Элой (СИ)

- Что происходит? - воскликнул он с тревогой.

- Ну, говоря попроще, я не в состоянии ничего решить, - с благодушным видом ответил Элой.

- Вот так штука! - крикнул бывший повар. - Не в состоянии ничего решить и сделать выбор? Но это меняет наше очевидное положение на невразумительное, загоняет нас в тупик. Вы непременно должны на что-нибудь решиться, а стоять на одном месте в недоумении - это вовсе не тот прямой путь, о котором вы говорили. Истина по сути проста, и я, будучи дельным ловцом душ, уже не устаю удивляться вашей нерасторопности. Этак вы все на свете провороните! И истину, и славное бессмертие собственной души. Нельзя так, голубчик, будьте проворнее, или над вами будут смеяться жалостливо.

Разъярившись, наконец, на наглого очковтирателя, Элой выкрикнул:

- Я рыцарь, я все равно что Роланд, а ты... ты кто?.. жалкий повар, бездарный кулинар! Что ты брешешь? Это надо мной-то будут смеяться?

Самозванец отступил в затененный угол залы, чтобы дальше уже под прикрытием массивных стен вести разговор, складывающийся у него с рыцарем противоречиво и не вполне так, как он задумывал.

- Сын мой, - произнес он тоном мучительно бьющегося в силках разочарований человека, - я потружусь, еще крепче и ласковей попытаюсь уберечь тебя от насмешек, ведь они могут стать для тебя жесточайшим ударом. О, как я хочу отвести от тебя беду!

Элой поморщился:

- Хватит...

- С любопытством вообще-то смотрю на тебя, упорствующего, а оно граничит с изумлением и ведет к горячему пожеланию поскорее отправить тебя на путь исправления.

- Послушай, тесно мне с тобой, гнусно твое общество! - воскликнул Элой.

- Помолчи, - зашептал бывший повар, - подавленно молчи, смирись, укроти пыл, отшвырни страсти и лишние помыслы, вбери голову и шею в плечи и молчи, подавленный величием моих откровений. Твой разум все еще омрачен сомнениями? Соберись, решись, пробивайся к свету. Покончи с разбродом и шатанием.

- Убирайся. Ты повар всего лишь, - усмехнулся Элой. - И прохиндей.

***

Поразмыслив на досуге, Элой решил, что если повар и впрямь каким-то образом заделался духовным лицом, то он, пожалуй, слишком резко обошелся с ним и вообще поступил неразумно, лишив себя возможности побольше разузнать о путях спасения души. Он велел Хруму кликнуть этого загадочного человека. А с самим Хрумом у него установились весьма доверительные отношения. Бродяга, уверившись, что хозяин интересуется им не для того, чтобы ввести в заблуждение, как поступил с ним его прежний господин, откровенно и весело поведал, до чего же славно живется ему теперь на свете. Не помедлил Хрум с разъяснением причин своего внезапного процветания. Славный Рыцарь Запредельных Возможностей изгнал из замка не кого-нибудь, а того самого сеньора, что некогда его, Хрума, послал в Саламанку, чтобы потом мучительнее пригнуть к земле непосильными трудами. И раз нынче рыцарь полностью распоряжается имуществом бывшего сеньора, то он, Хрум, верный слуга рыцаря, отчасти тоже распоряжается этим имуществом, которое прежде только приумножал все тем же трудом, уже не однажды, и каждый раз в высшей степени справедливо, названным рабским. И если в прежнее время лишь отупляла Хрума работа на жестокого сеньора, подавляя в нем большие человеческие чувства и высокие помыслы, то теперь только освежает и воодушевляет его легкое бремя службы у столь замечательного господина, как Рыцарь Запредельных Возможностей. Уже даровано ему много осмысленного и целесообразного досуга, и теперь он позволяет себе иной раз предаваться мечтам, что, может быть, в будущем и его хозяин посвятит в рыцари.

Заслышав приказ привести повара, Хрум рассмеялся и сказал:

- У нас трудится новый повар, а тот, что являлся в плаще и митре, сгинул при весьма странных обстоятельствах.

- Что же произошло? - спросил удивленный Элой.

- Тем же вопросом задался и я, когда на днях, войдя в кухню, увидел, что тот, прежний, представляет собой некоторую выпуклость в стене, по составу весьма смахивающую на засохший, слегка затвердевший пепел. Он с трудом разомкнул уста и вымолвил едва слышным голосом:

