Анамнез декадентствующего пессимиста

Потому что этак-то – не ровен час – когда, дойдя до ручки, покусившись на остаток своих дней, руки на себя наложат, пресекут дыхание, оборвут, обездушат, душегубы. В мирное время всякий человек с воинственными наклонностями обращается против самого себя. Если уничтожаешь себя, то делаешь достойное величайшего уважения дело: этим почти заслуживаешь жить. Идти против природы – это тоже природное свойство. И не живет по-настоящему тот, кто не умеет отчаиваться.

– Чудак, на что самому себя убивать? – Когда человек мучается, у него возникает потребность мучить других. Не доглядели. Чтобы погубить другого, колдун сначала губит самого себя. Он вершит своё дело один. Кто на себя посягнул, тот на людей плюёт.

Сказали мне, что эта дорога приведёт к океану смерти и я с полпути повернул обратно. С тех пор всё тянутся передо мной кривые глухие окольные тропы… Человека нельзя задерживать, позже он уже не дойдёт никогда. Квалифицированный специалист – это человек, который удачно избегает маленьких ошибок, неуклонно двигаясь к какому-нибудь глобальному заблуждению. Лучше зажечь одну маленькую свечку, чем всю жизнь проклинать тьму.

Не расскажешь, в груди застряло… Бедный конь в поле пал… ни в жисть бы не… ну, это уж ты ерундишь. Как ночной поезд, который перед слепым поворотом каждый раз дает гудок, так и в этих моих снах навязчиво повторяется одна и та же тема. Но как ты заставишь заглянуть за поворот того, кто его ещё не достиг?

Я себя чувствую, но плохо. Ах, и тошно мне, тошно мне… то-ошно-о!.. Нет, больше не надо. Хана мне. Прими аспирин и не бери в голову.

Жизнь сжималась снова и снова, доходя до мельчайшего всеобщего основания. Какая-то замкнутая и своеобразнейшая опасность, спасенье от неё, вновь наступившая опасность, вновь отчаянные усилия и вновь спасенье – постоянно такое положение, как на гибнущем корабле.

У него было чувство, будто он загораживает себе дорогу тем, что живёт. Опасная тропинка, на которую вроде бы не стоило вступать. Но в этом препятствии он опять-таки черпал доказательство того, что он живёт. Может быть, жить значит вообще находиться в опасности? Быть человеком опасно. Тем более, ведущим какую-то странную полупризрачную жизнь, в которой сокрыта некая тайна.

Красота утешает, поскольку она безопасна. Она не грозит убить, не причиняет боли. И всегда немного обессмысливает действительность. Грусть не может быть некрасивой. Я хочу сказать, красота сбивает с толку, забываешь, что ты собирался сделать и как тебе следует поступить.

Из чрезмерной любви к внешней жизни возникает опасность для неё. Мы слишком мало думаем о собственной душе. Естественно сделать вывод, что существуют темы более захватывающие, нежели хрупкость нашего тела или муки нашей души. Этот вывод, сделанный как публикой, так и её надзирателями, помещает поэзию, а с ней и все искусства, в разряд опасных занятий. И эта боязнь доводит меня до уныния, до того мало знакомого мне ещё чувства, когда человек, попав в водоворот, складывает весла и затягивает песню. Так бывает, когда вертишься в одном и том же кругу неразрешающихся противоречий.

В продолжение нескольких недель Ницше находится в состоянии, полном тоски и восхищения; подобные переживания, без сомнения, знакомы мистикам, и их словоупотребление как нельзя лучше подходит к данному случаю. Может быть, он хочет использовать состояние пароксизма и лирического sursum, в которые повергло его отчаяние. Под впечатлением тоски и озлобления он писал страницы. И тут это настроение соединяется, как и должно в искусстве, с трагедией, со смертью…

Он стоял на завечеревшей улице, как человек, которому опять удалось спастись бегством. Выразительные беглые взгляды. Опять серую проказу жизни скрасят несколько часов, милосердно подаренных судьбой, – скрасят и улетят, как голуби. И часы эти тоже ложь – ничто не даётся даром, – только отсрочка. А что не отсрочка? Разве не всё на свете – только отсрочка, милосердная отсрочка, пёстрое полотнище, прикрывающее далёкие, чёрные, неумолимо приближающиеся врата?

