Избранное

Ну, надзиратель повел меня по коридору к узкой лестнице и велел сесть и ждать, а там уже какой-то парень ждал. Провалиться мне — гляжу, а это Тед, ну, тот, который мои деньги на пляже прикарманил.

— Вот черт! — говорю, и мне было показалось, что он хочет притвориться, будто в первый раз меня видит.

— О своих делах не говорить! — сказал надзиратель.

— Ладно,— отвечаю и спросил Теда, как у него дела, хотя, конечно, глупый был вопрос.

— Не очень,— говорит.

— Я вам для вашего же добра советую,— говорит надзиратель.

— Да ладно,— говорю, и сказал Теду, что рад его видеть. Тоже, конечно, глупо вышло, потому что я ничего добавить не успел, как за ним по лестнице спустился еще один надзиратель, и получилось, будто я ехидничаю, что он меня обокрал. А я ничего такого не хотел. Просто увидел знакомого, ну и думал сказать ему по-дружески пару слов.

И пока я ждал там один, то задумался над тем, что сталось с Мэвис, с его девушкой, но тут он сошел вниз, и я ничего не сказал, уж очень у него вид был ошарашенный. Лицо белое как мел. Надзиратель повел его по коридору, и Тед, когда проходил мимо меня, сказал что-то, но вроде он сам с собой разговаривал. А я подумал, почему это я его в тюрьме ни разу не видел, а потом решил, что, наверное, его выпустили под залог, но тут пришла моя очередь подняться по лестнице.

Смотрю — а я в загородочке, где должен был стоять, пока шел разбор моего дела. Стоять там было довольно противно: зал полон народу, всяких людей, которые пришли поглазеть, а еще присяжные, и все судейские, и адвокаты. Но потом я все-таки поглядел в зал, нет ли там Терри. Только скоро опять отвернулся: уж очень много их прямо мне в лицо смотрели, да так, словно никогда никого на меня похожего прежде не видели.

Про присяжных я ни про кого сказать не мог, что знал его раньше, и мне пришлось порядком прождать, пока их всех вызвали. Я думал, суд так никогда и не начнется, но потом прочли обвинение и спросили, признаю я себя виновным или нет. Потом встал какой-то судейский и объяснил, какие против меня есть показания, а потом судья чего-то наговорил, только понять его никакой возможности не было. Тут выкликнули Мэгги, и она вошла, вся расфуфыренная. Ей велели поклясться на Библии, и адвокат спросил, как ее фамилия и имя и еще всякое про то, как мы жили у миссис Клегг. Потом он попросил ее рассказать про вечер такого-то дня и назвал число. Уж не знаю, как его кто запомнил. Я, например, напрочь забыл. И Мэгги рассказала, что я зашел в закусочную и заговорил с ней и как потом мы поднялись к ней в комнату.

— Вы пригласили его в свою комнату? — спрашивает адвокат, а Мэгги отвечает, что не помнит.

— Но я ничего против не имела,— сказал она, и адвокат сказал:

— О! — А потом спросил: — И что же произошло!

— Ничего не произошло,— говорит Мэгги.

— Вы должны сказать суду, что он с вами сделал,— говорит он.

— Ничего он не сделал,— отвечает Мэгги, и адвокат опять — «о!».

— Послушайте,— говорит он потом.— Мы понимаем ваши чувства! — И обводит взглядом всех в зале.— Но вы обязаны сказать суду.

Тут Мэгги давай краснеть, но повторяет, что я ей ничего не сделал. Всех это прямо ошарашило. Так тихо стало, что слышно было только, как люди дышат, а когда адвокат высморкался, все даже подскочили, но тут тишине пришел конец. Все заговорили, так что судья велел им замолчать.

Адвокат еще сильнее Мэгги покраснел, и совсем разъярился, можете мне поверить, но тут влез судья и начал спрашивать Мэгги, а она все одно твердит: нет и нет. Тогда судья сказал что-то адвокату, и тот опять давай задавать ей вопросы. Это вот я делал, спрашивает, и то ведь делал? Мэгги даже растерялась, но стоит на своем: нет и нет.

Ну, под конец судья опять влез, но я не все разобрал, что он говорил, да и никто не разобрал, но только сказал он что-то про напрасную трату времени, а адвокат сказал что-то про то, как я признал все и подписал. Но судья сказал, что только поэтому он передавать дело на рассмотрение присяжных не будет. И потом много еще чего добавил, только я мало что разобрал, но главное понял: привлекать меня не будут.

