Монументальная пропаганда

– И вы всё это держите открыто? – удивился гость.

– Садитесь, – сказал Ванька и указал ему на рыжее продавленное кресло у левого края стола. – Как зовут скажете?

– Скажу. Иван Иваныч. Устроит?

– Устроит, – согласился Ванька. – И что нужно?

Иван Иваныч почему-то вдруг засмущался.

– Тут есть один человек, – начал он неуверенно.

– Где тут? – сурово спросил Ванька.

– В Москве. – Иван Иваныч испытывал явную робость. – Вообще-то он здешний, но банк у него в Москве. И его надо…

– Что надо – я догадываюсь, а кто он? – спросил Ванька.

– Нужна фамилия?

– Нужны данные. Кем работает, где бывает, с кем общается, как проводит свободное время, пристрастия и привычки.

– Все есть, – сказал гость. Он достал из бокового кармана пухлый бумажник со многими кредитными карточками в специальных кармашках. Вынул из него лист бумаги, где компьютерным шрифтом было перечислено нужное. Президент банка, 29 лет, разведен, один ребенок, работает добросовестно, на службу раньше других приходит, позже уходит, имеет двух телохранителей, живет в хорошо охраняемом доме, состоит в любовной связи с женой хозяина ресторана «Золотой гусь», с которой встречается в специально снятой квартире, этот дом не охраняется, подъезд тоже, в квартире сигнализация, но ее можно отключить через своего человека в милиции.

– Наше предложение, – сказал Иван Иваныч, – мину заложить под кровать с расчетом давления. Пока в кровати только любовница, мина лежит спокойно, когда двое, она взрывается. Очень просто.

Ванька держал бумажку в руках, перечитывал, выпячивал нижнюю рваную губу в знак презрения.

– Просто и глупо, – высказал он свое суждение.

– Почему? – удивился гость слегка обиженно.

– Потому что, если он будет лежать на ней, она станет ему щитом. Ее разорвет, а он останется живой.

– А побольше взрывчатки? Мы заплатим за все.

– Вы-то заплатите. Только там же, наверное, еще квартиры есть. Внизу, вверху. Семьи, дети…

– Ну и что? Ты гуманист, что ли? – спросил гость.

– Попрошу не тыкать, – буркнул Ванька, думая о чем-то своем. – Не гуманист, а специалист. Не люблю примитивных решений. Какие еще у него привычки?

Оказалось, будущая жертва у себя в кабинете держит бар и несколько раз в день пьет виски с тоником.

– Виски с тоником? – удивился Ванька. Он взял со стола карандаш и стал писать что-то на пластмассовой ноге. – Разве вообще пьют виски с тоником?

– Почему нет? – пожал плечами заказчик. – Я тоже пью виски с тоником.

– Ну, ну, – Ванька пожал плечами. Со времен своей жизни в Москве у Варвары Ильиничны он помнил: западные журналисты угощали диссидентов иностранными напитками и сами пили, но с тоником они пили джин, а не виски. – Ладно, – пробормотал он. – У каждого свой вкус.

В процессе дальнейших расспросов Ванька уяснил для себя, как банкир проводит начало рабочего дня. Входит в кабинет и первым делом – к бару. Нальет виски с тоником и полчаса, не меньше, потягивая этот напиток, думает. После чего открывает сейф, достает из него деловые бумаги и приступает к работе. Выяснилось, что шифр заказчику известен.

– Ладно, – сказал Ванька и опять что-то записал на ноге, – приезжайте через неделю.

– Договорились. – Уходя, заказчик кивнул на Ванькину ногу. – Хорошая записная книжка.

– Хорошая, – согласился Ванька. – Всегда под рукой.

После ухода гостя Баваля заперла дверь, а Ванька вернулся к компьютеру и спросил своего нового знакомого, почему тот ненавидит Америку.

19

Мы живем во времена, когда только у крайнего скептика есть шанс оказаться мудрецом или даже пророком. Отношения людей между собой становятся чем дальше, тем хуже, а нравственность… У нас о ней очень много говорят, закатывая при этом чувствительно глазки. Ах, нравственность, нравственность… Но находится у нас эта самая нравственность в таком состоянии, что лучше о ней вовсе не говорить. Чем больше человек жулик, тем больше говорит о нравственности, патриотизме и любви к человечеству. На самом деле в процессе истории человек сильно черствеет.

