Моя Шамбала (СИ)

- Да без малого восемьдесят.

- Это, значит, Юсуп родился, когда Мурзе за шестьдесят было, - все подсчитывала мать.

- Выходит, так, - согласилась тетя Нина.

Я хорошо помнил сцену, когда из дома во двор выско-чила разъяренная старуха Джамиля, которую все звали просто Милой, и стала сыпать проклятиями, грозя кулаком в небо, перемешивая татарские слова с русскими:

- Чтоб тебе сдохнуть, сука! Чтоб твои глаза бесстыжие закрылись навсегда! Чтоб твоим родителям мучиться до конца дней своих!

Она завыла и стала рвать на себе волосы, потом упала на колени, возвела руки к небу и с надрывом, словно, вы-плескивая отчаяние вместе с душой, выкрикнула:

- За что, Аллах, ты так покарал нас? Или мы меньше правоверные, чем другие?

Из дома выбежали Зульфия и Юсуп, ухватили Милу под руки и утащили волоком в дом.

- Чегой-то она? - спросил удивленный Самуил Мухо-меджана.

- От Юсупа жена сбежала.

- У них же маленький ребенок!

- Бросила! - коротко ответил Мухомеджан, зло разду-вая ноздри.

Вечером мать обсуждала эту историю с тетей Ниной.

- И ребенка не пожалела, стерва! - тетя Нина искренне переживала за Юсупа.

- Да она сама еще ребенок. В пятнадцать лет замуж выдали, - мать тоже казалась расстроенной.

- А Юсупу шестнадцать было. Такие уж у них законы. Говорят, за нее калым большой заплатили. Ты же пом-нишь, как ее привезли братья. Приехали, побыли недолго и укатили назад, а ее оставили.

- Ведь насильно, Нин! Ребенок же совсем. Выйдет на ули-цу и смотрит издалека, как в классики или в штандер наши девки играют. А дикая - никогда не подойдет и в игру не по-просится... Красивая девка была. Коса толстая, сама смуглая, а глаза, что угольки, - оживилась мать. - А с кем уехала-то?

- Да, говорят, какой-то проводник, тоже татарин, увез.

- Может, прежняя любовь? - предположила мать.

- Ну, любовь не любовь, - возразила Тетя Нина, - а ре-бенка бросать - последнее дело.

- Кто их, татар, разберет! - вздохнула мать ...

- Ну вот, теперь слушай, - понизив голос, почти зашеп-тала тетя Нина. - Иду я вчера, поздно уже, часов в семь, с работы. Начальник попросил остаться, кое-какие цифры свести. Иду, я, значит, смотрю, у их дома стоит "черный во-рон", и как раз Мурзу старого к машине два милиционера под руки ведут.

- За что? - так же тихо спросила мать, и глаза ее не-произвольно расширились.

- Ты слушай! - тетя Нина сделала паузу, недовольная, что ее перебивают, и снова зашептала.

- Смотрю, у ворот Мотя стоит, милиционерша. Я к ней: "Что, спрашиваю, натворил такого старик, что его мили-ция забирает?". Мотя мне все и рассказала.

Знаешь Васильковского, зубного врача? На Дзержин-ской живет. Важный такой, пожилой уже.

- Слыхала. Поговаривают, что он с дочкой своей живет.

- Она ему не родная дочка. Это темная история, а мо-жет брехня. У девки какое-то душевное расстройство. Врачи вроде бы лечили, но без всякого толку, потом сказали, что ее надо замуж выдать. Станет жизнью половой жить, все пройдет. А девка еще несовершеннолетняя. Ну, отчим и уговорил мать, что чем отдавать кому-то в блуд, лучше он сам спать с ней станет, жена эта у него вторая, первая в войну умерла, а сын от первой жены в Москве, тоже врачом работает. А эта его баба в рот ему смотрит, не знает, чем угодить, ноги ему моет. Он только шикнет, и она трясется вся как осиновый лист. Это мне Валька, с которой мы рабо-таем вместе, рассказывала, а она от какой-то соседки Ва-сильковского слышала, - пояснила тетя Нина. Мать слуша-ла с нескрываемым интересом.

- Всему городу известно, что у Васильковского денег - куры не клюют. Дом на десяти запорах, и на ночь ставни наглухо закрываются изнутри, а во дворе собака-овчарка на цепи бегает. У него и табличка на калитке прибита: "Во дворе злая собака". А у Васильковского есть племянник, в музыкальном училище учится ...

Наверно, тетя Нина говорила про Владика, высокого тощего юношу с прыщавым лицом и длинными волосами. Его всегда видели с баяном, который тянул его к земле, и Владик для равновесия балансировал свободной рукой, от-ставляя ее в сторону...

