Монументальная пропаганда

17

Никогда Аглая Степановна не жила так хорошо и беспечно. Одной пенсии ей не хватало, а с двумя могла себе ни в чем не отказывать. Тем более что помимо денег – полное продуктовое довольствие. Каждую неделю по четвергам являлась к ней с двумя авоськами Гала, оживленная, улыбчивая, ладная, в джинсах и в джинсовой стильной куртке. Проходила в кухню, выкладывала, приговаривала, напоминая одну из официанток в сочинском санатории:

– Вот принесла хлебушек, маслице, яички, колбаска, огурчики, помидорчики и вот это. – И, жмурясь, доставала бутылку водки «Финляндия». – Это хорошая водочка, чистая, не то что наша. Я тоже люблю немножко, как говорится, забалдеть, но нам с вами злоупотреблять не стоит. У меня брат медик, он говорит: ты, Галка, помни, женский организм к алкоголю более податливый, чем мужской.

С выпивкой Гала просила не торопиться. Сначала она приберет в комнате и приготовит обед. Тут же снимала куртку, засучивала рукава белой кофточки, закатывала штанины джинсов и принималась за дело. Когда наклонялась, вываливался наружу и болтался золотой крестик. И она его опять запихивала за пазуху. Ставила на плиту суп, гречневую кашу или картошку, а пока огонь делал свое дело, включала пылесос, чистила ковры. Влажной тряпкой протирала статую. Поливала на окошке цветы. И все это делала быстро, легко, порхая по квартире, приговаривая:

– Ой, сколько у вас пыли! Непонятно, откуда берется. Прошлый раз все ведь протерла, и опять. Ужас! Все-таки, мне кажется, с экологией у нас что-то такое происходит.

Иногда о Сталине спрашивала: за что люди его так любили? Он был добрый?

– Как бы тебе сказать? – задумывалась Аглая. – Он был беспощаден к врагам, он их решительно уничтожал, но тем самым делал добро рабочему классу.

Аглая никогда не была сентиментальна, но тут что-то в ней сдвинулось, она замечала, что ждет свою кормилицу, радуется, когда та приходит, и даже называла ее порой Галочкой. А Гала обращалась к Аглае «мама Глая», и ей это было приятно.

Гала готовила, стелила скатерть, стол сервировала со вкусом, доставала две рюмки и два стакана для яблочного сока, после чего они вдвоем обедали, выпивали, разговаривали, бывало, до позднего вечера.

Гала охотно рассказывала о своих родителях. Оба были коммунистами. Работали в Норильске на металлургическом комбинате. Хотели накопить денег и дочке оставить. Но вот пришли к власти эти самые, как их называют, извините за выражение, и все родительские накопления превратились в пыль. Папа от огорчения умер, вчера как раз годовщина, я в церкви была, свечку поставила. Маме денежку послала. Она же получает нищенскую пенсию. Еще меньше вашей. Я, конечно, ей помогаю, это же мать. Представляете, всю жизнь трудилась не покладая рук, а теперь сама себя прокормить не может. Я бы тоже не смогла, но Сережка… Сережка у меня, мама Глая, добрейшая душа. Он, когда видит старого человека с протянутой рукой, так страдает! Всем бы хорош, но ревнивый! Ой, мама моя, какой ревнивый! Видели, я прошлый раз с синяком была? Вы, может, не заметили, я запудрила, но вот он, и сейчас видно.

– А есть за что ревновать? – спросила Аглая.

– Ну, мама Глая, если по правде, есть. Он же на работе, на работе, на работе, приходит усталый, а то еще и выпивший, ложится и – лицом к стенке. А я же молодая живая женщина, мне, мама Глая, двадцать шесть лет… Ведь когда вам было двадцать шесть лет, вы, наверное, тоже.?

– Я в двадцать шесть лет партизанским отрядом командовала. – Аглая хотела сообщить это гордо, а сказала так, словно извинялась за свою убогую молодость, когда занималась глупостями и даром время теряла.

Но и Гала смутилась:

– Ой, мама, извините, мне даже стыдно. Ой, какие вы были люди! Идейные, мужественные. А кто мы? Я бы вот партизанкой быть не могла, крови боюсь ужасно. Вот даже какой-нибудь чужой человек палец порежет, и мне дурно. Ведь вы действительно за нас трудились, сражались. А мы… мне даже стыдно… Это Сережка говорит, что мы молодые коммунисты, а у нас на самом деле ведь нет же никаких идеалов. В уме только и есть, что хорошая жизнь, тряпки, еда и секс. Иной раз даже хочется чего-то возвышенного, а мысли уходят вниз. Слаба, как говорится, на передок. Меня Сережка, знаете, как называет?

– Как?

