футбольное поле в лесу (СИ)

Разговор скрипок, флейт, барабанов, виолончелей, саксофонов, даже банджо, представьте, и прочих других участников перепалки о некоем персонаже (из чего-то не написанного таким-то писателем, ныне умершим или же еще не родившимся), который нюхает кончики большого и указательного пальцев, потирая их один о другой точно мушиные лапки. Зачем нюхает? Что унюхать хочет?

Разговор о человеке, бросившем пить.

Разговор о человеке, попавшем в подвал гастронома.

Общая тема перепалки - человеческое общество имеет структуру, и это непреложный факт. Так и должно быть. Хотя, впрочем, почему же это именно должно, а?

Рок-проза заставляет отдавать отчет в вышеизложенном, уясняет, о чем, собственно, речь -- о шестой части суши и о единственно достойном упоминания помещении. Она же на-стоятельно требует ответа: справедливо ли сие утверждение? Нет-нет, отвечает, несправедливо, как несправедлива сама по-становка вопроса, сам, как говорится, ход мысли. И главное -- нс патриотично. А впрочем, почему, спрашивается, не патриотично, и вообще - что "патриотично" и что - "не патриотично"? Сие требует разбора серьезного, основательного, а не легкого перемалывания музыкальными инструментами в запале перебранки, связанной с исполнением настоящего сочинения.

И вот - еще. "Должен - не должен". Что это за вопрос та-кой! Все - есть! А вот диалектики (это литавры, литавры) - нет! Нет диалектики общей, есть диалектика отдельной личности. Да и диалектика ли это...

Голоса (музыкальные, разумеется):

- А ты не боишься?

- Чего?

- Хм... А ты ничего нс боишься или все-таки боишься?

- ... (напряженная пауза).

Каждая человеческая жизнь вмещает в себя всё. Всё. Всю Книгу с концом света в том числе. И все это живет вечно, безо всякого развития. Без диалектики, то есть, а? Диалектика - лишь в человеческом сознании. (Прицепляется словцо, никак не отцепляется. "Диалектика". Все звуки скопом наваливаются, отцепляют и отбрасывают прицепившееся словцо.)

Душа человека мечется в пространстве шаровой молнией, влетая в ту или иную оболочку, выжигая тело изнутри, испепеляет и даже дематериализует. Она в тебя попадает, когда ты - Попруженко и когда ты сидишь в той кремниевой зеленовато-водянистой пустоте...

События плавают во времени и пространстве, и такое случается, что, хотя они начинаются в разное время и в разных местечках пространства, заканчиваются одновременно (или почти одновременно), словно пронизываемые раскаленным шомполом и зажариваемые утки из книги "Приключения барона такого- то", принадлежащей бессмертному перу такого-то и такого-то.

Из перевода с колониального:

"Если ты начинаешь читать что-нибудь -- твои глаза уходят дальше и дальше, ты не в силах остановить их, пока не узнаешь все ужасные вещи, и затем думаешь и мучаешься кошмарами и никогда не можешь вернуться ко времени незнания". (Сюзенн Хилл. "Я - король замка".)

...нет, действительно, в каждом сидит смерть, и каждому подсознательно хочется выразить это ощущение (ощущение этого), и вот, это метафизически выражается в художественном произведении, где частный случай, касающийся лично тебя, распространяется, Господи прости, на весь свет. Ощущая свою кон-кретную смерть, некоторые имеют потребность предсказывать конец света, и когда - тот единственный! - конец света наступает, то происходит это отнюдь не вследствие чьего-либо персонального предсказания. (Стрела направлена в Такого-то, как и в ряд других подобных, имя коим - легион.)

Но вот ты идешь, пожилой и задубевший, но неровному ас-фальту старой улицы, почему-то в знойный день, и все вокруг тебя вечно - и жара, и трещины асфальта, и зыбкая тень листвы, и скучный мальчик, царапающий крашеную кирпичную стену пятаком, и толстая женщина с огромной авоськой, напол-ненной невесть чем, и так далее и тому подобное, и ты ощущаешь свое подержанное тело с истрепавшимися от длительного употребления внутренностями, а также застывшее на собственном лице выражение безразличия и скепсиса, может быть, даже некоего презрения и недоумения, то самое выражение, что присуще твоему старому другу и коллеге, которого ты уже тысячу лет не видишь, но по кому скучаешь, и тебе кажется, что размолвки нет, а она есть, и ты понимаешь, что это более чем размолвка, она - разрыв, и разрыв этот случаен.