- Так что с Васильковским-то? Убили что-ли? Племян-ник? - не выдержала мать.

- Да никто его не убивал. Обокрали. А с ним удар слу-чился. Отнялся язык.

- Племянник обокрал?

- Почему племянник? - удивилась тетя Нина.

- Ну, ты ж сама про племянника сказала?

- Так я потому сказала, что племянника тоже забрали, подозревают, что он навел воров, а то как бы воры узнали, где золото лежит?

- А татарин-то, Мурза, при чем? - гнула свое мать.

- Тебе, Шур, рассказывать, так никаких нервов не хва-тит. Ты же сама сказать не даешь, - возмутилась тетя Нина и разом кончила рассказ:

- А золото продали Мурзе. Вот за скупку краденого Мурзу и арестовали.

- Господи, откуда ж у людей такие деньги? - расстрои-лась мать. - Не пару же колец продали.

Мать вопросительно посмотрела на тетю Нину.

- Да уж наверно. За парой колец никто и не полез бы, не стали б рисковать.

- А тех-то поймали? - с надеждой спросила мать.

- Какая ты быстрая! - тетя Нина криво усмехнулась. - Так прямо и поймали.

- Но ведь нашли Мурзу, который скупил золото! - не отставала мать.

- Ну, нашли. И что? Воры-то не сами небось золото продавали. А тот, кто продавал, уже тю-тю, давно и след простыл. А то отсиживается где-нибудь.

Почему-то мне вспомнился Курица, и я ясно предста-вил, как тот сидит на корточках у ворот своего дома и зорко оглядывает улицу, буравя своим черным тяжелым взглядом прохожих и коротко перебрасываясь одной-двумя фразами с шустрыми шкетами, которые изредка прошмыгивают мимо него, на секунду замедляя мелкий шаг.

Мать с тетей Ниной уже сменили тему разговора и го-ворили о какой-то тете Симе, и я, быстро запив ужин чаем, с куском черного хлеба, посыпанного сахарным песком, пошел дочитывать "Красного корсара" Фенимора Купера. А перед глазами все стоял Курица, который жил там же, на Дзержинской, где и врач Васильковский, И когда мои глаза стали слипаться, мне привиделся не капитан Хайдегер, пи-рат и контрабандист, бросивший вызов военному флоту английского короля, а Курица. Он беззвучно смеялся, и смех сотрясал его щуплое, уродливое тело, потом он вырос до каких-то немыслимых размеров, закрыл собой все види-мое пространство и погрузил все во тьму. Но вскоре тьма начала расплываться радужной оболочкой и приняла меня, окутав теплом и покоем, сделав мой сон радостным и без-мятежным...

Вадик, племянник врача Васильковского, просидел в КПЗ всего сутки. Он был виноват косвенно. Много болтал и выведать у него все, что ему было известно, жуликам не со-ставляло труда. К тому же племянник терпеть не мог своего дядьку и на каждом шагу рассказывал, какой тот жлоб: "На золоте сидит, а родная сестра в рваных туфлях ходит".

Через неделю пришел Мурза, осунувшийся, небритый и ссутулившийся еще больше. Золота купил он не много. "Два кольца, цепочку и золотые часы", - поведал нам Му-хомеджан.

Перед следователем клялся Аллахом, что не знал, что вещи краденные. Вряд ли ему поверили, но отпустили, ско-рее всего, из-за преклонного возраста.

- Кого-нибудь подкупил, - не поверила тетя Нина. - С деньгами все можно.

Мать только пожала плечами.

Взяли Курицу и увезли на "воронке". Следствие по-дозревало его в организации кражи, но вскоре и он был ос-вобожден за недостаточностью улик. А после этого сразу взяли еще троих.

После суда стали известны подробности, которые мы уз-нали от Витьки Моти - все же его отец служил в милиции...

В дом к Васильковскому пришли среди белого дня, ко-гда он был один. Вошли так тихо, что он даже не заметил. Может быть, и слышал какой-то шорох, но не придал этому значения, инстинктивно полагаясь на собаку, немецкую ов-чарку Найду, озверевшую от цепи. От злости собака даже уже не лаяла, а хрипела.

Овчарка лежала недалеко от ворот, вытянув лапы и ус-тавившись стеклянным глазом куда-то в небо. Язык выва-лился и свисал до земли, а на нем застыла белая пена. Со-баке бросили через ворота кусок мяса, щедро начинённого цианистым калием, и она, даже не успев брехнуть как сле-дует, проглотила "угощение", хотела заскулить, но только жалобно пискнула и сдохла.