Привычка выживать (СИ)

- Нет никакой команды, - сдавленно восклицает Бити. – Мы все в чертовой заднице.

Обычно Бити не повышает голоса. Не топает ногами. И не хлопает дверью. Обычно Бити точно выстраивает свою речь, не разбавляя необходимый набор слов водой. Проговаривает все очень четко, вежливо, не повышая голоса. Обычно, но не сегодня. Когда Бити хлопает дверью, Гейл хлопает ресницами и усаживается на диван, перед стопкой разорванных листов, быстро осматривается по сторонам, и берется за голову.

Это место, похоже, на всех влияет самым жутким образом.

…

Наверное, Хеймитч не удивляется, когда Бити заявляется на его этаж без предупреждения. Быть может, Хеймитч и сам не особенно соблюдает всякие там приличия, которые только усложняют отношения между людьми. Конечно, Хеймитч не имеет ничего против мгновенного оказания помощи человеку, оказавшемуся в весьма щекотливом положении. Но Бити заявляется без предупреждения не просто на его этаж, а в его ванну, и не пререкающимся тоном требует (именно требует!) поделиться запасами спиртного.

- Кажется, ты слишком переживаешь по поводу этого интервью, - говорит Хеймитч сконфуженно. – Расслабься. Никто не давит на тебя, никто не заставляет тебя пытаться прыгнуть выше головы…

- Конечно, - Бити взрывается и повышает голос, - никто не давит на меня, никогда не давил! Вы все здесь больные на голову, можете сходить с ума на камеру не заботиться о том, что о вас подумают. А я, признаться, устал думать. Эти бесконечные цифры, какие-то дурацкие проекты, всегда совершенно секретные, о которых нельзя говорить вслух, постоянное напряжение, постоянное молчание, все это доканывает меня. Знаешь, в каком месте я рос? – спрашивает Бити тем же нервным тоном, и резко убирает очки. – О, это было райское место, мой Третий Дистрикт. Представь что-то среднее между помойкой, на которую со всей страны привозят поломанную технику, и кладбище, да, кладбище этой самой техники, - Бити щелкает пальцами, подобрав наиболее подходящий образ своей родины, и улыбается совершенно безумно. – И во всем этом безраздельно царит молчание, от которого у неподготовленных мурашки по коже должны бегать. Всех детей растят однообразно, и, едва они перестают тянуть в рот мелкие детали, их начинают приучать к сборкам самых разных механизмов, к починке сломавшихся единиц техники. Самых одаренных увозят в Капитолий, что бы привозить назад, в Дистрикт, раз в год. На Жатву. И все это – в бесконечном молчании. Молчание сводит всех нас с ума. Жатва доканывает тех немногих, кто еще способен думать не чертежами, а вполне человеческими мыслями.

Бити собирается с духом. Хеймитч, до этого сидевший в остывающей ванне без движения, обреченно думает о том, как несправедлива к нему судьба. В его жизни и без окончательно съехавшего с катушек Вольта неадекватных людей хватало. Так нет же, пришла беда, откуда не ждали.

Внезапно гениальный ученый возвращается в этот бренный мир и с удивлением осматривается по сторонам. Наверное, пытается сообразить, как он оказался в ванной комнате одиннадцатого этажа, в компании голого Хеймитча, теперь почти неприкрытого пушистой пеной. Неловко поправляет очки, затем, полностью осознав неловкость ситуации, очки снимает и подслеповато смотрит по сторонам, будто не может обнаружить дверь.

- Так где, ты говоришь, у тебя спиртное? – спрашивает тихо, рассматривая яркое полотенце, а затем выходит, следуя четким разъяснениям хозяина этажа.

Ему приходится какое-то время подождать хозяина в комнате. Хеймитч появляется в банном темном халате, топает до дивана и обреченно думает о том, что день не задался с самого утра.

- Ты принимаешь ванну, - внезапно отмирает Бити. – Утром нежишься в теплой воде… - уточняет как-то резко и подскакивает на месте от очередной блестящей идеи. – Джоанна знает?

- Проси, что хочешь, - быстро соображает Хеймитч.

- Мне нечего у тебя просить, - Вольт пожимает плечом и оглядывается на уже открытую бутылку. – У тебя и взять-то больше нечего. Ведь нечего же? – и смотрит в сторону Эбернети с явной надеждой, но тот тяжело вздыхает.

- Нас держат здесь на коротком поводке.