Едва он договорил, как надзиратель — он на ступеньках сидел, что его из зала видно не было,— велел мне спуститься и еще на ступеньках хвать меня за руку и говорит, что такого везучего человека он в жизни не видывал.

— А на будущее поберегись, парень,— говорит, а я иду по коридору словно в тумане. Надзиратели подходят, жмут мне руку, а у меня коленки подгибаются, я даже сел.

Ну, когда я вышел на улицу, меня еще трясло, но вдохнул пару раз побольше свежего воздуха, и мне полегчало. Да и всякому отдышаться захотелось бы, если бы их судья отпустил на все четыре стороны.

Но я-то, конечно, думал про Терри и сразу побежал к главному входу в суд. Там стояли люди и разговаривали. Некоторые меня узнали, и я заметил, что смотрят они на меня совсем по-другому, не так, как через загородочку, но мне было не до них, потому что я про Терри думал. Заглянул в зал, а там вообще никого, и я припустил к дому миссис Клегг.

Попугайчик висел у дверей, но внутри внизу все было тихо. Я поскакал вверх по лестнице через три ступеньки, но в моей с Терри комнате было пусто: кровать застелена, раскладушка вовсе убрана, и никаких вещей, а в воздухе карболкой попахивает. Сам не знаю зачем, я пошел к комнате Мэгги и открыл дверь, а там на кровати какой-то старикан валяется в одной рубашке.

— Извините,— говорю.— А Терри где? — спрашиваю, а он вместо ответа запустил в меня огрызком яблока. Ну, я захлопнул дверь и крикнул, что извиняюсь, а потом посмотрел в окно из нашей комнаты и вижу: миссис Клегг стоит у конца бельевой веревки, и я тут же к ней.

— Здравствуйте,— говорю и сразу спрашиваю: — А Терри где?

Но она нагнулась и сунула в рот прищепку, так что мне пришлось подождать, пока она всю стирку не развесила.

— В больнице он,— сказала она тогда и спрашивает: — А вы где пропадали?

Ну, я посмотрел ей прямо в глаза, только вот в стеклянный вперился.

— Уезжал,— говорю.

— Видите? — говорит и в простыню тычет.— Это он кровью закашлялся.

— Давно? — спрашиваю. А она отвечает, что два дня назад. Я повернулся, чтоб уйти, но миссис Клегг меня окликнула.

— За комнату заплатить надо, мистер,— говорит.

— Ладно,— отвечаю,— я скоро вернусь.

Бегу в больницу, и опять я как в тумане, только скверно мне.

В больнице они целую историю устроили, никак меня к Терри не пускали.

— Вы родственник? — допытываются.

— Нет,— отвечаю.— Просто я ему друг.

А тип за барьером так на меня посмотрел, будто слышать этого слова не может.

— Приходите,— говорит,— в часы посещений.— И назвал мне номер палаты и сказал, чтоб я спросил у сестры.

Сестра оказалась ничего, улыбнулась мне и повела на веранду, а там эта солдатская физия сидит, откинувшись на кучу подушек. Он мне во весь рот улыбнулся, но вид у него был хуже некуда.

— Привет, Терри,— говорю, а он говорит: «Привет, малыш», а больше нам и сказать вроде нечего. Я просто сел, взял его за руку, а больные на соседних кроватях посмотрели на нас, посмотрели да и отвернулись. Очень это с их стороны прилично, думаю.

— Тебе вроде бы не очень,— сказал я потом, но Терри, как всегда, ответил, что он себя нормально чувствует.

— Я хочу отсюда выбраться,— говорит.

— Может, полежишь, пока тебе худо? — говорю.

— Да не худо мне! — говорит.— Слушай, малыш,— говорит,— меня завтра вон туда переведут.— Приподнялся на подушках повыше и посмотрел через перила на малюсенькие домики в стороне.— Оттуда уйти проще простого,— говорит он.

— Но ходить-то ты можешь, Терри? — спрашиваю.

— Могу,— говорит.— Жду тебя завтра днем. Насильно они меня держать не будут,— говорит.

— Ладно, Терри,— ответил я, но думаю: это надо обмозговать.

— Так ты все сделаешь? — спрашивает он.

— Попробую,— ответил я.— А наличность у тебя есть?

— Нет,— говорит.