Можно ли себе представить, что всего сто с небольшим лет назад на всю Россию был всего один палач? Второго, согласного казнить людей, не находилось. Случалось, одни других пропарывали ножами или забивали кольями, но это только по пьяни, по дурости, в состоянии повышенной, как тогда говорили, ажитации, иногда, конечно, и за деньги, но не в порядке рутинно исполняемых служебных обязанностей. Не по идейным соображениям. Не по сексуальному побуждению. Не в ходе научных поисков. И не в таких количествах.

Сколько перед нашими глазами прошло убийц разного калибра: Ленин, Сталин, Гитлер, Гиммлер, доктор Менгеле, Пол Пот, Чикатило…

Между прочим, никому из писателей не удалось воссоздать достоверно ни один из подобных характеров. Ибо, описывая того или иного героя, надо же представить себя на его месте и самому вообразить, что ты – это он. Способность воображать себя кем-то – работа для писателя самая обыкновенная. Он может ощущать себя Эммой Бовари, Пьером Безуховым, Чичиковым, Коробочкой, а то Холстомером или Каштанкой. Ведь даже у лошади и собаки есть доступные нашему пониманию чувства и побуждения, но я не знаю ни одного сочинителя, сумевшего вжиться в роль Ленина, Сталина, Гитлера или того же Чикатило. Ленин, Сталин и Гитлер руками исполнителей убили миллионы людей. Чикатило своими руками вырезал у девочек матки и пожирал в сыром виде. Он убил, изнасиловал и частично сожрал полсотни человек, но его рекорд продержался недолго. Некий Коля укокошил сотню женщин, но в сыром виде пил только кровь. А мясо варил, жарил, вялил, коптил, превращал в колбасу, лопал сам и угощал гостей. После Коли появились убийцы, которые превзошли его, и соревнование продолжается. И чем дальше, тем больше плодятся садисты, вурдалаки, запасатели человечьего мяса впрок. Маленьких детей похищают для взятия у них внутренних органов. А что касается мастеров делового убийства, то их работа будоражит воображение школьников, и пылкие юноши со взором горящим мечтают быть не поэтами, не землепроходцами и космонавтами, а киллерами. Это заманчиво и романтично – высмотреть, выследить свою жертву, дождаться в темном подъезде под лестницей, расстрелять в упор и, переступив через труп, неспешно удалиться после контрольного выстрела в голову.

Валидол не был никогда ни романтиком, ни садистом. Он убивал людей, только если в их убийстве видел какую-то выгоду. И не трогал всех остальных. Удовольствия от убийства он не получал, но и неудовольствия не испытывал. Дело есть дело – так он к этому относился. Убить человека – как расколоть полено. С той только разницей, что убивать – собой рисковать. Могут самого убить. Или посадить. И неприятная сторона умерщвления – что потом надо заметать следы, расчленять трупы, уничтожать улики, разрабатывать алиби. Так что, если бы Валидол мог сделать, как он говорил, хорошие бабки, никого не убивая, он бы не убивал. Собственно, он уже подумывал о том, чтобы по накоплении начального капитала отойти от мокрых дел и заняться легальным бизнесом. Но перед этим надо было довести до конца начатое прежде, и тут… – думая об этом, Валентин Юрьевич мысленно разводил руками, – надо было еще кое-кого, увы, лишить жизни, а уж потом… потом…

…Со сна, впрочем, думать особенно не хотелось… Хотелось еще поспать, но солнце, раннее, весеннее, как будто росою омытое, светило прямо в глаза и заставляло жмуриться. Он отвернулся от солнца и повернулся к своей возлюбленной, которую он в хорошем настроении называл Галчонком. Она спала спиною к нему с обнаженным плечом, загоревшим еще в феврале на острове Бали. Плечо смуглое с белой полоской – незагорелый след от бретельки. Валидол положил руку на это плечо и осторожно погладил. Настроение было прекрасное. До сего дня все дела у него совершались удачно, и достиг он многого из того, о чем раньше он и не мечтал, хотя давно уже знал, как хрустят в кармане большие деньги. Но в недавнем прошлом на что он мог их тратить? Ну, гулял в ресторанах, ну, нежился в Сочи, ну, парился в сауне, ну, купал девочек в шампанском «Абрау Дюрсо», сам этим шампанским или водкой напивался до свинского состояния. Но платить за все это приходилось дорого. Дважды сидел и в третий раз загремел бы, если б не перестройка, реформы и прочее.