Снег на Рождество

— Ты чего?

— Да я вот насчет телеграммки. Повертела мой бланк и фыркнула:

— Ну и что?

— Да поймите. У меня ведь все дело не в бланке, у меня слово не пропускают…

— Какое?

— Да вот это…

— А по-русски написал?

— По-русски…

— А ну, давай читай. Я прочел:

— «Ар-хи-ма-ндрит».

А она:

— Чего?

Я вновь прочел:

— «Ар-хи-ман-дрит».

— Нет, не пройдет, — вдруг заключила она. — У нас село. У нас все всегда как в деревнях пишется просто, а ты выкаблучиваешься.

И вопросительно посмотрела на меня.

— У нас работаешь?

— У вас.

— А кем?

— Врачом… на «Скорой».

— Ого-го! — с восторгом произнесла она и подпрыгнула. — Ого-го! — а потом сказала: — Вот Люська придет, она все решит.

— А кто это Люська?

— Да так… одна из дочурочек моих. Когда-то раньше в Москве на телеграфе работала, один раз даже какого-то командующего телеграммой с подчиненными связала…

«Буду ей всегда и во всем помогать…» — радостно шагая по улице, думал я о заведующей.

Через пять минут в кожаном жилете пришла Люська. Сев рядом с мамкой, закурила. А та, показав ей телеграммку, стала убедительно о чем-то просить. Люська, бросив курить, нахмурила брови. Затем позвонила в школу какой-то учительнице. Наконец, кое-что выяснив у той, положила трубку и вновь закурила. Жадно затягиваясь, несколько раз потерла пальцем висок…

Через пять дней получаю от друга письмо. В конверте, кроме письма, вложена телеграмма. Читаю ее: «Товарищ монах… — Что за монах? Читаю дальше. — Поздравляю тебя приемом братию Быть тебе настоятелем и не ниже». Посмотрел на адрес. Да, так и есть, телеграммка моя.

Вот дела так дела! — удивился я и, еще ничего толком не понимая, принялся за письмо. — «Спасибо за телеграммку. Молодец, ну и здорово же ты придумал. Твоя телеграммка попала к ректору, от ректора к проректору, от проректора прямо на кафедру. Короче, в понедельник на кафедральном собрании, зачитав твою телеграмму, порешили меня оженить. И хотя внешне, для приличия, я сопротивлялся, но в душе понимал, твоя телеграмма кстати. Мне как-никак почти тридцатник, так что сам понимаешь. Наверное, вскоре судьба моя будет решена. Веришь ли, одна прелестная девушка сильно мною увлечена…»

— Что за ерунда? — И я вновь перечитал письмо. — Ему надо ругать меня, а он рад.

И я с грустью посмотрел на фото друга, стоявшее на моем столе.

Небось эту самую Люську, дочку заведующей, которая работала на телеграфе, и поперли-то за то, что не только подчиненные, но и сам командующий потом телеграммы понять не смог.

Был вечер. За окном синело. Из подполья пахло душистым сеном. За перегородкой с цыганами громко спорил сосед-лесник, они приехали покупать у него лошадь.

Я не мог успокоиться. Случай с телеграммой не выходил из головы.

Вдруг ко мне постучали.

— Кто? — спросил я, приоткрыв дверь.

Две старушки, одна дряхлей другой, стояли у порога.

— Доктор, помоги…

— Что случилось?..

— Отец помирает…

«Какой отец?» — удивился я, ибо по виду старушкам было за восемьдесят.

Но всякое бывает в жизни, и я спросил:

— Что с ним?

— Третий день не ест, не пьет…

Я быстро собрался. Старушки шли лихо, и я еле поспевал за ними. Наконец прошли пустынную улицу и вышли за село.

На небольшом бугорке появился маленький трехоконный домик с покосившейся крышей. Из трубы тоненькими ниточками бежал дымок. Открыв дверь, я попал в сени, затем, отодвинув на дверном проеме тоненькое одеяльце, вошел в чистую комнату. Слева в углу на красном плюшевом диване лежал седой и страшно изможденный старичок.

— Родной! — кинувшись к нему, прошептала одна из старушек. — Что же ты кашку не скушал? И компот…

Голова у старичка задрожала.

— Вот мы доктора привели, — поправляя под ним подушку, сказала вторая. — Доктор поможет.

Старичок был робок, беззащитен. Казалось, стоит дунуть, и он рассыплется. Я присел на поданный стул. Представился.

— Архимандрит Антоний! Точнее, бывший… — представился и он.

Я опешил. Вот те на! Передо мною настоящий архимандрит, хотя и бывший!..

