Избранное

Я подумал, что это он хорошо придумал, а потому попрощался и пошел по траве по склону вниз, чтоб в темноте легче было отыскать дорогу. И убедился, что это будет легче легкого, потому что почти до самого низа я оборачивался и махал Терри.

И вообще вышло очень удачно, потому что внизу шла починка мостовой, и безработные на пособии, которые ее ремонтировали, как раз на сегодня кончили и запирали свои лопаты, а тачки все в одно место свезли. И мне пришло в голову, что тачка нам может очень даже пригодиться.

Ну, я шлялся по улицам, пока не подошло время, когда в пивных закуску выставляют, а потом зашел к миссис Клегг и попросил у нее немножко топленого сала — вдруг, думаю, тачка скрипеть начнет? И я сдернул одеяло с моей раскладушки, сложил и перекинул через руку, хотя не думал, что Терри оно в такую теплую ночь понадобится.

Время тянулось до того медленно, что я не выдержал и пошел выпить чашку кофе в закусочной, и ко мне за столик подсела старая баба в пляжных сандалиях. Ну, из тех, которые заходят в пивные с сумками для покупок и держат их открытыми. Она все норовила положить ладонь мне на локоть, ну, я и взял ей чашку кофе, а она говорит: хорошо бы прокатиться в такси.

— Извините,— говорю,— ничего не получится.— А сам подумал, что дело до крайности дошло и я бы, пожалуй, поехал, если бы она платила.

В девять я уже был на улице под больничным холмом. Вокруг — ни души, и я перепробовал все тачки, пока не выбрал самую легкую. Потом смазал ее, подкатил к забору, перелез и пошел вверх по склону, а Терри уже меня высматривал и чиркнул спичкой, чтоб я его домик не спутал.

И все сошло отлично, хотя нам немножко не по себе было: а вдруг какой-нибудь тип в другом домике зазвонит в свой колокольчик — и пиши пропало! Терри добился, чтоб его одежду при нем оставили, и она лежала в тумбочке. Стоять он не мог, но я его одел, а он положил на видное место записку, которую уже приготовил. Потом я посадил его на закорки и понес вниз — совсем нетрудно это было, такой он оказался легкий.

— Нас такси дожидается,— говорю. И он сказал «а!», но, когда увидел тачку, сказал, что это я здорово придумал.

Одеяло ему не понадобилось, но он на него сел, и поначалу было легко, потому что мы еще спускались с холма, но вот когда надо было катить тачку вверх по склону, пришлось мне останавливаться, чтоб перевести дух, а Терри шутил, что у меня бензину маловато, и говорил: держи хвост пистолетом, лошадка. Иногда навстречу попадались прохожие, но ни одного полицейского мы не видели, а чуть замечали, что кто-то навстречу идет, я останавливался передохнуть, Терри вылезал и присаживался на на борт тачки, чтоб особого внимания к себе не привлекать.

Только нам надо было переехать через проспект, и я очень тревожился. Но мы остановились у края тротуара, Терри вылез, я его подхватил, и очень медленно мы перешли на ту сторону. Я прислонил его к загородке, на которой он мог полуприсесть, пока я бегал за тачкой. Ну а пустая тачка — кто на нее обратит внимание? И нам повезло, что полицейским мы на глаза не попались.

Мы добрались до дома миссис Клегг, я опять посадил Терри на закорки и втащил его вверх по лестнице, но, правда, когда уложил его на кровать, сам просто рухнул — у меня уже никаких сил не осталось.

Может, мне помогла отдышаться шуточка насчет моего плохого сердца, а отдышаться мне надо было, потому что Терри остался лежать, как я его свалил на постель, и я подумал, что наверняка он выглядит хуже, чем я, пусть вся работа досталась на мою долю. Ну, я перегнул его подушку пополам, подложил свою, раздел его и вдруг в первый раз заметил, что на шее у него шнурок с какой-то медалькой. А на медальке надпись: «Я католик, в случае необходимости пошлите за католическим священником».

А я и не знал ничего, но я спросил у него, может, он хочет, чтоб я сходил за священником.

— Как хочешь,— сказал он и опять закрыл глаза, и мне пришлось самому его поворачивать то так, то эдак, пока я не устроил его поудобнее.