- Далеко не все благоприятствовало моему счастью и покою в этом прекрасном замке, возникли препоны, и рухнуло мое становление. Хозяин не отсыпал дублонов. И не убрался с глаз моих долой. А кто-то донес попу из храма на горе. Скажу коротко и ясно, создавая лишь общее представление. Да, горевал проклятый поп на своей горе, сознавая, что не обрести его душе умиротворения, пока в моем черепе роятся еретические, на его взгляд, мысли. Смущала его рутинный ум моя необыкновенная поповская карьера, казавшаяся ему неприглядной и незаконной. И мы практически одновременно воззвали к Господу, умоляя его послать разрешение наших недоумений. Как бы в ответ невесть откуда выскочил демон, скинувшийся чародействующей девицей, и стал меня с тем попом злодейски сталкивать лбами, так что и искры посыпались, а затем запер меня, по-девичьи усмехаясь, в этой кухне как в ужасной ловушке. И пока все в замке думали, что время идет в обычном порядке и в урочный час я, по своему обыкновению, подам обед, для меня пролетели годы и годы пленения в злосмрадной темнице, устроенной той мнимой девицей из плотских хитросплетений необузданной похоти действующего в ней демона. Никакого обеда я, естественно, не готовил, и все эти годы только и думал, как бы не оплошать среди вертевшихся у меня перед глазами и страшно напиравших прелестей, на самом деле ложно внушенных мне адскими чарованиями. Теряя голову, совсем не думал я о том, что это всего лишь демон, любовался, как конченый сумасброд, девицей; одержимый ею, каждое мгновение желал схватить ее вдруг. Поп же, забыв, что и его потрепал демон, и только радуясь от души моему исчезновению, внезапно решил, что я и есть виновник всех творящихся на земле бед, и, желая отомстить, воззвал к гурьбе преданных прихожан. Порешили эти добрые люди стереть меня в порошок, но в тот же миг странно завыли, закружились на месте, скача при этом на одной ноге и выкрикивая нечто невразумительное, и души многих из них вскоре расстались с телом. Поп только дивился, на все это глядя. Но когда одни его единомышленники перемерли, а другие в страхе разбежались, жутко и он раскричался, познав себя в тяжелом положении одиночества. Стоявший все это время в тени дерева бастард, оборванный и гонимый, бросил последний решительный взгляд на скорбящего попа, подумав при этом, что не может быть настоящим духовным лицом столь ребячливо недоумевающий господин, и принялся над ним смеяться, подбоченившись. Стало быть, подумал он, если этого хлюпика убрать, то у него, жалкого, всеми презираемого бастарда, появится прекрасная возможность занять хлебное место в храме. А окрепнув, закалившись в вере, он разгонит опостылевшую курию и рассеет запятнавшие себя конклавы, покончит с нечистотами в церквах и монастырях и не на словах, а на деле предстанет непогрешимым в глазах мирно и беззаветно радующихся народов земли. Так, прошептал бывший повар, оправдалось и получило дальнейшее развитие мое предчувствие бесконечных религиозных войн, ибо не мог тот бастард добиться своей благой цели, не вооружившись перво-наперво мечом и пушками. А тут еще поп умолял не убивать его, и тогда бастард, довольный мольбой попа и его унижением, задушил его, как цыпленка, после чего кликнул с горы сельчан и уже в храме, ткнув себя пальцем в грудь, заявил свои права на рукоположение. Но его выкладки вызвали смятение и сомнения, посеявшие в сердцах некоторое соображение о подмене, сложившейся из того, что новый поп, пожалуй, задушил прежнего и закопал где-то, а сам взял его облачение и разные прочие атрибуты и теперь не столько служит, сколько балует и бесчинствует, заразившись какой-нибудь гнусной ересью. Самозванец уверял, что прежнего попа не убивал и не закапывал и что у него, дескать, вообще не очень-то благоприятные понятия и представления обо всех попах в целом, даже и настоящих, признанных самим папой. Из сказанного, продолжил он, со всей определенностью вытекает, что нечего прихожанам упорствовать, и явись тот, кого они почему-то склонны считать настоящим, было бы беззаконием с их стороны признать его за старого доброго знакомца. С какой стати? Признать после того, как старое громко объявлено недобрым и подлежащим уничтожению, а новое столь чудесно и прекрасно рождается из откровенно заявленного права на амвон и проповеди с него? Тут из-под земли - в храме том есть незастроенный уголок, с хорошо заметным кусочком почвы - раздался голос прежнего попа, пожелавшего толком, реалистически рассказать о случившейся с ним неприятности. Люди сгрудились, чтобы послушать, но вместо голоса из-под земли вдруг выскочил демон, принявший на сей раз облик глашатая истины, и объявил, что бастард, выдающий себя за попа, проповедника и нового властителя дум, достоин кары. Я тем временем отдыхал. Пока бастарда четвертовали, резали на куски и вообще крошили, демон успел снова обернуться девицей, вернуться в замок и возбудить меня ужасно, как еще ни с кем не бывало. А в замке не утихали жалобы на непредвиденную задержку с обедом. Тогда демон, не иначе как по особому дьявольскому наущению, крикнул: ваш повар, ребята, все лез ко мне с поцелуями, все лобзаться хотел и замучить меня щекоткой, и, настырный, заперт он нынче в кухне, так ступайте туда и освободите несчастного, если у вас так уж велика в нем потребность. Он предполагал под видом моего освобождения как-нибудь сгубить и меня, и тех, кто откликнется на его призыв, и вообще всякого, кто подвернется ему под горячую руку, после чего не останется у него соперников в борьбе за великую неправду, провозглашенную восставшим на высшее благо адом. И вот, кончилось тем, что демон запер горе-спасителей в кухне и на долгие лета обрек всех их, и меня вместе с ними, на какую-то нелепую возню в темноте и ужасающей тесноте. Заставлял он нас ворочаться, переворачиваться с боку на бок и бессмысленно мычать, а сам постегивал наши спины прутиком, охаживал хлыстиком. В красных сапожках разгуливал и, заметив где проблеск созерцания, каблуком выдавливал неосторожно замерцавший глаз. А когда ему наскучило все это, он пыхнул адским пламенем, и все мои соперники мгновенно сгорели, а сам я отлетел к этой стене и превратился в пепел.