Осмотрев и прослушав его, я понял, что у старичка ипохондрия. Успокоил его, прописал необходимые средства.

Старушки пригласили меня к чаю. И я решил немного посидеть. Долго я не решался переспросить старичка, а потом все же переспросил:

— Скажите, а вы правда архимандрит?

— Правда… а что?

И тут я не выдержал и начал:

— Вы знаете… У меня есть друг, и его тоже, как и вас, Архимандритом зовут, — и, весь подавшись к нему, я принялся рассказывать о случае с телеграммой.

Рассказываю. А сам гляжу, что упавший было духом старичок на руки привстал, потом ногами задвигал. Ну а потом и нос у него покраснел, да и глазки зачесались. И не успел я ему досказать свою историю, как он неожиданно стал хохотать.

— Почему вы смеетесь? Тут плакать надо… Вот читайте… — и подаю ему телеграмму.

Надев очки, он начал читать. Прочитав телеграмму, он спросил:

— Эту телеграмму Люська отправляла?

— Да, Люська.

— Так она же ведьма…

— Как?

— Так.

И замолк. Он смотрел в потолок, и взгляд его был такой особенный, как будто он что важное вспоминал. Потом вдруг, отвлекшись от своих мыслей, он опять с улыбкой посмотрел на меня.

— Эх, сынок, сынок, — с легкой усмешкой произнес он. — Да ежели хочешь знать… Эта Люська своими телеграммами стольким людям неприятностей принесла, ее вот за эти самые телеграммы «сосом» прозвали. Вот и я теперь тоже из-за нее стал архимандритом бывшим. Вместо: «Встречайте Антония Белкина» — она в монастырь отстучала: «Встречайте Антония с беременной».

— Да вы что?..

— Да-да! — повернувшись на бок, произнес старичок и, наверное, чтобы вывести меня из оцепенения, с шуткой спросил:

— И что ваш друг на кафедре преподает?

— Он на кафедре философии… курс атеизма читает, — ответил я.

И тут старичок так заржал, что чуть было не слетел с дивана.

— Ну и ведьма… Ну и ведьма…

Лицо его зарумянилось. Видно, прежние силы вновь вернулись к нему. А какой аппетит появился у старичка, если бы вы только знали. Он при мне тарелку каши съел и выпил ковш компота.

— Надо же вы какой, доктор, — хвалили меня старушки.

— Так это не я, — объяснял я им. — Друг у меня есть… Ну вот и он…

А через несколько дней получил я телеграмму. Друг и вся кафедра приглашали меня на свадьбу.

Поздним вечером вызвали «Скорую». Какая-то женщина из пригорода в испуге позвонила: «Скорее… скорее… Умирает соседка…»

Полчаса добирались. Снегом перемело почти все дороги. Но водитель мастерски крутил баранку, и мы ни разу не забуксовали, хотя машину на поворотах так заносило, что порой казалось, что мы вот-вот перевернемся.

Наконец сквозь непроглядную тьму вырисовывается двухэтажное здание. Крайний подъезд освещен. Видно, там уже дожидаются нас.

— Ну, доктор, давай действуй! — проворно остановив машину, кричит шофер и дует на пальцы.

Торопливо поднимаюсь за женщиной, одетой в длинное мужское пальто, на второй этаж.

— Я слышу, за стенкой что-то упало, а потом вдруг девочка как закричит, как закричит… — торопливо рассказывает она на ходу и касается дрожащими пальцами стен. — Дверь чуть-чуть приоткрыла, а она, гляжу, вся белая лежит.

Я тут же узнаю квартиру по доносящемуся из-за двери детскому плачу.

Опередив женщину, первым влетаю в комнату и вижу такую картину: на полу неподвижно лежит молоденькая пухленькая женщина в модном коротеньком сарафане, по ней, плача, ползает девочка. Ей около годика. Она не замечает нас. Сопровождавшая меня женщина берет ее на руки. Вот она в испуге вскинула глазки на нее, а затем, еще сильнее заплакав, вновь потянулась к неподвижному материнскому телу.

Быстро раскрыв медицинскую сумку, я начинаю прослушивать у матери пульс, сердце, давление. Проверяю реакцию зрачков на свет — реакция нормальная. Значит, жива. И тут же, отшатнувшись от нее, я замираю. Оказывается, молодая мать пьяна. Соседка, толком не разобравшись, в чем дело, в испуге вызвала «Скорую». Плачет, и не просто плачет, а простуженно плачет чужой ребенок на ее руках, и, видно, теперь все поняв, всхлипывает и она сама.