футбольное поле в лесу (СИ)

После обеда отправляешься в свою каюту и начинаешь перелистывать - так, от нечего делать, - книжку исследователя такого-то в переводе с колониального "Опасные морские жи-вотные", горячо рекомендуемую дедом. Листаешь и почитываешь. Попадаются фразы (сквозь призму наступающего сна) о шипах тропических рыб, чьи уколы вызывают у потерпевшего шок или даже самое Смерть, о ядовитых морских животных, прикидывающихся безобидными водорослями, и так далее, все в том же духе. Автор труда мистер такой-то, не жалея красок, взывает к осторожности, ибо еще не от всех морских ядов найдены противоядия. Жалко, не правда ли?

Книга с се полезным содержанием теперь уже накануне от- правления из порта такого-то (и вообще из района тропических морей) нс очень-то тебя касается. Глаза слипаются (именно от приятного сознания безопасности), и ослабевшие пальцы готовы выпустить книжку, но тут дверь каюты распахивается.

- Хоря давишь?

Восклицание громкое и бодрое. Нависает черное от загара лицо третьего механика Симоненко.

- Быстрее вставай, пойдем!

- Куда?

- На барьерный риф!

Третий механик решительно вынимает книгу, засыпающую в твоих пальцах. Эго приятная решительность, мягкая, готовая отступить при малейшем подозрении, что она может быть в тягость. Книга, брошенная на письменный стол, скользит по пластмассовой столешнице от края до самой переборки. Тоном, не допускающим возражений (или, точнее, якобы не допускающим), механик с придыханием говорит:

- Не раздумывай, собирайся. Покажу - знаешь что? Остатки чудовища.

Нет, нет, это не описка, механик произносит именно так - остатки, а не останки. Дело в том, что для Симоненко во всей этой истории с дикой морской рыбой нет и доли таинственности, романтичности и чего-то там в том же духе. Останки - это когда сердце замирает и почти материально ощущается присутствие Высшей силы. Остатки - это когда, допустим, почти все съедается, а то немногое, что остается, чуть-чуть черствеет.

Симоненко настаивает не из тех соображений, что, мол, хо- чет человек останки посмотреть, а самому нс удается найти их. Соображения другие, а именно - группа моряков, отправляющаяся - в данном случае - на рифы, должна состоять из трех участников.

Нужно использовать последний шанс и побывать на барьерном рифе.

И вот участники экскурсии один за другим по пологому трапу сходят на причал, все еще заваленный горами мешков с сыпучим грузом для парохода, чьи бездонные трюмы наполняют-ся, наполняются, да все не могут наполниться.

Памятный путь лежит мимо океанских судов, вьется между штабелями ящиков, легковыми автомобилями заокеанских марок, сгружаемых с парохода такого-то, порт приписки такой-то, огибает груды коробок, мешков, движущихся тележек с груза-ми. Впереди шагает Симоненко. Его голова, наголо обритая на второй день рейса, покрыта носовым платком, завязанным по углам узелками, запрятанными вовнутрь. Рядом плетется Б., якобы подавленный энергией и энтузиазмом третьего механика. Я-ко-бы... Понятно?

- И куда только нас несет в такую теплую погоду? - спрашивает Б., приостанавливаясь и оглядываясь. Родной пароход уже скрывается из виду, заслоняемый чуждыми надстройками и трубами, а также металлическими конструкциями кранов.

От жары восприятия притуплены. Путешествующий бултыхается в зное, теряя представление о времени и пространстве, поэтому не сразу соображаешь, что к чему, когда до сознания до-ходит, точно через вату, восклицание:

-- Вот, смотри!

Взор, оказывается, уже некоторое время сам по себе, и без указания, направлен на черную оболочку с прекрасно различимой щелью, валяющуюся на окаменевшей земле возле наполовину обгоревших тюков хлопка. Даже сейчас и продолговатая оболочка, и щель пасти дают представление об огромности "вайлд си фиш". Останки - а это именно они, они! - напоминают гигантский кожаный чулок-копилку. Есть такие копилки со щёлкой, окантованной металлом. Так вот, у сего чулка, валяющегося сейчас чуть сбоку у ног, металлическая окантовка отсутствует. По всей вероятности, содержимое своевременно полностью, до последнего пенса было вытрясено.

