Элой (СИ)

Ничего, однако, так не опасался Элой в потянувшиеся после рассказа приятеля дни, как вероятия, что словесное здание, выстроенное тем, обернется зеркалом, в котором отобразится его собственная жизнь. Где гарантия, что зеркало, рассыпавшись в какое-то мгновение, не превратит его судьбу в некий отблеск поведанного Хрумом? Масса осколков и стеклянных брызг взметывалась и оседала перед его мысленным взором, вынуждая внимательнее присмотреться к окружению, к облепившим его бродягам, которые тоже ведь были всего лишь осколками. Это обостренное внимание быстро стало унылой злободневностью, и, пытаясь вырваться из нее, Элой зажил в непрерывном стремлении избавиться от безверия, заподозрив, что никогда по-настоящему не склонялся к духовности. Теперь это безверие свое он проклинал на все лады, высвобождая голос разума и сердца, бросая в битву с ним всю мощь разумного обоснования, гласившего, что духовное превосходит все на свете. Все на свете пусто и ничтожно, если не пребывает в подчинении у духовного. Люди низкой породы должны слепо повиноваться тем, кто стоит на большой духовной высоте, а не чувствовать свое существование так, будто оно дарует им безоговорочное право держаться на равных с избранниками небес. Приглядываясь к себе, он с радостью отмечал, что его душа, еще не испытавшая прелестей любви, не ищет ссоры с сердцем, объятым надеждой, что далекий и неизвестный бог любит его. И все же, проснувшись среди ночи, он порой неожиданно для себя вскрикивал: как же так? что же дальше? теперь мне на веки вечные уготовано одиночество?

Бредовое неистовство смутных грез расшатывало рассудок, порождало фантомы, в сгущающейся глухоте и непроницаемости ночи порой бесшумно раскрывалась некая дверь, и входило, в тихом мерцании полусвета, полутьмы, неизвестное существо. Кто ты? - восклицал ошеломленный рыцарь. - Ты человек или призрак? Если человек, почему я не вижу твоей тени и не слышу твоего запаха? В один прекрасный день полилась в уши пламенная речь о бродягах, побирушках, юродивых, пьяницах. Много их скопилось в замке, они вволю жрут и пьют, и у них нынче отвратительное самомнение. Они вообразили себя победителями. Тем не менее это отбросы общества, и правильно некоторые приравнивают их к свиньям, годным лишь на съедение. Элой взял сторону бродяг, когда под чудовищным давлением прямого вопроса, с кем он, ему пришлось поколебаться, взвесить все за и против и в конце концов дать прямой ответ. Разумеется, он против того, чтобы свиньи жирели и наглели, разрастались и достигали могущества, с которым не совладать даже столь рослому, статному и физически сильному субъекту, как он. Впрочем, наблюдается странная тенденция: неоспоримо и несравненно лучше, приятнее, просвещеннее становится общество, а между тем живые существа, как бы они там ни назывались, с невиданной прежде лавинообразностью стремятся Бог весть куда и в конечном счете повергаются в свинское состояние, с поразительной легкостью переходя на хрюканье. Это не может не тревожить, и трудно найти утешение в уверенности, что сам-то никогда не сдашься и не падешь. При этом, наблюдая в творящихся кругом метаморфозах не одни только трагические черты, но и много смешного, он, Элой, без труда находит, что и сам порой выступает в роли комика, не видя в этом, однако, ничего зазорного для себя и сомнительного в целом. Это лишь указывает на присущий ему художественный взгляд на вещи, на положение вещей в мире. Остается только пожалеть, что он не писатель. И не исключено, что он когда-нибудь сосредоточится на литературе, например, если его весьма блещущая творческими всплесками миссия рыцаря, подбирающего бродяг и затем превращающего их в воинство, потерпит крах и ему больше не будет чем занять себя.

Но дублоны! извлечь их из тайника, отдать отверженным, во спасение души раздать имение? Лишиться дублонов из-за минутной блажи? Все потерять, не соображая, что происходит и для чего разбазариваешь нажитое? А взамен услыхать вопль ликования, вырывающийся из глоток несчастных, чья жизнь вдруг обернулась чудесной сказкой?

Ночная жизнь Элоя протекала в сомнениях и душевных муках, а дневная стала в некотором смысле общественной, ибо он, выходя за пределы замка, на виду у всех валялся теперь в траве и, подложив руки под голову, с тоской смотрел в небеса. Повар, как человек кормящий, воображался ему изготовителем чудовищных размеров книги, которую предстоит съесть. Повар же почти беспрерывно ораторствовал, держал речь о бродягах. Всех их, обездоленных, униженных, нищих, призвал Элой под свои знамена, и повел в бой, и поселил в прекрасном замке, и щедро одарил. А зачем? Рыцарь Запредельных Возможностей хотя и не мог сомневаться, что перед ним стоит и ораторствует не кто иной, как здешний кулинар, сначала все же как будто и не посмел определенно узнать его, ибо сей господин явился отнюдь не в колпаке и засаленном переднике, а в роскошном плаще и неком подобии митры на яйцевидной голове. Повар, в своем умственном уединении предощущавший грядущие религиозные войны, теперь полагал, что название его бывшей кухонной профессии представляет собой нечто слишком длинное, вычурное и глупое. Считаться с этим названием ему больше не позволяют его новые воззрения, представляющие собой абсолютную ясность, краткость и простоту.