Гала вздохнула, помолчала, словно колебалась, сказать или нет, и смущенно хихикнула:

– Галка-давалка.

– Значит, он тебя не зря колотит?

– Конечно, не зря. Если б зря, я бы не потерпела. Я сама, мама Глая, переживаю, вы себе представить не можете. Сама думаю, ну что же я какая-то такая бэ, извините за выражение. До меня мужчина дотронется, и я тут же растекаюсь как масло. Не могу отказать, и все.

– Скажи мне… – начала было Аглая, но вдруг застеснялась.

– Что? – спросила Гала.

– Да так…. В общем, знаешь… У меня в твоем возрасте были другие нравы, мы все за родину, за Сталина, за партию, пятилетки выполняли, о себе мало думали, поэтому, ты уж не смейся, но я вот на старости лет все слышу: оргазм, оргазм. А что это такое – оргазм? Будешь смеяться?

– Да вы что, мама Глая! – Гала сделала большие глаза и понизила голос до шепота: – Неужели не знаете? Ой! Что вы! Ну, в общем, это, даже не знаю, как что. У меня во время этого дела… я сначала чувствую, как будто в меня что-то такое накачивают, накачивают, и я вся раздуваюсь, раздуваюсь, как шар, и такой, знаете, воздушный шар огромных размеров, и я куда-то лечу, лечу, а потом вдруг – раз! – и лопнула. Прямо вся со всех сторон лопнула и растеклась, как лужа, как озеро, как море. Я в этот момент ничего не соображаю, я умираю, а в ушах звучит музыка, ну как вам сказать… ну прямо – Майкл Джексон. – Гала посмотрела на Аглаю, подумала и спросила, будто сомневалась в ответе: – Мама Глая, а ведь вы тоже были когда-то молодая?

– А ты как думаешь? – спросила Аглая.

– Не знаю, – сказала Гала. – Вообще-то я понимаю, что были, а представить себе не могу.

18

Некий гражданин штата Небраска (Соединенные Штаты Америки), шаря по закоулкам Интернета, обратил внимание на пользователя Всемирной паутины, которого, видимо, интересовали современные достижения в области взрывного дела – вещества, компоненты, реактивы, катализаторы, ускорители и замедлители реакций. Незнакомец изучал также новейшие способы передачи сигналов на расстояние, подробности разных сенсорных конструкций. Кроме того, он проявлял очевидное любопытство к жизни инвалидов войны в Америке, их количеству, пенсиям, быту, социальным программам и технике, облегчающей их существование.

Житель Небраски решил связаться с ищущим, вычислил его ICQ (или по-русски Аську) и обратился к нему таким образом:

– Hi, I’m Jim Bardington. Who are you? [1]

Ванька (он неплохо знал английский язык) удивился, подумал и назвал свое имя. Новый вопрос был:

– Are you disabled? [2]

Ванька спросил:

– How did you guess? [3]

– You are very intelligent. [4]

– Thank you. And what about you? [5]

– Me too. [6]

– Intelligent or disabled? [7]

– Both. Vietnam war veteran. Are you Russian? [8]

– Yes. [9]

– I hate USA, too! [10]

Ванька еще не придумал, как выразить свое удивление, когда в дверь постучали условным образом. Ванька извинился перед американцем и вышел из Интернета.

Баваля впустила невысокого человека в надвинутой на глаза кожаной кепке. Войдя в комнату, пришедший слегка отогнул козырек кепки и вгляделся в обстановку. В комнате общего света не было, но над рабочим столом висел низко спущенный оранжевый шелковый абажур, а в нем – лампочка на сто пятьдесят свечей. В свете этой лампочки гость рассмотрел хозяина в инвалидном кресле – обрубок с изуродованным лицом, без глаза и без руки. Правая нога – закрытый холщовой штаниной пластмассовый протез с ботинком – стояла на низкой подножке. На левом протезе розового цвета штанина была завернута, а сам протез лежал на колене правой ноги, необутый, но в носках. Эту конечность Ванька, несмотря на наличие компьютера, использовал часто как записную книжку. Писал на ней карандашом, регистрировал заказы, выводил химические формулы, просто что-то подсчитывал, а устаревшие записи стирал ластиком. Комната к тому времени представляла собой настоящую и неплохо оборудованную химическую лабораторию. На столе – компьютер, аптекарские весы, два паяльника, микросхемы с чипами, катушка с медным проводом и журнал «Химия и жизнь». На полках вокруг стола – колбы с жидкостями, банки с надписями «селитра», «ртуть», «угольный порошок», «желатин», «сера», «медный купорос», «глицерин» и «нитроглицерин». На грубо сколоченных стеллажах и под ними стояли и лежали канистры, ведерки, банки, две противопехотные мины, четыре противотанковые гранаты и еще всякая смертельно опасная всячина.