Дом на улице Гоголя (СИ)

— Ладно. Прощаю. Я вас тоже любила, — сказала Юлия и бросила трубку на рычаг.

Каникулы перед шестым классом тянулись невыносимо медленно. Юлька в одиночестве слонялась по двору. Было скучно до дурноты: все её друзья-подружки разъехались на лето, не с кем было Юльке ни поиграть, ни словом перекинуться. И тут она увидела любимую учительницу.

При всей любви к своим первенцам Зинаида Николаевна умела держать дисциплину в классе. Только однажды ситуация вышла из-под её контроля — в конце четвёртого класса, когда ребят выпускали из начальной школы и делали общую фотографию. Недавние младшеклассники бились за место рядом с учительницей, мальчики передрались, девочки плакали и толкались. Им казалось, что близость к телу первой учительницы выражает степень любви к ней. Пришлось, пересаживая ребят, сделать несколько фотографий, и каждый получил ту, на которой он был запечатлён максимально близко к Зинаиде Николаевне. На одном снимке Юлька Астахова, худенькая, смуглая, большеглазая, прижавшись к учительнице, вцепилась ей в рукав — она боялась, что в последний момент её опять оттеснят; за другой рукав Зинаиды Николаевны крепко держалась Галя Криваго, хорошенькая девочка в облаке пушистых волос. Застенчивый мальчик Гера на всех снимках был где-то с краю.

В пятом классе ребята сильно скучали по своей Зинаидочке Николаевне, девочки плакали, мальчики из рук вон плохо себя вели, а потом произошло чудо — в начале третьей четверти она стала их классной руководительницей, и жизнь наладилась.

А сейчас, в конце долгих летних каникул, Юлька увидела Зинаиду Николаевну в своем дворе и бросилась ей на встречу. Та была, прежде всего, преподавательницей литературы, поэтому второй или третий вопрос, который она задала, звучал так:

— Какие книги ты прочитала за лето?

Юлька, прочитавшая к своим тринадцати годам почти половину родительской библиотеки, в тот период читала «Сагу о Форсайтах» Голсуорси.

Тогда учительница стала называть фамилии авторов, которых девочка никогда не слышала: Андерсен, Дюма, Купер, Жюль Верн.

— Так каких же ты знаешь писателей? — спросила Зинаида Николаевна.

— Достоевского, Бунина, Стендаля... — начала перечислять Юлька.

— Это хорошо, что тебя с детства приобщают к высокой литературе, — с озадаченным видом сказала учительница.

Женя не знала, что значит «приобщают», поэтому промолчала. Книги из шкафа она брала украдкой, ей ничего не разрешалось трогать в комнате родителей.

— Но все-таки нужно читать книги более подходящие для твоего возраста, — продолжала учительница, — Хочешь, пойдем ко мне, подыщем тебе что-нибудь? Только сначала тебе нужно попросить разрешения у родителей.

На самом деле никакого разрешения не требовалось, Юлька могла хоть весь день бродить где угодно, но, чтобы не осложнять дела, она забежала в свой подъезд, постояла пару минут, а потом выскочила с криком: «Отпустили!».

Юлька ликовала так, что временами даже тихонько повизгивала: она шла домой к самой Зинаидочке Николаевне. Классная руководительница что-то долго искала в огромном, до потолка, книжном шкафу, забиралась на специальную лесенку, спускалась, забиралась снова и, наконец, сказала:

— Вот это для начала. Почитай, потом обсудим. Это «Асканио», роман французского писателя Дюма. Думаю, тебе понравится.

Домой она шла, опьяненная нежданным и негаданным счастьем: самая лучшая на свете учительница заботилась о ней, размышляла о том, какая книга может ей понравиться.

Потом она часто приходила домой к Зинаиде Николаевне. Они пили чай с конфетами, обсуждали очередную книгу, прочитанную Юлькой, и учительница доставала из книжного шкафа следующее сокровище.

Как-то само собой получилось, что Юлька начала писать для своей учительницы отчеты о прочитанных книгах, в них она пыталась выстраивать внутреннюю логику, по которой развивались события в книге, размышляла о том, что могло остаться за пределами описаний, спорила с автором. Зинаида Николаевна внимательно читала её работы, комментировала их, а однажды сказала:

— Знаешь, девочка, то, что ты пишешь, называется «эссе». Конечно, работы твои получаются наивными, но какими же ещё в этом возрасте они могут быть? Кажется, это твоё, — Увидев, что Юлька не поняла её, пояснила: — Возможно, у тебя имеется склонность к литературной деятельности. Из того, что есть у нас в Загряжске, самым подходящим местом для твоей учёбы по окончании школы может стать факультет журналистики, который недавно открылся в нашем университете.

