Избранное

— Бедняжка,— говорит она.— Он себя просто убивает.

— Вам бы надо повезти его куда-нибудь отдохнуть,— говорю.

Она сказала, что это с моей стороны очень мило, и я пошел к калитке, а сам думаю, что все-таки она немножко чокнутая. И в руке тридцать шиллингов зажимаю.

Ну, когда я до кровати добрался, час был уже поздний, а утром просыпаюсь и чувствую, нет у меня никаких сил. Еще один день, думаю, глаза зажмурил и попробовал опять заснуть — так мне не хотелось ничего начинать. Но, конечно, без толку. Себя же не обманешь! Я знал, что тянуть нечего, спрыгнул с кровати, встряхнулся и увидел в окошко стирку миссис Клегг на веревке, ну точь-в-точь как в первый мой день здесь. И погода такая же жаркая, и хоть не поклянусь, но мне померещилось, будто я унюхал, как воняют опилки во дворе мясника. И такое меня странное чувство вдруг охватило. Словно опять то утро, а я все сначала начинаю, и ничего этого не было.

Вот не случилось бы этого ничего, думаю. Но тут я сообразил, что не одно, так другое бы случилось, так какая разница? И все-таки чувствовал, что разница есть.

Я спустился вниз, забрал у миссис Клегг мои с Терри вещи, опять взял чайничек. А она сразу повеселела, чуть я ей дал полфунта. Договорился с ней о раскладушке и сказал, что привезу своего друга домой попозже. Но о том, как буду его кормить, если он встать не сможет, я говорить не стал. Решил, что лучше этого пока не касаться.

Тут я выпил чаю и ушел, а сам чувствую, что жизнь не так уж и плоха, хотя меня очень тянуло бросить все и прямо отправиться к Терри. Но я заглянул в телефонную книгу, узнал, когда там разрешаются посещения, и отложил до второй половины дня.

А пока пошел посмотреть газету в библиотеке, только без толку. И я не пошел в бюро по найму, а решил попробовать получить пособие по безработице. Выстоял в очереди к окошку, а потом тип в нем мне сразу заявил, что раз я холост, то они ничего для меня сделать не могут — только направить в трудовой лагерь расчищать заросли.

— Да,— говорю.— Но у меня друг болен.

— Нас это не касается,— говорит.

— Да,— говорю,— но я и сам болел.

— Что с вами такое? — спрашивает. А я не знал, что сказать, и сказал, что переутомил сердце.

— Кто ваш врач? — спрашивает он.

— Ну,— говорю,— тут я к врачам не ходил.— И объяснил ему, что работал на ферме, но должен был уйти из-за сердца.

— Хорошо,— говорит.— Проверим, как у вас со здоровьем.

Записал что-то на бланке, а потом дал мне направление и объяснил, куда идти.

— Если пойдете сейчас,— говорит,— может, еще успеете сегодня.

Что мне оставалось делать? Я на сердце сослался, но только я чувствовал себя совсем здоровым. Но, думаю, почему бы не пойти не попробовать? Ну и пошел по адресу. Оказалась какая-то развалюха на задворках, а внутри — большая темная комната и на деревянных скамьях люди сидят. Много людей. И вид у них не очень-то бодрый. Почти все старики, и видно, что пришлось им немало хлебнуть всякого на своем веку.

А пока я стоял, дверь в дальнем конце комнаты открылась, и оттуда вышел старикан, на ходу штаны застегивая. Потом вышел молодой тип и выкрикнул номер, и кто-то встал со скамьи и вошел, а он взял мою бумажку и дал мне картонку с номером.

— Садитесь и ждите своей очереди,— сказал он.

Ну, я пошел и сел на заднюю скамью, а мой сосед сразу пустился в разговоры.

— Ждите своей очереди,— говорит.— Верно сказано. Вот я всю свою жизнь и жду.

— Ничего хорошего,— говорю.

— Вот так-то: ждите,— говорит.— Можно здесь, а можно домой пойти и там ждать, разницы никакой. Все одно собственных похорон ждем.

— Да уж, ничего хорошего,— говорю.

— Ждите,— говорит.— Ждите, пока пушки не загремят. Ты жди, парень,— говорит.— Увидишь, что в самый раз родился.

Но я успел таких разговоров наслушаться, а потому спросил, долго ли тут ждать надо.

— А это уж как выйдет,— говорит.— Заранее не угадаешь. Может, завтра велят прийти, если он не кончит к тому времени, когда ему пообедать захочется. И обедает-то небось по-настоящему!

