Моя Шамбала (СИ)

- Что ты вонь разводишь? - сказал с презрением Орех. - Вот башли. Мирон сбегает за две минуты. - И Орех пока-зал несколько красных бумажек. Рыжий стал было кочев-ряжиться и требовать, чтобы сбегали сейчас, но его осадил Иван-шофер, которого поддержали остальные мужики. Ударили по рукам, и Кум стал раздеваться. Он снял фуфай-ку и передал Мирону. Суконная шапка с серым цигейковым мехом осталась на голове. Под фуфайкой у Кума ничего не было кроме голубой тенниски. И сразу стала видна мощь его тела. Вдруг обозначилась ширина плеч, которая не бро-салась в глаза под фуфайкой; из-за плеч как-то диковато выглядывали трапециевидные мышцы, что делало шею Кума бычьей. Дома я часто обращался к "Анатомии челове-ка" и знал, как устроен человек, не хуже любого студента-медика.

Когда я изредка видел Кума на речке, то невольно лю-бовался строением его тела, словно вышедшего из анатоми-ческого учебника. Хотелось подойти и поближе посмотреть, как работает та или иная мышца в ее живом воплощении.

Распирая тенниску, бугрились грудные мышцы, кото-рым могла бы позавидовать иная женщина, а от легкого ве-терка, когда тенниска касалась тела, отчетливо обознача-лись квадратики мышц живота.

Кум повел плечами, словно расправляя их, потом на-гнулся и подтянул шнурки на ботинках. Он, в отличие от Ореха, который был в кирзовых сапогах, пришел в рабочих ботинках. В таких ботинках на концах вместо дырочек при-креплялись скобки, и шнурки наматывались на них. Нако-нец, Кум нервно бросил в сторону мужиков:

- Поднимай!

Мужики быстро переговорились, где кому встать. Сна-чала они откатили бревно на край дороги. Потом попробо-вали вдвоем приподнять один край, и Иван Бугай, повернув лицо к Ореху и Мирону, прохрипел:

- Давай, помогай!

Орех с Мироном встали к бревну, потеснив чуть мужи-ков. Иван скомандовал натужным сиплым голосом:

- Раз-два, взяли!

Четыре мужика вместе с Орехом и Мироном подняли бревно на уровень живота. Кум уже стоял у середины брев-на, подложив ушанку на правое плечо.

- Еще раз, взяли!

Бревно взметнулось вверх, но до плеча Кума не доста-ло. Кум, видя, что мужики на таком вису бревно долго не удержат, подлез под него плечом, и вместе с мужиками сам ceбe взвалил этот дикий груз.

- Подай вперед, - хрипло попросил Кум.

Мужики, теперь уже легко, на плечах, чуть подали бревно вперед

- Хорош! - бросил коротко Кум.

Он обхватил кору бревна голыми руками спереди, прижимая его и не давая съехать назад. Из его глотки вы-рвалось что-то вроде "Ха" или "Га", будто команда для се-бя.

И Кум пошел. Тяжело, но уверенно ступая, чуть про-гинаясь под тяжестью векового дерева, которое спиленным стволом пролежало неизвестно сколько лет в ложбине у шоферова дома. Кум медленно шел в сторону колонки. Из домов повыходил народ. И все смотрели на Кума, похожего на муравья с соломинкой, из-за которой его почти не видно.

Кум eщe не дошел до колонки, а мужики уже знали, что спор они проиграли, и сидели с вытянутыми лицами, а Орех подзуживал их:

- Ну что, вахлаки! Чья взяла? Говорил вам, с Кумом лучше не связывайтесь. Давай, гони бутылки. Смотри ты, белоголовочку купили! Небось, не верили, что наша возь-мет.

Но это еще был не конец. Когда Кум донес бревно до колонки, он не бросил его, а медленно, очень осторожно развернулся и, к удивлению мужиков, пошел назад. При полном молчании он дошел до своего старта и сбросил бревно на землю.

- Ты что, уху ел что ли? - сказал оторопело Иван. - На х... оно мне здесь нужно? Три года бельмом на глазу лежа-ло, думал, освободились. Ну ты, Кум, и дурак!

- А ты не отдавай им водку. Договорились-то до колон-ки, а он обратно его притащил, - рыжий явно напрашивал-ся на неприятность.

- Ну! - только и сказал Кум, глядя кровяными глазами на Ивана. Он тяжело дышал, ноздри широко раздувались, губы чуть подрагивали, а могучая грудь ходила ходуном, натягивая до разрыва старенькую тенниску. На рыжего он не обращал никакого внимания, словно того и не было. А Орех уже незаметно придвинулся к рыжему и готов был свалить его одним ударом, если тот рыпнется. Но рыжий уже понял, что для своей же пользы лучше заткнуться. Иван беспрекословно протянул Куму две бутылки водки. Кум кивнул Мирону, тот принял водку и засунул в карманы своего тонкого пальто, перешитого из черной немецкой шинели. Кум нахлобучил на голову шапку, накинул на дымящееся тело фуфайку, и они, весело переговариваясь, пошли в сторону дома Ореха.

