Монументальная пропаганда

Писатель сидел не один, а со старичком в распахнутой генеральской шинели, с тремя звездами на погонах. В старичке Аглая сразу узнала Федора Федоровича Бурдалакова, того самого, с которым у нее когда-то завязался небольшой курортный роман. И как было ей не узнать, когда и его много раз показывали по телевизору как одного из главных зачинщиков всяких коммунистических акций. Но как он изменился! Той зимой, когда они бегали по сочинской набережной, это был еще крепкий мужчина с покатой спиной и мускулистыми ногами, а теперь перед ней был дряхлый и щуплый дедушка с растрепанными во все стороны жидкими седыми волосами и коротко подстриженными седыми усиками. Под расстегнутой шинелью Федора Федоровича блестели две золотые звезды Героя Советского Союза (вторую ему дали за выслугу лет), орденские планки на левой стороне груди и два ордена на правой. Рядом с генералом, прислоненное к столу, стояло нечто похожее на зонт в шелковом чехле. Аглая узнала эту палку и этот чехол.

– Здравствуйте, Федор Федорович, – подошла к генералу Аглая.

Он поднял на нее глаза, буркнул ответное «здр-др» и повернулся к писателю. Но тут же опять обернулся и спросил неуверенно:

– Аглая Степановна? Глаша? – И вскочил на ноги, схватившись одновременно за поясницу. – Надо же! Вот! Какая встреча! Нисколько не изменились.

– Ну да, не изменилась, – не приняла комплимента Аглая. – Старушка.

– Да ну что вы, что вы! – продолжал настаивать на своем Федор Федорович. – Седина, конечно, вас немного старит, но если подкраситься…

Федор Федорович извинился перед писателем и все свое внимание переключил на Аглаю, а писатель сразу же заскучал и сделал обиженное лицо. Он на всех обижался, для кого не был центром внимания. Посидел рядом, поскучал и пошел искать, кому бы еще рассказать о своей исторической вине перед советским народом и о путях ее исправления.

Аглая и Федор Федорович поговорили о том о сем, вспомнили Сочи. Федор Федорович спросил, почему она тогда столь внезапно уехала. Она сказала: «Да так».

– А я, – сказал Федор Федорович, – тогда, представляете, приехал… Между прочим, не с пустыми руками. Часики вам купил… – на секунду замялся, – золотые. Духи… – опять преувеличил, – французские. Стучусь, понимаете, в дверь, дверь открывается, и на пороге, можете себе вообразить, лично Вячеслав Михайлович Молотов… Представляете? Сам Молотов…

Поговорили о возрасте и болезнях. Аглая рассказала генералу, как неудобно ехала в жаре и на сквозняке и вот, видимо, простыла, в горле саднит, грудь заложило, и спину ломит. Федор Федорович принялся тут же лечить ее горячим чаем с сахаром и лимоном. За чаем стали обмениваться составами каких-то микстур и отваров по рецептам народных целителей, но не успели дойти до растираний, как в зале произошло небольшое смятение. Дверь распахнулась, и сперва в нее тихо и зловеще вошли и тут же рассредоточились вдоль стен молодые люди спортивного сложения в одинаковых дутых куртках, без признаков выражения на лице. И следом за ними воплотился из ничего полноватый человек лет пятидесяти с серым бугристым лицом и с двумя бородавками на носу. Конечно, Аглая сразу же узнала в нем лидера партии Альфреда Глухова, и как было не узнать, если каждый день видела его по всем каналам. Появление лидера было встречено нестройным шумом, люди загремели стульями, захлопали спинками и заплескали в ладоши. Вместе с другими поднялся и Федор Федорович, но лидер немедленно подскочил к нему и двумя руками придавил к стулу, говоря: что вы, что вы, Федор Федорович, зачем же это, да мне и не по чину, вы ведь генерал, а я всего-навсего старший лейтенант. На что Федор Федорович смиренно и не без лести возразил:

– Сегодня старший лейтенант, а завтра Верховный Главнокомандующий.

