены.

— Безумие! — воскликнул Генгенбах. — Соберите ко мне всех, кто еще остался в живых! Под мою ответственность. Клазен и Мюнхоф отведут их отсюда в тыл. Я иду к полковнику. Встретимся там… — И он побежал, не обращая внимания на обстрел.

— Мы остались совсем одни. Хотел бы я знать, где остальные войска?

— И как только ты это заметил, Эрвин? — ехидно спросил Линдеман, покачав головой.

От третьей группы их полка не осталось и следа.

Они пошли дальше. Обер-лейтенанта Клазена они нашли в воронке. Глаза его были закрыты. Рядом с ним, скорчившись, с искаженным лицом сидел Мюнхоф. Ни одна жилка не дрогнула на его лице, когда он узнал Линдемана и Зеехазе.

— Он мертв?

— Нет.

— Ранен?

— Тоже нет.

— Тогда контужен или пьян в стельку, — со злостью сказал Линдеман.

— Думаю, у него сердечный приступ или что-то в этом роде.

— Нам нужно торопиться.

Линдеман и Мюнхоф понесли обер-лейтенанта. Зеехазе шел за ними, поминутно осматриваясь. Ему не хотелось отказываться от своего плана из-за Клазена. Ноги, словно налитые свинцом, с трудом повиновались.

«Наверное, это от страха, — думал Зеехазе. — Страх вообще сковывает человека. Танки противника прорвались стороной, и нас теперь обошли. Если не удастся за самое короткое время переправиться через Сену, нам каюк».

В этот момент совсем рядом разорвался снаряд. Линдеман исчез в облаке разрыва.

По полевой дороге Генгенбах шел на КП полковника Венглина. По ту сторону Сены за горизонтом скрылась узкая полоска деревьев: это была дорога на Париж.

«Жила-была на свете девушка по фамилии Дениз Дарнан. И жил-был лейтенант Хинрих Тиль, — думал Генгенбах. — Интересно, почему я вдруг о них вспомнил? Живы ли они? Или погибли? У меня много знакомых, но эти двое мне ближе других. Уж не оттого ли, что я люблю их? А способны ли мы еще любить?.. В могилу с собой ничего не возьмешь: ни прошлой жизни, ни мечтаний — ничего. В голове одно-единственное желание — остаться в живых. А зачем? Чтобы увидеть новую жизнь, которая будет лучше прежней. Лучше для всех».

Перед КП командира дивизии стоял капрал, он так внимательно смотрел на северо-запад, где танки рвались к Руану, что даже не заметил появления обер-лейтенанта.

— Полковник у себя?

— Так точно! — Капрал застыл по стойке «смирно».

Дверь бункера со скрипом отворилась. В коридоре царил полумрак. Спускаясь вниз по лестнице, Генгенбах на кого-то наткнулся.

— Бернрайтер? Как вы здесь оказались? — удивился Генгенбах, а про себя подумал: «Ведь это последний артиллерист из моей бывшей шестой батареи. Год назад мы вместе с ним лежали на заболоченном лугу под Ельней. Но и тогда он был для меня чужим».

— Я уже три недели состою при командире. Исполняю обязанности шофера и денщика.

— Вы не слышали, куда делся майор Пфайлер?

Обер-ефрейтор отрицательно покачал головой.

— Наших здесь еще много: гауптвахтмайстер Кемпен и штабсцальмайстер Зомерфельд.

— И что же вы теперь намерены делать?

— Я делаю то, что мне приказывают.

Генгенбах равнодушно кивнул и пошел вниз по лестнице. Одна дверь была полуоткрыта, в помещении горела свеча. «Словно на рождество», — подумал Генгенбах и в тот же миг увидел полковника. Тихая ночь, святая ночь… Не хватало только новогодней елки. Посреди комнаты дощатый стол. На нем карты, испещренные красными и синими стрелками. Тут же офицерский кортик на серебряном поясе. На левой руке полковника кольцо с турмалином. «А у меня и портупеи нет, — мелькнуло у Генгенбаха. — Только автомат, а за голенищами сапог — магазин с патронами. Пистолет в кармане. Вот и все мое имущество».

Щелкнув каблуками, обер-лейтенант доложил:

— Я приказал собрать оставшихся в живых, если таковые найдутся!

— Мой дорогой Генгенбах! — Полковник встал и, протянув руки, пошел навстречу обер-лейтенанту. — Так или иначе, а «шерманы» прорвались севернее нас.

— А вы спокойно сидите здесь?!

— Разумеется. Скоро наши нанесут контрудар.

— Вы так думаете?

Полковник улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка получилась доброй.

«Крысы покидают тонущий корабль, — подумал Генгенбах. — А я все еще хочу поднять на нем парус. Нельзя бросаться камнями, когда сидишь под колпаком. Или здесь все не так? Я не желаю больше быть их соучастником, не хочу нести ответственность за их преступления. Полковник решил спасать собственную шкуру». И вдруг Генгенбаха охватила злость: в то время как ребята, получив глупый приказ, гибли под танками, расфуфыренный полковник, надушенный «шанелью», преспокойно сидел в подвале. Какое коварство…

Только дойдя до наружных дверей, Генгенбах вдруг понял, что оставил командира дивизии стоящим посредине комнаты. Было уже темно. Багрянец окрасил края облаков. Американцы и англичане снова обстреливали Руан. На северо-западе стреляли танки.

— Господин обер-лейтенант, — услышал Генгенбах спокойный голос Линдемана. — Мюнхофа и обер-лейтенанта Клазена я уже послал на берег Сены.

— Послал? Обер-лейтенанта?

— Он так измотался.

— А Зеехазе?

— Ему уже лучше.

— Что?! — испуганно воскликнул Генгенбах.

— Когда разорвался снаряд, осколок задел ему голову.

— А где он сейчас?

— Обер-ефрейтор Зеехазе тут! — Из-под фуражки белел свежий бинт.

— Ну, парень, и напугал же ты меня! Ты хоть двигаться-то можешь?

— Да, господин обер-лейтенант.

Когда они спустились к реке, на небе то и дело вспыхивали осветительные ракеты. Доносилось урчание низко летящих самолетов. Бомбы взрывались прямо в реке, поднимая к небу черные фонтаны воды.

Когда на противоположном берегу раздавались взрывы, сопровождаемые яркими вспышками, можно было видеть Мюнхофа, свернувшегося калачиком возле безразличного ко всему Клазена.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил его Генгенбах.

— Уже получше.

— Нам необходимо переправиться на тот берег, но здесь довольно сильное течение.

— Я попытаюсь.

— Можешь и на этом берегу остаться. Все это продлится не более нескольких часов.

— Я приносил присягу.

— Гитлеру?

— Германии.

— Какой Германии? Той, что является концлагерем?

— Почему я должен принимать решение, когда история сама все рассудит?

— У тебя есть шансы и впредь остаться сторонником Гитлера, — пожал плечами Генгенбах.

Подобрали несколько пустых канистр, несколько досок от борта грузовика и соорудили нечто похожее на плотик, который на удивление хорошо держался на воде.

— Жаль, что у нас так мало всякого хлама.

Несмотря на темноту, каждому показалось, что он увидел ехидную усмешку на лице Зеехазе. Обер-ефрейтор стащил с себя сапоги и связал их вместе. Линдеман молча последовал его примеру. Канистры бились друг о друга на неспокойной воде.