— Наверное,— говорю. А потом сказал, что выйду подышать, а он сказал, чтобы я недолго, а то и опоздать могу.

— Тут ведь не угадаешь,— говорит.

Я все равно вышел, а через дорогу там стоянка для машин и к стене велосипеды прислонены. И провалиться мне, если меня не осенило!

Я вспрыгнул на велосипед и укатил, а потом свернул на улицу, которую проложили прямо через парк, и давай во всю мочь крутить педали вверх по склону. Наверху я совсем язык высунул, повернул и покатил вниз. Прислонил велосипед у двери и заглянул внутрь, а там, может, всего один номер и вызвали, а народу даже больше стало — еще какие-то подошли. Ну, я опять прокатился вверх по холму, и так раз за разом, пока не прикинул, что пора кончать, и до того вымотался, что еле через дорогу перешел поставить велосипед на прежнее место.

Ну, рассчитал я правильно: только-только успел поостыть и задышать поспокойнее, как меня вызвали, а лекарь, не успел я войти, уже спрашивает, на что я жалуюсь.

У меня плохое сердце, говорю. А он сует крючки в уши и давай меня выслушивать. Долго выслушивал, а потом отступил на шаг и смотрит на меня.

— Кто ваш лечащий врач? — спрашивает.

— Вы,— говорю.

— У вас как будто все в порядке,— говорит он.

— Чувствую я себя скверно,— говорю.

А он давай опять меня слушать.

— Дышите нормально,— говорит.

— Так я же стараюсь,— говорю.

Ну, он сел и начал писать, а сам мне говорит, чтобы утром я шел опять в управление.

— Следующий,— говорит он, и парень, который вызывал, выставил меня вон, и я ушел, так и не разобрав, как оно получилось.

Только все уже позади было, а тут загудели гудки, и я решил потратить шиллинг на обед. Подлость, конечно, если подумать, что нас с Терри впереди ждало, но, с другой стороны, подкрепить свои силы мне тоже не мешало. Я рискнул пойти к Далу, и, как обычно, в это время он стоял за кассой и словно бы обрадовался, когда увидел меня.

— Вашей мамаше получше? — спрашивает.

А я уже забыл, что ему тогда наврал, и не сразу понял.

— Совсем выздоровела,— говорю.

— Хорошо,— говорит он.— И для вас хорошо, и для меня, раз вы опять пришли у меня пообедать.

— Да,— говорю, и тут только до меня дошло, что так он, наверное, всем клиентам говорит — и вам хорошо, и мне хорошо. И еще я подумал, раз сам он ничего не сказал, про работу его спрашивать не стоит.

Я поел и медленно пошел в больницу. Посетителей еще не пускали, но я обогнул главный корпус, заглянул в полдесятка домиков и отыскал Терри. Он был там совсем один, но рядом стояла еще кровать, и он сказал, что утром к нему положат второго. Только он сразу же добавил, что его-то здесь завтра не будет.

— Я ничем не болен,— сказал он.

— А ты идти сможешь? — спрашиваю я.

— Смогу,— говорит.

— А ты пробовал? — говорю.

— Слушай, малыш,— говорит он,— я ничем не болен, а просто немножко подустал.

— Ладно,— говорю. Что толку было доказывать, что выглядит он хуже некуда? Я же знал, что только разозлю его.

— Я еще мальчишкой терпеть не мог, когда меня в школе оставляли,— сказал он.

— Да,— говорю.— Я тоже.

— А как миссис Клегг к этому отнеслась? — спросил он.

— По-хорошему,— говорю.— Она же очень приличная женщина,— говорю.

— Неплохая,— сказал Терри.

— Слушай,— говорю я.— У меня наличных хватит на такси. Так давай сейчас?

— Нет,— говорит.— Я не хочу лишнего шума. А наличность побереги.— говорит он.

Ну, я сказал: ладно, а он заговорил про лошадей, а я слушал, какие будут побеждать на осенних скачках, а сам думал, лучше бы он мне про Мэгги объяснил, потому что это дело никак у меня из ума не шло. Но Терри все еще говорил про лошадей, когда зазвонили, и сестра сказала, что посетителям пора уходить. А Терри шепнул, чтоб я пришел за ним в девять, когда погасят свет.

— Если ты с той стороны на холм поднимешься, тебя никто не увидит,— сказал он.