По мере насыщения зрелищем сознание переключается на запа-хи, скромненько ожидающие своей очереди где-то неподалеку. Запахи, оказывается, уже давным-давно здесь, они внезапно набрасываются, окутывают смрадным облаком, вызывающим содрогание (мысленное), и побуждают к паническому бегству отсюда сломя голову на край света. Сей порыв, однако, в следующий же миг прерывается, перечеркивается и уничтожается со- знанием: бежать некуда, именно здесь и есть край света!

Вы же видели еще тогда, в свой первый приход сюда, эти обугленные тюки хлопка (хлопка ли?) рядом с останками. Почему, скажите, почему не догадались подойти? Не можете ответить. И никто не может...

Несколько минут молчаливого стояния возле диковинной оболочки, которую, кстати сказать, можно потрогать, можно да-же вложить персты в щель пасти, что из-за немыслимой жары не совершается, хотя мысль об этом и приходит в голову.

Да, уже нет сомнений. Легендарное чудовище действительно существует, с полным правом ты свидетельствуешь это. Не с чьих-то слов или туманных намеков.

Вот она, оболочка, - валяется у твоих ног! Нет, однако, ни радости, ни удовлетворения. Почему? Да потому, что наблюдается труп лишь одной рыбы, а остальные ее сородичи - морские чудовища (их, конечно же, много здесь, на краю света, в глубинах под рифовым барьером) продолжают...

Но тут наступает утро, и дозволенные речи прекращаются. Когда же ночь снова вступает в свои права, дозволенные речи возобновляются.

- Рассказывают, о, мой повелитель, что морские чудовища продолжают таинственное существование и поныне.

- Ты утверждаешь, что тогда Природа приоткрывает щелочку в одну из сокровеннейших своих тайн?

- О да, мой повелитель...

- И что же?

- А то, мой повелитель, что, увы, некому заглянуть в эту щелочку.

- Что значит - некому?

И так далее...

- Полюбовались и пошли, - говорит Симоненко, и, пре-рванное было, движение к маяку возобновляется.

Перемещение в облаке жары не сразу дает заметить отсутствие смрада, и уже неподалеку оказывается маяк. Тот участок берега, где некоторое время назад старик выбирал окуньков из сети и молодой человек забрасывал леску, теперь безлюдный. Здесь, на берегу, часть вещей остается под присмотром Б., которому лень и который бережет силы для дальнейшей жизни.

Менее чем через год после описывае-мого похода к останкам "дикой морской рыбы", уже на родине при подъезде к живописно-му южному городу "Жигули", ведомые женой Б., влетают в придорожный столб. Сидевший впереди рядом с женой Б. и его жена погибают на месте. В живых остается только их дочка, сидевшая сзади.

Но это - в скобках.

Лукоморье, огражденное от открытого моря барьерным рифом и кажущееся с берега не таким уж обширным, в действительности - громадно. Идешь и идешь по пояс в теплой, как бульон, воде от одного края излучины в сторону другого, к бледному мысу, упирающемуся в море, однако, удаляясь от исходной точ-ки, ничуть не приближаешься к конечной. Цоколь маяка пре-вращается в бесцветную коробочку, а лежащего в тени на кам-нях Б. и вовсе невозможно различить.

Также невозможно уследить за скатом или какой-нибудь другой морской тварью, проносящихся черными молниями под но-гами и обнаруживающие себя именно этими стремительными скольжениями, так что неизвестно, откуда они берутся и куда запрятываются, промелькнув.

Симоненко решительно продвигается вперед, ныряет, исче-зает за камнями, снова появляется. Время от времени я гоже опускаю голову в теплую, а порой даже горячую воду и отчетливо, как на телевизионном экране, вижу сквозь стекло маски пят-нистых и полосатых рыбешек, малиновые присоски полипов и прочие шевелящиеся прелести тропического моря. Мохнатые камни при прикосновении к ним выделяют жгущую ядовитую слизь. Колени и локти покрываются кровоточащими ссадинами. И дед, и мистер такой-то, автор соответствующего труда, могут чувствовать себя удовлетворенными.