Нет, это не тот друг - начальник с чернявым лицом, но-сатый и косой, от воспоминания о котором даже сейчас, век спустя, вест стужей страха. Это совсем другой человек, совсем другой!

А тот? Того уже нет.

Но что это? Кто возникает перед тобой, и не по волшебству, а по реальному ходу дела? Сначала видишь вдали бледную, чуть намеченную в знойном воздухе знакомую фигуру, но не по-нимаешь, кто это. Очертания приобретают более отчетливый и яркий характер, и вот уже перед тобой худощавый среднего роста человек в белой рубахе огромного размера с короткими и широкими рукавами, серых широких брюках, стянутых в талии ремешком с металлической пряжкой. (Пояс с аналогичной пряжкой и у тебя имеется, но ты его не носишь, он уже давно истрепался, измочалился.) Это именно он, твой друг. На лице его выражение брезгливости, вечное, присущее ему, но всегда исчезающее, когда он видит тебя. Но нет, оно давно уже не исчезает при виде тебя. И каждый раз ты думаешь, что это случай-ность, и каждый раз, когда вы расходитесь, забываешь об этом,

как о приснившемся недоразумении, неприятном, но нереальном. И каждый раз при новой встрече неприятный сон повторяется. Он и сейчас повторяется, и ты понимаешь: нет, это не слу-чайности.

Впрочем, в глубине души ты всегда это знаешь, но сейчас из-за того, что железная пряжка ветхого ремешка, перепоясывающего узкую талию друга, посылает через твои поизносивши-еся глаза прямиком в твое вялое сердце тусклый солнечный блик нс из сегодня, а из далекого-далекого вчера, ты понимаешь - уже никогда впредь эго для тебя не случайность, и ты открываешь свою душу истине, уже давно обитающей в её темных глубинах. В свое время ты произносишь "да" вместо правдивого "нет", ибо, правда трудна, а возможно - и смертельна...

Тусклый блик высвечивает в космосе твоей души ту зябкую пивную, где и говорится в свое время то, что от тебя ждут, а не то, что отражает истинную реальность.

Вспоминаешь глянцевый блеск взгляда того странного су-щества, от которого отрекаешься, его покрытое шерстью тело, его пугливость, и неистовость, и хитрость, и похотливость, и в нос твой бьет запах пудры и кремов домашней работницы, и вообще ты вдруг оказываешься там, в том далеком, казалось бы, навсегда покидающем твою душу времени, в той же пивной, но - в другом составе, и твой друг и коллега, молодой, но с при-сущей ему скептической улыбкой, сбрасывает эту улыбку с ли-ца и, округлив глаза и приблизившись, спрашивает:

- Ну что?

- Отвез, - отвечаешь ты.

- ???

- Да, отвез! А что ты так смотришь?

- Ты что, - сказал "да"?

- Да.

- "Да" в смысле "нет"?

- "Да".

- Точно "да"? Именно "да"? 11с "нет"?

В ярости, застилающей глаза, кричишь:

Да! Да! Сказал и отвез. Чего гримасничаешь? Скажи, ты! Перед тобой, да-да, не оглядывайся, перед тобой стоит та-кой выбор? Или ты никогда не говоришь "да" вместо "нет" и "нет" вместо "да"?

Друг проходит мимо, нс останавливаясь, чуть глянув, и его тусклый блик отлетает от твоего глаза в вечность, и зной продолжается, и ты понимаешь раз и навсегда: ничто не проходит, и прошлое всегда рядом с настоящим и в тесном соседстве с будущим, и ты вовсе нс стар и вовсе не скептик и брюзга. В твоем затвердевшем естестве, в самой сердцевине пылает чудесным огнем Душа, она пылает в твоем друге и коллеге, только что минующем тебя с присущим ему выражением брезгливости на ста-ром, сером и худощавом лице вечного мальчика. Знойный день, старость и всё-всё-всё есть лишь незначительная часть Жизни, тоненькая оболочка, затвердевающая лишь впоследствии, а огонь души - вечен. И ты хочешь повернуться, громко позвать, но не можешь совладать со своими шаркающими шагами и идешь, как во сне, и горло твое схвачено спазмой.