Так у Юльки появилась цель.

Глава тридцатая

До назначенного Юрчиком времени оставалось несколько минут, которых хватило бы для того, чтобы позвонить Герману и, если Прошкин уже успел сообщить об исчезновении жены, успокоить, сказать, что она, если и не совсем здорова, то, во всяком случае, жива.

Теперь, когда во время разговора с учительницей свистопляска в голове утихла, профессорские речи не прокручивались по тысячному разу, не звучали смутно знакомые женские голоса, бесконечно долго ведущие обсуждения событий десятого класса, её сознание более или менее прояснилось.

«Я газетчик, и могу написать об экспериментах над человеческой психикой, которые Прошкин проводит в своей клинике. Конечно, ни одно серьёзное издание не примет у меня статью, полную непроверенных утверждений, к тому же не подкреплённых конкретными фактами. Но не зря же я в разговоре с Юрчиком упомянула о бульварных газетёнках, хватающихся за любые дутые сенсации. Серьёзные люди подобных газетёнок не читают, но первый камень будет брошен. После публикации могут найтись другие пострадавшие от Прошкина, пойдут письма, газетёнка примется раздувать скандал — он сработает на увеличение её тиража. Рано или поздно загадочной клиникой могут заинтересоваться органы, обычно называемые компетентными.

А ведь Прошкин не может не понимать, что я представляю для него опасность. Ему ничего не остаётся, только затащить меня в свою клинику и сделать так, чтобы у меня навсегда отшибло желание писать о нём и его деятельности. Если он уже связался с моим мужем, то, скорее всего, сумел его убедить в том, что я нуждаюсь в срочной госпитализации. Раньше я не сомневалась бы, что Гера сначала непременно переговорит со мной, а потом уже решится на какие-либо действия, но теперь я готова допустить любые другие варианты. Он может сообщить Прошкину о моём звонке. Выяснить, что я звонила из Загряжска, будет не сложно».

Юлия выпустила из вида, что звонила родителям, и о том, что её местонахождение можно определить по звонку в редакцию, тоже не думала. Сейчас она предвидела опасность только со стороны мужа и кипела гневом.

«Предатель! Герман предал меня, и я попала в настоящую беду. Если бы он не о встрече с бывшими одноклассниками беспокоился, а сопроводил жену до клиники, сидел под дверью профессорского кабинета, Прошкин не посмел бы вести себя как мучитель из Аненербе. Видимо, он понял, что, по сути, я очень одинокий человек, поэтому со мной нет смысла осторожничать. Нет, звонить Герману нельзя. И дома показываться нельзя. Сейчас мне надо быть крайне осмотрительной. И я должна покончить с Прошкиным. Или он покончит со мной. Чем раньше я разошлю статью по московским изданиям, тем скорее наступит час, когда я увижу своих детей».

Юлия взглянула на часы — пора было перезванивать в редакцию.

Юрчик не только сообщил точный адрес деда, но и «пробил» его по журналистским каналам.

— Оказывается, дед, ох, какой не простой! — чему-то радовался Юрчик. — В своё время Пастухов — это его фамилия — был вполне даже заметным ученым, доктором физмат наук. Потом по жуткой статье — что-то вроде разглашения государственной тайны — отмотал приличный срок. Он, вроде бы, коллеге из буржуинской страны на международной конференции передал какую-то свою работу — здесь она была никому не нужна. Какое это имело отношение к тайнам нашей с тобой Родины, не понятно. Пастухов фунциклировал в области фундаментальной науки, ни с оборонкой, ни с космосом не соприкасался. После лагеря наука ему, естественно, не светила. Устроиться он смог только обычным учителем физики, к тому же в полной запинде. А прошло сколько-то лет, и его ученики стали побеждать на всесоюзных олимпиадах, сотрудничать с научными центрами, публиковать научные статьи. Кто-то проморгал его анамнез, и двинули нашего дедка на заслуженного учителя. Знатный скандалец был! О том, что Пастухов по-тихому съезжает с шариков — изучает парадоксы времени — никто не подозревал, пока он не взыграл духом — гласность! перестройка! — и не начал строчить про свои парадоксы во все места.