Избранное

Только оказалось, что это Берт, морячок Мэгги. Дюжий такой детина, но не англичанин, а новозеландец.

— Привет,— говорит он, но видно, что я ему тут вовсе ни к чему, хотя, конечно, Мэгги взвилась и на нем повисла.

— А ты хорошо выглядишь, Берт! — говорит она, а он ответил, что у него все в ажуре, и давай объяснять ей, что в порт они пришли под вечер и он отпуск на берег получил. Но тут она его перебила.

— Берт,— говорит Мэгги,— это Билл.

— Здорово, Билл,— сказал он, и я слез с кровати, но он руки не протянул и вообще ничего, а только продолжал говорить с Мэгги, и я понял, что ей не по себе оттого, как он ко всему этому отнесся.

И для меня ничего тут хорошего не было, так что я подумал: лучше смотаться, и сказал, что мне пора, а Мэгги ответила: «Бывай, Билл!», и я ушел к себе. А Терри не вернулся, и я немножко посидел подумал. Надо было себя в руки взять: сначала Редж на скачках, а теперь вот с Мэгги — ну все наперекосяк пошло. А последние недели такие были хорошие!

Только что толку было там рассиживаться! Лучше уж по улицам пройтись. Но я еще не решил, идти ли, как у Мэгги за дверью поднялся шум, и я свою дверь приоткрыл, чтоб лучше слышать. Только сначала ничего разобрать толком было нельзя, а когда они начали орать во весь голос, мне расхотелось слушать. Особенно потому, что они меня приплели, и вроде дело приняло скверный оборот. И чем дальше, тем хуже. «Ты с ним…» «Да нет же!» — вот так опять и опять, громче и громче, а уж когда началось «Пусти меня!» и «Мне больно!», я понял, что совсем у них до серьезного дошло. Он ее сейчас измордует, подумал я, и еще подумал, что мне пора на улицу смываться. Ведь я-то что мог сделать? Терри всегда говорил, что Мэгги вовсе не замужем, но а вдруг? Нет, сказал я себе, туда я не сунусь. Конечно, Мэгги мне было жалко, но я подумал, что раз все из-за меня, так я только хуже сделаю, если туда сунусь. Ну, вышел я на улицу, а они так орут, что и там слышно, и тут Мэгги как завопит! Черт, думаю. Но я знал, что вмешиваться нельзя, и пошел бродить по улицам, как раньше с Мэгги.

И домой я долго не возвращался. Хотел прийти, чтобы Терри там уже наверняка был, а потому шлялся по улицам до полуночи, и мне полегчало, потому что на улицах есть на что посмотреть, чтоб ни о чем не думать, когда все наперекосяк пошло. Вон сколько еще людей в мире есть, говоришь себе, и начинаешь прикидывать, какие они и как живут. А потом думаешь: наверное, если б можно было проверить, то оказалось бы, что разницы особой нет. Так вот я решил, хотя, конечно, может, и неправильно.

Ходил я, ходил, а потом решил посидеть где-нибудь на набережной. Сижу и гляжу на какие-то белые пятна, которые на волнах покачиваются. Чайки, что ли? И я задумался, почему чайки никогда не сидят на проводах, как всякие другие птицы. А потом решил, что лапы у них, наверное, для этого не годятся. И тут мне вспомнились голуби, которых я стрелял в зарослях на ферме, и обозвал себя дураком за то, что меня в город потянуло. Ничего в городе хорошего нет, сказал я себе. Человек сам ничего сделать не может, а только все им помыкают. Тут я встал и зашагал назад по длинному проспекту, а сам думал, что завтра с утра пойду узнаю насчет работы на ферме. Но тут я вспомнил, как я с Мэгги чуть не влип, а потом у меня все из головы вылетело, потому что я опять начал думать про Терри.

Но тут меня опять ошарашило: я поднялся к нам в комнату, а Терри не вернулся, и меня будто всего выпотрошило. Такая тоска навалилась! Но я подумал: держи голову выше, ерунда все это. Я прислушался, но в комнате у Мэгги было тихо, и мне сразу легче стало. Милые бранятся, думаю. Всего, думаю, им наилучшего. И лег. Боялся, мысли разные полезут, но только я сразу заснул. Против всяких ожиданий.

Проснулся я поздно поутру, а Терри, гляжу, все нет. И очень мне скверно стало, но я подумал: а, ладно, никуда он не денется! Но все равно мне не по себе было. В голову всякая дрянь лезла, мало ли что могло случиться. И у Мэгги тихо, ну, я тоже встревожился, хотя и сказал себе, что, конечно, они еще спят. Или Берт на свое судно вернулся.