— Ну как ты? — спрашиваю.

— Отлично, малыш,— говорит он, и я погасил свет, а сам пошел откатить тачку на место, хоть мне и хотелось отложить это дело до утра.

Ох, до чего же вымотанным я себя почувствовал на следующее утро! Просто головы от подушки отлепить не мог, а веки точно клеем залило. Но у Терри глаза были широко открыты, а как бы скверно ему ни было, они у него всегда блестели и смотрели весело и зорко, как у птицы.

Я сперва просто лежал, старался одолеть эту чертову усталость, а потом мы с Терри начали перешучиваться: дескать, вот сейчас позвоним, и нам завтрак подадут прямо в постель, и тут я вскочил совсем даже бодро.

— А ты сегодня не вставай,— говорю я ему.

— Хорошо, встану завтра,— говорит он.

Ну, я заварил две чашки чаю, а Терри спрашивает, как насчет газетки. Я вышел, купил ему газету, а заодно булку и четверть фунта масла, только он сказал, что завтракать не хочет, но все-таки немножко поел. А пока он ел, я попросил его проглядеть объявления про работу, но он сказал, что ничего подходящего нет.

Ну, я привел себя в порядок и сказал ему, что пойду, но днем обязательно забегу, и отдал ему весь табак, который у меня оставался. И он сидел с газетой, будто у него никаких забот нет. Только выглядел он хуже некуда.

А я прямо пошел в бюро по безработице и встал в очередь, а когда подошел к окошечку, тип за ним проглядел мои бумаги и послал меня за барьер, к какому-то другому типу. А тот сказал, что расчищать заросли они меня не пошлют, но трудоустроят на полтора дня в неделю и получать я буду четырнадцать шиллингов. Отлично, думаю, и за комнату платить хватит, и кое-что сверх останется, но, когда я заполнил все бумаги, он сказал, что мне придется обождать две недели. Я было заспорил, да что толку? Он сказал, что меня никто не заставляет соглашаться. Сделать я ничего не мог, но ушел злой, потому что мне надо было ждать две недели.

А в карманах у меня — бумажка десятишиллинговая и мелочи чуть-чуть, а потому я пошел на набережную посидеть и подумать, что делать дальше. Хотя больше смотрел на всякие суда там, на суету у причалов, и о себе в голову ну ничего не шло. И я уже собрался встать, чтоб опять шляться по улицам, но тут подошел какой-то молодой парень и сел рядом со мной. Мы разговорились, и он сказал, что работы сейчас у него нет, но что он скоро опять на ферму устроится. Он там прежде работал, говорит, так фермер ему письмо прислал — зовет назад, если он согласен поднять двадцать пять акров целины, а потом арендовать этот участок за сходную плату. Он мне все это рассказал, и выходило очень неплохо, если, конечно, не было тут какой-нибудь хитрости. А потому я ему сказал, что много работал на фермах.

— Так, может,— говорит он,— вместе поедем, а? Будем товарищами.

Он мне понравился, и я с ходу ответил — по рукам, и как подумал, что опять буду на земле работать, так во мне все взыграло. Но тут я вспомнил и сказал, чтоб он обождал: так прямо я решить не могу.

— Где мне тебя вечером найти? — спрашиваю.

— Ну,— отвечает,— только пораньше.— И объяснил, что ночует на путях в вагонах, но туда надо пораньше залезать, не то удобных мест не останется. Так что мы уговорились встретиться еще засветло.

— А ешь ты где? — спрашиваю.

Он сказал, что на причалах толкается,— всегда найдется морячок, который тебя прилично накормит.

— Я как раз туда шел,— говорит.— Пошли вместе?

— Давай,— говорю, и мы уже на причал спустились, как тут я опять вспомнил остановился и сказал, что передумал. Он, наверное, решил, что я чокнутый, и даже не обернулся. И, думаю, сообразил, что на условленное место я не приду.

Но я все это выкинул из головы, пошел по улице и потратил мелочь на пару пирожков — уговорил буфетчицу смазать их для вкуса томатным соусом. Выхожу — и натыкаюсь на Мэгги. Она вся покраснела, но остановилась и сказала, что очень хотела меня увидеть.

— Ну, как ты вообще? — спрашиваю.

— Чувствую себя очень хорошо,— говорит.