Элой (СИ)

Спросят, - говорил бывший повар, - чего я жду, ставши святым и видя нынче дальше и больше прочих. Готового ответа у меня нет. Не мне судить. Но отдай мне сокровища, спрятанные в подвале, и власть над душой сброда, заполнившего замок, - и многое прояснится. Духовное выше бездуховного, папа выше королей, а у меня есть основания для роста, и налицо признаки, что рост проходит бурно. В данную минуту это как нельзя лучше объясняет утрату с моей стороны интереса к поварским обязанностям. В прошлом я плутовал, грешил и скептически поплевывал направо и налево, ныне я праведник, а тебе, рыцарь, предстоит аккуратно распределить человечность между верхом и низом, и, чтобы никого ненароком не обделить, заблаговременно учись постулатам гуманизма. Не мучайся, воображая, будто этот гуманизм должен быть тобой выстрадан. Достаточно умеренности.

Вот как обстоит дело. И страсть как сильна моя уверенность, что мне следует поторопиться, иными словами, не упустить свой шанс. Я поначалу не простер свои радикальные замыслы дальше кухни, ограничиваясь куропатками и форелью, но задачи, упорно складывающиеся за моей внешностью, а иначе сказать - в моем внутреннем устройстве, изначально были благородны и глубоки. Было трудно вынашивать их, ибо кругом не простецы и агнцы, а потрепанные жизнью персоны, сбившиеся в буйную ораву. Их так много, что мне иной раз с трудом удавалось сохранить не то что желание кормить и поить их, но и просто выдержку. Они гонялись за мной с кочергой, рыгали мне в лицо и тело мое полосовали ножиками, думая этим ускорить мою деятельность и насытить ее большим разнообразием, а иногда я просто-таки без чувств падал на пол, избитый, покалеченный. Очнувшись, я как бы начинал деятельность свою заново, с чистого листа, и прежде всего силился постичь причину обрушившегося на меня гнева. Скудость меню? недостаточная сваренность некоторых частей готовки? проникновение червей на некоторые участки пищи?.. Было над чем поразмыслить.

Да, так было до недавних пор. Постепенно я приходил к выводу, что кухонные ужасы все же не должны сказываться на моей участи, а если дойдет до непоправимой беды и ужасы эти посыплются на мою бедную голову в неподобающем виде отходов пищеварения, я и вовсе окажусь в тупике. Отстранись, сказал я себе наконец, отстранись от недостойного тебя занятия и сосредоточься на куда более прекрасной стороне дела, которая заключается не в том, чтобы кормить всякую сволочь грубой материальной пищей, а в том, чтобы вывести зажравшийся род людской на дорогу истины. В этой мысли я обрел точку опоры, а сама мысль зародилась у меня, конечно же, с опорой на сугубо реалистические недостатки жизни, для меня ставшие сущим злом.

Мой исход от печей, чугунков, мисок и прочего глупого скарба подразумевал безмятежность духа и отсутствие определенных занятий, кроме проповеди безграничного человеколюбия, и я, воспользовавшись детской растерянностью не получивших в должный час питания негодяев, преспокойно переоделся в надежде на неузнаваемость. Я стал, если можно так выразиться, аналогичен митре и похожему на рясу плащу, - ведь я, согласитесь, смотрюсь в них весьма правдоподобно, - но в глубине души все же отдавал еще дань всякого рода потрясениям: меня преследовали ужасные видения жутких бедствий и разбитых судеб, переживаемых простыми людьми. Нужно ли говорить, как я боялся, что эти бедствия коснутся и меня, если я все-таки буду узнан? Но сама одухотворенность, разлившаяся по моему лицу, довольно быстро распространила вокруг, отнюдь не пугаясь мрака народного невежества, великолепные и даже пышные ростки. Меня полюбили, так и не узнав во мне исчезнувшего повара. Тотчас я разглядел густую религиозную закваску в потянувшихся ко мне, благоговейно склонивших выю. Могучим движением духа и выразительным мановением длани я сплотил их в орден, и этот орден, созданный мной, бесконечно выше той разнузданной орды, в которую сколотили вы своих недалеких приспешников и прихлебателей. Наступят смутные времена и многих погубят, если вам, рыцарь, взбредет на ум, будто я заблуждаюсь и выдаю желаемое за действительное. Теперь я всему тут голова. Это если по существу. А если обратиться к тем мнениям, что возникают у меня в связи с быстро и удачно приобретенной поповской сноровкой, то должен сказать, что не буду несчастен, если вы покинете нас, но буду счастлив и даже воодушевлюсь страшно, немыслимо, если встречу у вас полное понимание и готовность подчиниться новым веяниям, мной испускаемым.