«Каждый человек, который говорит со мной, в моих глазах мертвец; мертвец в отсрочке, если хотите, живущий случайно и один миг. Во мне самом живёт смерть. И она меня смешит! Вот что не нужно забывать: мой танец смерти меня забавляет как огромный фарс… Вальс с чертовщиной. Поверьте мне: мир забавен, смерть забавна; вот почему мои книги забавны и в глубине души я весел».

Кто мы и откуда, когда от всех тех лет остались пересуды, а нас на свете нет? Это написано в небе; это горит и танцует там как предвестие ужасов. Это въелось в наши души, и потому мы сейчас мертвы, как луна. Кто мы такие, столь озабоченные, каждый раз решающие, кем мы хотим стать или остаться? Еще хуже то, что все мы в известном смысле сотворены обстоятельствами. Что делать с унылыми рожами прохожих?

В воздухе витала двусмысленность, нечто смутное, непредсказуемое.

Глава 43. Набожность, цинизм и масскульт

Погружаясь в воспоминания, я вижу как много было необыкновенного, значительного, далеко превосходящего скромные масштабы моей личности.

Неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами?

А что в Писании насчет терпенья-то сказано? В терпении, сказано, стяжите души ваши! А вот плакать и отчаиваться – это грех! А бог-то на небеси на что! Не плакать, а покоряться и уповать надлежит по-христиански. Скромность украшает человека. Что назначено – то суждено. Поистине мудр только тот, кто кротко покорился судьбе своей. Как Опыт Благого Умирания, в котором через смирение обретается легкость. Смирися, гордый человек, гордым бог противится. Гордиться может и должен один человек перед другим человеком, но не перед Богом. И что бы, кажется, жить потихоньку да полегоньку, сидели бы все смирно, ладком да мирком, паиньки, тогда и богу свечечку поставить захочется, чтобы всем радость да на утешение. Посердишься, посердишься, да и отмякнешь, простишь! Как тишайший ангел успеет войти за тобою… Как чудно было бы к тому времени успеть прибраться во внутреннем алтаре! Если тебя спросят: в чем состоит благополучие? – ответствуй: быть в согласии с самим собой.

Как бы получше, да поласковее, да чтобы всем было хорошохонько да уютненько, без нужды да без горюшка… Птички в гнёздышках мирно живут. И богу слуга, и царю подданный. (Цены на хлеб тоже бог строит, у него всего много). За одного покаявшегося неверующего двух верующих дают. Судьба любит послушных и втихомолку потворствует им, и так легко на душе у тех, кто об этом помнит. И говорил долго и неубедительно, как будто говорил о дружбе народов.

– Извините, но вы судите по своему слабому разуму, притом, как человек, привыкший осуждать. Нужно быть терпимым к чужим заблуждениям, даже если вы уверены в собственных.

У И. Ильфа в «Записных книжках» рассказывалось о некой старой деве, которая боялась выйти на улицу, потому что там мужчины.

– Ну и что, они же одетые?

На что она непременно отвечает:

– Да, но под одеждой они голые. Вы меня не собьете…

Старая дева, одолеваемая эротическими видениями, приписывает их другим людям.

Вы все же вносите свой необходимый минус, который мне важен сейчас как плюс… Н-да. Беру. Это двигатель вопросов. Такт – это неписаное соглашение не замечать чужих ошибок и не заниматься их исправлением. То есть, жалкий компромисс. Всякая категоричность – признак ограниченности. Поймите ту простую истину, что вы стараетесь переделать на свой лад людей, которые прошли суровую жизненную школу и которые, откровенно вам скажу, смеются и над вами, и над той чепухой, которую вы проповедуете, смеются и…

– Извиняюсь, но если я говорю чепуху, и все смеются над этой чепухой, так почему же вы так… встревожены? Ведь вы, я надеюсь, тоже прошли суровую жизненную школу? Красоты ваших философских изгибов изысканы и непререкаемы. Отношусь к вам, как к человеку, облагороженного образованием. Я, конечно, не мог получить такого блестящего и превосходного образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении, хоть бы я, человек прикосновенный моим умом к образованию Европы… Я, может, больше тебя в жизни разбираюсь… И не "может", а точно… Ватикан – не редакция третьесортной марксистской газетенки. Этот мальчик, как и всякий другой мальчик, понимает нисколько не меньше тебя.