- Самуил, - сказал торжествующий Пахом, - ты про-спорил. Гони набивалку.

Расстроенный Самуил, нехотя, полез в карман, мед-ленно вытащил свою замечательную песцовую набивалку, зачем-то подул на нее так, что белый мех вспушился, обра-зовав подобие кратера из волосков, и молча протянул Па-хому.

Глава 19

Подарки товарищу Сталину. Отцова война. Мистика или реальность? Есть ли предел возможности человека?

- Ну, что в школе? - спросил отец, когда мы после ужина стали играть в шахматы. Шахматы я не любил, хотя играл сносно. Во мне начисто отсутствовал отцовский азарт. И у меня не портилось настроение, когда я проигрывал.

Приступы головной боли у отца становились все реже, и они уже не были такими ужасными, как в первые два года после его возвращения, и я радовался этому, потому что не без моей помощи время справлялось с отцовым недугом. Мать тоже стала менее раздражительной. Страх за отца по-степенно оставлял ее.

- Так что там в школе? - переспросил отец, перестав-ляя коня с белого, то есть янтарного поля, на черное, мала-хитовое.

- Подарки товарищу Сталину делаем, - я двинул свою крайнюю пешку от ладьи, готовясь к короткой рокировке.

- Да, это святое. Что же ты товарищу Сталину гото-вишь?

- Хочу доклеить самолетик, который с прошлого года лежит недоклеенный. А то я его так никогда и не закончу, - я защитился от слона, переставив коня с черного на белое поле.

- Ну-ну! - отец уставился на доску.

- Пап, в прошлом году Каплунский нарисовал портрет товарища Сталина. Портрет вышел очень похожим, но учи-тельница испугалась, сказала, что вождей рисовать нельзя, отобрала портрет и унесла в учительскую.

- Да? - поднял на меня глаза отец. - Действительно, нельзя. Чтобы рисовать членов политбюро, нужно быть не только художником, но и иметь специальное разрешение,- отец вывел королеву в центр поля.

- Почему?

- Потому что это слишком уважаемые народом люди, чтобы рисовать на них карикатуры.

- Но ведь Каплунский не карикатуру нарисовал, - на-стаивал я.

- А откуда это известно? Он же не профессиональный художник и мог ошибиться в отображении образа, сам не осознавая того. Давай, ходи!

Я сделал рокировку.

- Хорошо, пап, ну и пусть бы он что-то не так нарисо-вал. Так что из этого следует?

- Горде!.. Шах... и через два хода мат.

- Ладно, сдаюсь, - я смешал шахматы. - Так что из этого следует?

- Я не хочу об этом больше говорить. И я не хочу, что-бы ты об этом тоже говорил. Есть вещи, о которых не надо рассуждать, а принимать их, как должное.

- Ладно, пап! ...Я хотел тебя еще спросить. Ты почти два года находился в Иране и видел, наверно, столько инте-ресного...

- Кое-что видел. Только не думаю, что это интересно, - отец нахмурил брови, и, видно было, что разговор этот ему неприятен.

- Почему ты никогда об этом не рассказываешь?

Отец как-то замялся, но после недолгого молчания за-говорил.

- Ты извини! Я, наверно, должен. Но мне трудно вспо-минать все, что связано с тем временем. Я не военный че-ловек... Война как-то все во мне перевернула...Я женился, любил твою маму, родился ты, и я не был готов к такому близкому несчастью? Как-то разом все разрушилось, даже не разрушилось, а взорвалось и выбило всех из привычной среды... Я тебе читал Есенина, ты знаешь его некоторые стихи. По стихам можно судить о человеке. Это был чистый деревенский парень с очень тонкой, ранимой душой и неж-ным сердцем. Так вот, Горький сказал, что его погубил го-род, в котором он был чужим. Он растерялся, он оглох в не-привычной среде. В городе ему было нечем дышать, как рыбе, выброшенной на лед. Так и со мной, хотя более точно сравнить меня с дикарем, которого отловили в джунглях и привезли в большой город. Иногда мне кажется, что все, что со мной произошло - это просто страшный сон, о кото-ром надо забыть... Я знаю людей, которые живут войной. Они охотно рассказывают о ней, смакуя разные эпизоды из военной жизни. Я таких людей сторонюсь... Надеюсь, ты меня за это не осуждаешь?