Элой не имел случая усомниться в своей доброте, он числил себя на редкость великодушным малым, но роль необузданного гуманиста не привлекала его. Бывший повар, поучая, как увлечься этой ролью, потрясал в воздухе кулаком и заявлял, что он изъясняется в высшей степени коротко и ясно. В душу Элоя закралось подозрение, что неведомая сила втягивает его в нескладный пока еще сюжет какой-то притчи. Но, говоря вообще, как есть мифы, высоколобыми учеными изучаемые в тиши их кабинетов, так должен быть миф, объясняющий, почему он, готовившийся ступить на рыцарское поприще, пригрел у себя под крылом толпу богомерзких головорезов. Отчего бы не возникнуть и притче? И дело как будто к тому шло, но проповедник, толкавший его на путь истинный, мучительно казался ему фигурой вымышленной и даже все еще чуть ли не поваром. Видимо, что-то случайное и блуждающее можно усмотреть не только в его собственных поступках, но и в мифах, в которые он пытался на скорую руку вписаться.

- Да, но... все-таки... - пробормотал Элой нерешительно, почесывая затылок, - да не повар ли вы с кухни, ну, то есть если на самом деле?..

- Я был поваром, и сейчас я именно с кухни, - ответил с достоинством человек в митре и плаще.

- А как же все происходящее с вами объяснить?..

- Повар - это слишком длинно и недостаточно просто. Разве может быть простой и неделимой сфера деятельности, включающая в себя разнообразие меню, перечень блюд, рецепты, предпочтения, сковородки, ложки, нарекания, колотушки от недовольных? Вы того, вы не смотрите, что я начал с рассуждения о других, ибо это лишь к тому, чтобы другие отныне трудились на кухне, моя же новая философия феноменально коротка и касается единственно моего собственного "я". "Я" - это все, в том числе и моя новая профессия. Это сама простота и неделимость. И в этом ютится духовность, с этого начинается нечто божественное, в этом вызревают разные не укладывающиеся в голове вещи и явления. Прихоти и капризы толпящихся вокруг смертных, как правило, не выдерживают критики, но при этом меня долго били. И я положительно не мог подняться на вершины веры в себя, не уверовав сначала в свою разницу с животными, как не мог добиться этого и без особенностей, отличающих мои убеждения от убеждений предшественников и даже ныне здравствующих попов и богословов. Поверите ли? Я обрел точку опоры отнюдь не в измышлениях врагов веры или в перегибах невесть что воображающих еретиков, а непосредственно в прозе жизни, в тех немыслимых условиях, которые она принялась для меня создавать. В затянувшейся надолго очевидности я был, как уже не раз говорилось, поваром, а теперь очевидно, что я духовное лицо и поваром могу быть разве что в действительности, соскользнувшей в прошлое и тем самым утратившей достоверность. Вы, рыцарь, еще ни на йоту не приблизились к пониманию сущего, а я близок к нему, как никогда, приобретши по дороге и постижение сущностей. Вам даже простая кастрюлька, вовсе не склонная мгновенно раскрываться и выдавать все свои секреты, до сих пор непонятна, не говоря уже о том, чтобы прислоняться к Богу или отстраняться от него, а я, смело отбросив сомнения как несусветный вздор, очень далеко продвинулся на этом пути. Я устремился за все видимые пределы, желая состояться как фактически законченное существо, ни при каких условиях не поддающееся дальнейшему формированию. Есть пропасть между нами и Богом, и в этой пропасти сидят философы, оттуда вякающие, что смертным можно, а чего нельзя, я же с сочинениями этих философов слегка ознакомился в здешнем сильном собрании древних рукописей, и после - как прыгнул!.. Глупо, скажете вы? Не преодолеть пропасть? А вы что, не видите, что я ее таки преодолел? Так что я теперь, постигнув азы более или менее тесного и конкретного общения с Богом, умозаключаю, что Бог непостижим по своей отдаленности от наших насущных нужд. Если начистоту, он даже скучен, однообразен. Из-за этой скуки отпадает желание разгадывать тайны вселенной. Но архитектор этой вселенной посылает иногда удивительные озарения, мне в частности, и потому у меня есть шанс. Впрочем, по этой причине и я кое-кому рискую показаться скучным. Поэтому буду говорить коротко и ясно.