Бити и рад бы промолчать в ответ на пустую, по сути, фразу, но ему изменяет обычная сдержанность. Он опять повышает голос, рассказывая о том, как выглядит на самом деле поводок Капитолия. Рассказывает о темных помещениях, в которых ему приходилось работать еще в бытность обычным подростком, о ярком свете, бьющем по глазам, о самом ходовом в дистрикте товаре – очках; зрение у большинства населения ни к черту с самого рождения, а условия работы только усугубляют напасть. Он рассказывает о том, как попал в команду подающих надежду людей, как приехал в Капитолий в компании таких же молчаливых насупленных детишек, которых обучали азам будущих профессий на скорую руку, и участь которых с самого начала была самой незавидной. Капитолий упрямо вырабатывал ресурс, выжимая из них всех все, что можно было выжать, чтобы потом вернуть сломанных людей обратно в дистрикт, без привилегий, с угробленным здоровьем, с растраченными для чужого блага мечтами и лишенных всяких надежд на светлое будущее.

Быть может, Бити повезло с тем, что он избежал незавидной роли никому не нужного ученого. Быть может, Жатва, на которой прозвучало его имя, несколько разнообразила его жизнь. Он умудрился победить на Арене, и талант его стал очевиден. Ему позволили не просто работать над созданием новых механизмов, ему позволили творить. И не в душных темных цехах, а в лабораториях, чистых и светлых, не видя белого света, но и не умирая от голода и сырости. Ни о какой свободе не могло идти и речи, и Бити не знал, каким бы был его выбор, сумей он вернуться в прошлое на Арену, на которой он сделал ток своим орудием смерти. Скорей всего, он поступил бы так, как поступил на самом деле; в сравнении с остальными победителями игр, он не мог жаловаться на насилие. Его честно использовал Капитолий, но Капитолий использует его до сих пор.

- Не думал, что тебя так сильно заденет это шоу, - выдавливает Хеймитч с опаской. Ему страшно представить реакцию стоящего перед ним гения на самую безболезненную фразу, но он не может сдержаться. Он действительно удивлен тому, как на самом деле относится Бити к формальности вроде интервью, когда вокруг творятся другие жуткие вещи.

- И я не думал, - внезапно отвечает Бити, и умолкает.

У всякого человеческого терпения есть предел.

…

Пит старается относиться ко всему происходящему спокойнее, но он не так сильно погружен в собственные проблемы, чтобы не удивляться абсурдности всего происходящего. Хеймитч прокрадывается на четвертый этаж в банном халате, и, выходя из кабины лифта, едва не распластывается на ковре. Будто ожидая автоматной очереди в честь своего появления.

- Хеймитч? – Пит не знает, что и говорить, и молча ждет, когда бывший ментор примет вертикальное положение, охая и вздыхая от натуги. При всем при этом, Пит уверен, что Эбернети трезв.

- Они все здесь сумасшедшие, - говорит между тем бывший ментор и затравленно озирается. – Где Джоанна?

Джоанна поднялась сегодня ни свет ни заря, взяла под руку ничего не соображающую со сна Эффи, парочку запуганных стилистов и отправилась выбирать наряды для шоу. Вид у нее при всем при этом был очень загадочный, да и молчаливость, прежде ей не свойственная, порядком щекотала нервы тем, кто давно ее знал. Услышав короткий содержательный ответ, Хеймитч морщится.

- Чего ты от нее хотел? – интересуется Пит. – Я могу все передать.

Эбернети тоже не слишком-то молчалив. Но и он ограничивается загадочным взглядом и предложение капитолийского переродка игнорирует. Затем запахивает банный халат сильнее, и спрашивает, могут ли их всех сводить здесь с ума с помощью какого-нибудь газа, не имеющего цвета и запаха. Пит пожимает плечом, и тоже озирается.

Атмосфера общей нервозности начинает постепенно передаваться и ему.

…

Когда Энорабия обнаруживает гения, сидящим на кухне с початой бутылкой и без светящегося экрана планшета, она с трудом подавляет в себе желание убедиться в том, что перед ней – прежний Бити, а не переродок, созданный Капитолием взамен сломавшего. Она ничего не говорит, подходит к холодильнику, чтобы проверить его содержимое, как поступают абсолютно все, заходящие на кухню, и, как и все, убеждается в том, что в нем нет ничего интересного. Приходится признать, что открывание непрозрачной дверцы – своего рода ритуал посвящения, и каждый должен его пройти.