Монументальная пропаганда

3

Сидя на диване, она задремала, и опять появились маленькие не то тараканы, но то мыши, не то помесь того и другого. Они корчили рожи, скалились, смеялись, а когда Аглая спросила их, кто они, появился маленький Диваныч и сказал: «Жиды». И тараканомыши стали совсем нахально смеяться, а Диваныч, стуча по столу стаканом, запел: «Сердце красавицы склонно к измене…»

Мышетараканы исчезли, Диваныч растворился в воздухе, но стук продолжался. Аглая подошла на цыпочках к двери и спросила негромко:

– Кто там?

Оттуда ответили:

– Жиды.

– Кто? – удивилась она.

– Жиды, – повторил мужской голос. Аглая откинула щеколду и увидела перед собой молодого человека в драповом длинном пальто, с велюровой шляпой в руке.

Она заглянула за его плечо и спросила:

– А где остальные?

– Кто? – не понял пришедший.

– Вы сказали, что вы… – Она замялась, не желая произносить слово, которого в своей речи все-таки избегала.

– Жердык, – представился пришедший. – Александр Петрович Жердык, секретарь райкома партии.

– Какой партии? – настороженно поинтересовалась Аглая.

– Разумеется, коммунистической, Аглая Степановна, – внушительно сказал Жердык.

– А разве еще есть коммунистическая партия? – спросила она.

– Конечно есть, – сообщил Жердык. – Она растет и крепнет. Разрешите войти?

Она прошла в гостиную, и он за ней. Ей было неловко за беспорядок.

При виде Сталина гость не остолбенел, как это бывало с другими, а осмотрел статую уважительно, слегка поклонился ей, повернулся и поклонился Аглае.

– Спасибо, – сказал он тихо, но от души. – Спасибо. Скоро мы вернем товарища Сталина на его законное место.

Даже эти слова не произвели на нее никакого впечатления. Он сел на валик дивана и, растягивая шляпу на колене, начал смущенно:

– Аглая Степановна, мы все о вас знаем.

Она и на это не отозвалась.

– Мы знаем все о вашем героическом прошлом, о вашей принципиальности, несгибаемости…

– Ага, – сказала она, кивая.

– Ну сейчас вы, может быть, немного и согнулись, но вы в этом не виноваты, – горячо сказал Жердык. – Такие времена. Кого угодно согнут и поколеблют уверенность. Чуждые России люди захватили власть. Выхватили у нас из рук то, за что вы всю вашу жизнь боролись. И что же нам делать?

– И что же нам делать? – повторила Аглая.

– Нам есть, что делать, Аглая Степановна, – убежденно сказал Жердык, – нам очень есть, что делать. Посмотрите сами. Когда мы были у власти, люди нас не любили. А теперь они сравнивают и видят, что было при коммунистах и что есть сегодня. Нищета, проституция, безработица, разоренная армия, бастующие шахтеры, голодные учителя. Воровство, коррупция, горячие точки и терроризм. Народ возвращается к нам, Аглая Степановна.

– Хорошо, – отозвалась она равнодушно.

– Но нам нужна ваша помощь.

– Моя? – вяло удивилась она.

– Ваша, Аглая Степановна! Ваша помощь. Ваш громадный жизненный и политический опыт, неукротимая энергия.

– Энергия? – возразила она. – Откуда? Я старуха. Древняя, слабая. – Посмотрела гостю в глаза, подумала и призналась: – Пьяница.

Жердык покивал головой печально:

– Да. Слышал. Немного злоупотребляете. Но мы вас вылечим. Правда, тут понадобится ваша собственная воля к победе. – Жердык вскочил на ноги, отбежал к Сталину и стал говорить из-под него, как бы и его привлекши в союзники: – Аглая Степановна, опомнитесь. Отряхните с себя оцепенение и становитесь в строй. Родина, партия ждут вас!

– Ой, это не надо, – сказала она и махнула рукой. – Не надо таких слов.

– Надо! – решительно возразил Жердык. – Аглая Степановна, на земле идет бой. Силы добра вступили в последнюю схватку со злом. Борьба идет повсеместно. И в нашем районе тоже. И есть шанс очень большой, что мы победим. Но для победы мы должны собрать все наши силы. Аглая Степановна, наша организация, партия и народ просят вас: вернитесь в строй. Будьте с нами, и мы победим, на этот раз навсегда.

– А что я должна делать? – спросила она без интереса.

– Выступать перед трудовыми коллективами, участвовать в митингах, демонстрациях… Пошлем вас в Москву для участия в акциях всероссийского масштаба, в пикетах, уличных шествиях. Согласны?

– Не знаю, – замялась Аглая. – Как-то неожиданно. А за это… за это не посадят?

– Что? – переспросил удивленно Жердык. – Аглая Степановна, вы же партизанка! Отважная женщина! Да и о чем вы? Посадить заслуженного человека, извините, вашего возраста… За что? У нас ведь все-таки демократия.

– Демократия? – Она посмотрела на него с сомнением. – И что? И никого не сажают?

– Аглая Степановна, – улыбнулся Жердык, – так это же гнилая демократия.

4

16 апреля 1995 года доктор Плешаков записал у себя в книге регистрации пациентов: «Ревкина Аглая Степановна, 80 лет, обратилась по поводу хронического алкоголизма. Жалуется на общую слабость, головные боли, боли в области печени, также на кислый вкус во рту, отсутствие аппетита, галлюцинации и потерю интереса к жизни. Ввиду преклонного возраста принято решение о психотерапевтическом лечении. Проведено ложное купирование с введением внутривенно физиологического раствора. Больная предупреждена, что в течение ближайшего года прием даже незначительной порции алкоголя может привести к летальному исходу».

Результатом посещения доктора Плешакова было то, что Аглая бросила пить. А заодно и курить. Совершенно бросила и то, и другое и сама удивлялась, как легко ей это далось. И уже через несколько дней заметила, что в трезвой жизни есть много хорошего. Сознание прояснилось. Перестали посещать ее тараканы, мыши и мелкие члены Политбюро. Стала ориентироваться во времени и пространстве. Появилось ощущение смысла жизни и желание что-то делать, вернулось чувство нужности партии, родине и народу. И с новой силой полюбила она Сталина, с новой силой возненавидела тех, кого ненавидела раньше.

Радуясь своему новому состоянию, она старалась регулярно питаться, совершала получасовые прогулки перед завтраком и после обеда, принимала прохладный душ. И наладилась ездить по призыву и за счет партии в Москву, участвовать в митингах, демонстрациях, пикетах, где неизменно появлялась с портретом Сталина. Не с тем, что стоял у нее в комнате. С цветным. Где Сталин в фуражке, в кителе с погонами и орденами.

Можно сказать, это было ее второе рождение.

5

Вечерело, когда к дому 1-а по Комсомольскому тупику подошел неприметный в сумерках господин в мышином пальто и шапке из меха «пыжик натуральный, артикул 4/6», держа в руках «дипломат» с двумя цифровыми замками.

– Бабули, не здесь ли проживает Иван Георгиевич Жуков? – обратился он к старухам на лавочке.

– Иван Георгиевич? – переспросила одна из старух. – Это Ванька-бомбешник, что ли?

– Бомбешник? – поднял брови господин. – А что, все знают, что он бомбешник?

– А как же не знать, – сказала старуха, – ведь мы же здесь все живем, соседи, чай. Все друг про дружку знаем.

– Да? – удивился он. – От ваших знаний, бабули, кому-то могла быть большая польза.

– Чего? – Вторая старуха приложила кривую ладонь к тугому уху.

– Я спрашиваю, – повысил голос пришедший, – где же он проживает, ваш бомбешник?

Прежде чем ответить на вопрос, старухи тут же, перебивая друг дружку, объяснили пришедшему, что проживает Ванька в полуподвале, как спустишься, сразу направо, и попутно изложили пришедшему всю Ванькину биографию. Когда и при каких обстоятельствах родился и у каких родителей, какой был красивый мальчик до армии и какой стал некрасивый после. И про родителей его рассказали, и про бабку, которая за ним ухаживает: и готовит ему, и стирает, и по делам его с большими сумками куда-то все ездит и привозит ему какие-то, как они сказали, запчасти.

– Значит, бабка там тоже с ним? – спросил пришедший.