– Что ж, – скромно ответил тот, не отказываясь от предполагаемой миссии. – Если придется, возьмем власть. Обязательно возьмем. По существу, на нас лежит историческая ответственность, и никто нас от нее не освобождал. Вы тоже член партии? – обратил он внимание на Аглаю.

– Еще какой член! – с жаром отозвался Федор Федорович. – Наш золотой кадр.

И тут же изложил лидеру, что Аглая Степановна Ревкина, коммунист с довоенным стажем, была секретарем райкома, командиром партизанского отряда…

– О-о! – прервал его лидер. – Очень рад.

Она ожидала ощутить крепкое товарищеское рукопожатие, но рука лидера оказалась вялой, мягкой, как губка, и к тому же потной, что на Аглаю подействовало неприятно. Из произведений социалистического реализма она помнила, что потные руки и бегающий взгляд бывают у очень плохих и не наших людей. У наших людей взгляд прямой, рукопожатие крепкое, ладонь сухая. Впрочем, ощущение было мимолетным. Как возникло, так и пропало, особенно после того, как лидер обратил внимание на воспаленные глаза Аглаи и спросил, не простужена ли она. Чем очень ее умилил. Такой человек, столько дел на себя взвалил, столько людей через себя пропускает, а вот заметил же, что вид у нее нездоровый. Аглая хотела сказать, что, мол, ничего страшного, но тут как раз расчихалась и закашлялась тяжко и глубоко. Федор Федорович воспользовался случаем и сказал лидеру, что есть небольшой разговор.

– Какой проблем? – быстро спросил лидер.

– Проблема в том, – объяснил Федор Федорович, – что вот пришлось старой женщине ехать на боковой полке в вагоне с разбитым стеклом.

Лидер слушал и хмурился.

– Вот, – сказал он, – до чего довело страну антинародное руководство и пьяница президент. Заслуженный человек, ветеран, героиня войны, женщина должна ехать в таких условиях. Ничего, ничего, – сказал он, – потерпите, назад поедете с удобствами, это я обещаю.

С этими словами он хлопнул в ладоши и тихо произнес:

– Митя!

И Митя немедленно возник, как джинн из бутылки.

– Вот, Митя, позаботься, – сказал лидер негромко, – Аглае Степановне Ревкиной билет СВ в обратную сторону… Ты понял? Не плацкартное и не купейное место, а именно СВ. – И повторил, медленно удаляясь, и так, чтоб другие обратили внимание: – Запомнил? СВ, а не купейное.

Покинув Аглаю, он стал быстро передвигаться по залу как будто даже бессмысленно, а на самом деле зигзагами к выходу, кому-то пожимая руки, спрашивая, какой проблем, обмениваясь фразами, лозунгами, шутками и междометиями. И так же незаметно вывинтился куда-то.

8

Тут же по скрипучему радио была объявлена посадка в автобусы.

– Позвольте, – галантно сказал Федор Федорович и взял Аглаю под локоток, то ли чтобы ее поддержать, то ли в намерении самому поддержаться. Он заметно хромал, и весьма интересным способом: левую ногу ставил мягко, а правой ударял, словно забивал гвоздь. – Старые раны, – объяснил он Аглае, хотя никаких ран у него не было. Всю войну он прошел без единой царапины, а ноги болели от старости.

У выхода из склада рыжая девушка и молодой человек теперь раздавали желающим то, что они называли агитационными атрибутами, а именно портреты Ленина и Сталина, но больше Сталина (Ленина никто не брал), а тем, кто помоложе и покрепче, транспаранты с коммунистическими и революционными лозунгами, вроде «Слава труду!», или «Коммунизм неизбежен», или, наоборот, негативного содержания вроде «Нет – антинародному режиму!», «Сионистов вон из правительства!» и еще что-то насчет зарплат и пенсий. Федору Федоровичу ничего не понадобилось. Его знамя всегда находилось при нем, а вот Аглая портрет свой забыла, пришлось воспользоваться казенным. На нем Сталин был в мундире со всеми орденами и в фуражке, но почему-то в облике – никакого величия. Изображенный походил не на славного генералиссимуса, а на участкового милиционера перед пенсией.