***

Ступили собеседники в огромный зал, под высокими сводами которого не слыхать вовсе было их шагов, и продолжили разговор.

- Положим, - рассудил Элой в паузе, сделанной святым отцом, - я готов терпеть вашу дикость и навязчивость и подвизаться здесь, воспользовавшись благоприятным моментом, в качестве библиотекаря, ученого... Неплохо быть также составителем хроник...

- А если поваром? - прервал его бывший повар.

- Поваром - нет, не хочу.

- Почему же?

- Так устроено, что у каждого свой путь, и у одних он извилист, а у других прям. У вас он извилист, а мой - прям. Поэтому я всецело стремлюсь к духовно или поэтически полезным занятиям. Я даже могу предположить, что в конце концов стану щеголять в митре и похожем на рясу плаще. А вот чем кончите вы, сказать затрудняюсь.

Бывший повар презрительно усмехнулся, расценив слова рыцаря как угрозу.

- Чтобы стать обладателем митры и плаща, вам нужно сначала отнять их у меня, а это чревато. Ваших сторонников я успел переманить на свою сторону, так что для вас же будет лучше, если мы решим дело миром. Возможно, вы подумываете о честном поединке, ну так знайте, я не соглашусь ни при каких условиях. Мне и не подобает. Да вы сами не решитесь вызвать меня, понимая, что имеете дело не с военным, а с духовным лицом.

- Порой святые отцы дерутся не хуже иных ратников и полководцев.

- Здесь не тот случай, - осклабился бывший повар. - Спор идет не о судьбах отечества, а о личном первенстве, и не годится вам, благородному рыцарю, и мне, рукоположенному, уподобляться паукам в банке. Стало быть, остается лишь путь дипломатических переговоров и темных интриг. Выбирайте!

- Самое время спросить, кем же это вы рукоположены? Уж не духом ли святым?

- Не исключено. Имел ведь знатные открытия и видения, путешествуя под видом души, стремящейся к Богу, в мире ночной тьмы, и вынес из этих странствий богатейший символизм. А от него рукой подать до митры и плаща. К тому же претерпел на кухне такое, что вам и не снилось. Вы, кажется, не прочь донести, мол, безобразничает человек, беззаконно присвоивший знаки отличия. Но в таком случае страдания ожидают не меня, уже видавшего виды и ко всему привычного, а вас, питающего странную иллюзию в отношении правосудия попов. Они вам мнятся истинными отцами церкви и окормителями простецов, но это ваше заблуждение рассеется, когда они решат попытать на всякий случай и вас. На дыбе и под щипцами, откусывающими у вас части тела, вы поймете, что не они, а я, пустившийся не мучить вас, но вести с вами душеспасительную беседу, самый что ни на есть настоящий святой. Скажу больше, сын мой. Если ты перестанешь беспокоиться касательно продажных иерархов и в корне пресечешь коварные помыслы о доносе, я тоже не буду дремать и свои благие намерения не оставлю под спудом, а найду способ достойно вознаградить тебя. Это может быть поэтическое прославление твоего благородного стремления поскорее ступить на правильный путь, а могут быть и пирожки, которые я собственноручно испеку на все той же кухне, еще раз выступив подлинным художником поварского дела. Впрочем, я снабжу тебя пирожками и в том случае, если ты решишь покинуть замок и, выйдя на большую дорогу, кинешься потрошить карманы случайных пешеходов.

Высказавшись, бывший повар взглянул на Элоя строго и вместе с тем умильно, как и подобает духовному наставнику. Но тут же тонкие губы пастыря дрогнули, ибо он увидел, что Рыцарь Запредельных Возможностей нехорошо усмехнулся.