Ну, выпил я чашку чаю, а что дальше делать, не знаю. Уйти боюсь — как бы мне с Терри не разминуться, а тут сидеть, так я же скоро на стенку полезу. Ну, я решил, что пойду, а ему записку оставлю. Так и сделал, а на улице нагнал миссис Клегг — идет и катит перед собой детскую коляску. Я пошел рядом и гляжу в коляску, а там полным-полно всякой кухонной посуды и еще инструменты лежат. Ее благоверного.

— Да никак вы свое хозяйство распродаете,— говорю.

— Пока еще нет,— отвечает.— А все эта погода,— говорит.— Человек совсем расслабляется.

— На меня она лень нагоняет,— говорю.— Дождик полил бы, что ли.

— А знаете,— говорит она.— Он ее в первый раз так.

— Мистер Попай? — спрашиваю.

— Если б не деньги, я бы ее сразу вышвырнула,— говорит она.

— Да? — говорю.

Тут она остановилась перед лавкой закладчика. Я эту лавку и раньше замечал.

— Мне сюда,— говорит и вкатывает коляску в дверь.

Дела, видно, плохи, думаю, и тут я повернул за угол, а навстречу мне Терри.

— Привет, малыш,— сказал он. А я не выдержал и тут же выложил, как рад его видеть.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю.

— Отлично,— говорит, но выглядел он не так чтоб очень.

— Ты завтракал? — спрашиваю.

— Нет,— говорит.— Я ничего не ел.

— Пошли,— говорю.

Когда мы проходили мимо лавки закладчика, я увидел, что миссис Клегг еще там, и поторопил Терри, а как только мы вошли в дом, сказал ему, чтоб он наверх шел, и шмыгнул на кухню. Только ничего съестного не нашел. На попугайчика и то не хватило бы. Но Терри сказал, что ничего, он все равно про еду и думать не может. А потому я заварил ему чаю, и он выпил, снял пиджак и лег. Мне все время хотелось спросить его, есть у него деньги или нет, но как-то не получалось.

Все равно я рад был, что он вернулся, только, пока я прикидывал, на какие еще штуки пуститься, чтоб раздобыть наличных, он заснул. И я решил погулять по улицам: может, меня и осенит. Но внизу в двери стучали два типа. Я сразу сообразил, кто они такие, и провалиться мне, они меня ищут! Им, говорят, надо задать мне несколько вопросов. Я говорю: спрашивайте, но сам порядком перетрухнул.

Лучше вам пойти в участок, говорят.

— Ладно,— говорю.— Но в чем дело-то?

А они отвечают, что я скоро узнаю.

— Хорошо,— говорю.— Вот только поднимусь наверх, друга предупрежу.

Но потом подумал, зачем будить Терри, пусть выспится. Я же скоро вернусь, думаю. Ну и сказал им, что наверх не пойду.

Они шагали справа и слева от меня, а когда я с ними заговаривал, ничего не отвечали. Между собой иногда перешучивались, словно меня между ними и нет вовсе, и такое у меня было чувство, будто ведут меня по улице как дикого зверя. Некоторые прохожие распознавали в них легашей, и я чувствовал, что они оборачиваются и глядят нам вслед. Ну, то да это, и, когда мы добрались до участка, на душе у меня было очень скверно.

Там мне лучше не стало: уж очень большое помещение, где себя никак уютно не почувствуешь. Мы лезли и лезли по лестнице, а потом они завели меня в комнату, и мы все сели вокруг стола.

— Ты покушался на женщину,— сказал один.

— Еще чего,— говорю.— Да неужто?

По моим словам догадаться, что я чувствую, было никак нельзя.

— Запираться бессмысленно,— говорит тот же самый и смотрит в какие-то бумаги. Это, говорит, очень серьезное… ну, там что-то такое. Однако, говорит, мы просто хотим задать вам несколько вопросов.

— Ладно,— говорю.— Только сначала объясните, о чем речь. А тогда я вам все расскажу.

Оказывается, накапала на меня Мэгги. Я и сам уже сообразил, но как все получилось, не знал. Думаете, они мне объяснили? Куда там! Сначала ходили вокруг да около, намекали, да с такими подробностями, что я было решил, уж не подглядывал ли кто.

— В том, что произошло, никаких сомнений нет,— твердил один, и они так на меня давили, что я сказал: