Последний самурай

Х. К. специально приобрел туристическую путевку в группе, чтобы не вызвать подозрений. Тур включал экскурсию в Синьцзян, провинцию на крайнем северо-западе страны; он планировал оторваться от остальной группы в Урумчи и уже там перебраться через границу с Монголией. Но на второй день путешествия гид вдруг объявил, что экскурсия в Синьцзян отменяется, чтобы туристы могли сполна насладиться прославленными пейзажами, искусством и поэзией южного Китая.

И вот группа села в поезд, и они отправились в город на юге Китая. Все здания украшали огромные портреты председателя Мао. Ни у одного жителя города не было ни одного экземпляра книги «Сон в красном тереме». В этом городе вообще не было никаких книг, а если и были, то никто не говорил Х. К., где их можно найти. И проституток здесь тоже не было, и картин — тоже. По его словам, то было очень странное место, где все дети и подростки были похожи на мальчиков. И еще, люди, видимо, очень усердно и много работали, но при этом на поле за городом собирались целые толпы детей с родителями и занимались тем, что запускали воздушных змеев, и таких красивых змеев он прежде в жизни никогда не видел. Все они были ярко-красные, и на каждом красовался портрет председателя Мао и еще — два или три иероглифа с изречениями председателя Мао. Над этим полем постоянно дул ветер, и огненно-красные драконы послушно взлетали в небо, стоило только размотать бечевку.

Он уже начал думать, что ему никогда и на за что не найти загадочного племени молчунов, и куда теперь направиться — было совершенно непонятно. Ему страшно не хотелось возвращаться в Англию. Теперь, повернувшись к ней спиной, он чувствовал себя просто великолепно. И казалось, что если он обратится к ней лицом, то тут же станет камнем.

И вот он притворился, что заболел, и вся группа отправилась дальше без него.

Однажды он стоял и наблюдал за парящими над головой змеями, китайские иероглифы так и мелькали в воздухе. Письменный язык состоял из идеограмм, совместимых с многими устными формами слов, & он вдруг почувствовал, что люди говорят здесь, как им вздумается, что речь их не имеет ни малейшего отношения к языку и что письменный язык парит на змеях у них над головами. И тут он понял, что свободен наконец от филологии. И подумал: Почему это я должен искать затерянное неведомо где племя молчунов, может, они давно уже и не молчат, разговорились, пока я торчу здесь? Но что тогда ему делать?

Он продолжал наблюдать за змеями и людьми на поле и вдруг заметил среди них мальчика без змея. Ребенок подбегал то к одной группе, то к другой, но его везде отвергали. И вот он пробежал совсем близко от Х. К. Мальчик был весь в соплях и прыщах и совсем не походил на других детей из деревни. Х. К. что-то ему сказал, ребенок что-то ответил, но он не понял, что именно, очевидно, слова были произнесены на каком-то неизвестном диалекте. Он сказал ему что-то еще, и мальчик тоже что-то сказал, и тут Х. К. показалось, что он понимает отдельные слова. Очевидно, то были тюркские слова, произнесенные с характерной для китайцев интонацией. И тогда он сказал мальчику несколько слов по-турецки, потом попробовал заговорить по-каракалпакски, затем на киргизском и уйгурском, и ребенок смотрел на него с таким видом, точно все понимает. Тогда он спросил, где его родители, на что мальчик ответил, что семьи у него нет. И тогда Х. К. подумал, что этот ребенок принадлежит к какому-то тюркскому племени, обитающему в Синьцзяне, или же, возможно, происходит из того самого загадочного племени молчунов. Но какая в конечном счете разница?

И вот однажды Х. К. в полном отчаянии вышел из города и дошел до обрыва, нависающего над долиной. Дно долины было абсолютно ровным и поросло ярко-зеленой травой. Долину рассекала плоская, точно лента, река; извиваясь, несла она свои воды с тускло-серебристым отливом. А окружали долину скалистые уступы гор, и каждая скала здесь была высотой не меньше тысячи футов и резко обрывалась у ярко-зеленого подножия.

Небо, когда он пришел сюда, было серым, вершины гор окутывали полосы тумана, они вяло сползали вниз и плыли над землей. Никогда прежде не доводилось ему видеть более странного и красивого места. Родная Англия казалась такой далекой. Она удалялась и сокращалась в размерах с каждой секундой, до тех пор пока грозный Френкель и пеликан во внутреннем дворике кампуса не стали казаться совсем крошечными, а Бодлианская библиотека вместе с жизнями, похороненными там, — размером с почтовую марку. И хотя ветра почти не было, Х. К. отчетливо видел, как наползают на долину клочья тумана, нависают теперь всего в ярде или двух от земли. Ему хотелось что-то сказать, выразить свои чувства. И тут на ум пришло начало «Одиссеи». Одиссей не смог спасти своих товарищей.

αυ̉τω̃ν γὰρ σφετέρησιν ’ατασθαλίησιν ’όλοντο,

νήττιοι, οὶ κατὰ βου̃ς ’Υπερίονος ’Ηελίοιο

’ήσθιον αυ̉τὰρ ὸ τοι̃σιν ’αφείλετο νόστιμον ’η̃μαρ.

Несчастные, они погибли из-за собственной глупости и безрассудства. Они съели скот Бога Солнца, и тот отвернулся от них. νόστιμον ’η̃μαρ, подумал он, ностимон эмар. Что я должен сделать для того, чтобы больше никогда туда не вернуться? Тоже, что ли, съесть скот Бога Солнца?

Он чувствовал, что погибнет, если вернется в этот спичечный коробок.

Что мне делать? произнес он.

Вот уже и дно долины скрылось из вида. Всю ее затянуло туманом, плотным и белым, точно облако. Из этого облака поднимались лишь голые скалы. Небо над головой расчистилось, словно раствор мелких дождевых капель в воздухе отделился как более тяжелая субстанция и выпал на долину в виде густого белого тумана, открыв взору ясное синее небо. Неосвещенная часть гор тонула в тени, и по черному их краю вилась и мерцала тонкая золотая полоска, отчего каждая из скал напоминала молоденький, как только что народившийся месяц. На вершинах виднелись купы деревьев, тоже черные на фоне заходящего солнца, и сквозь их ветви просвечивало жидкое пламя.

Я не могу вернуться, сказал он. Что мне делать?

Он уже довольно долго просидел на краю обрыва, и вдруг поднялся сильный ветер. Ветви деревьев так и гнулись под его резкими порывами. Вдали, за спиной послышался шум — такое впечатление, что разом закричала целая толпа людей. Он обернулся и увидел, как в начинавшее темнеть небо поднимается огромный дракон. Лучшие мастера деревни работали над этим змеем несколько недель, & вот теперь он ускользал из их рук. Поле, где запускали змеев, находилось довольно далеко оттуда, но в косых лучах заходящего солнца все фигурки на нем вырисовывались очень отчетливо. Пять или шесть человек, задрав головы, смотрели на вырвавшегося на свободу змея, еще одна группа людей готовилась запустить второй. Один человек, прильнув к бумажной обшивке, придерживал его обеими руками, другой вертел катушку с бечевкой.

Внезапно ветер подхватил змея; мужчина с катушкой споткнулся, вырвав сооружение из рук первого человека. И вот змей начал подниматься в воздух, и в этот момент к нему подскочил ребенок и повис на раме. Змей протащил его по земле несколько футов, крошечная фигурка точно прилипла к каркасу. А в следующую секунду змей взмыл высоко в небо вместе с бечевкой, которую было уже не поймать.

И вот теперь люди, собравшиеся на поле, молча наблюдали за тем, как кроваво-красный змей уносит прочь ребенка. Он проплыл над головой Х. К., а когда достиг края обрыва, поток теплого воздуха из долины повлек его еще выше.

Жители деревни подбежали к краю обрыва. Змей начал опускаться. Ветер швырял его то в одну, то в другую сторону и наконец забросил на одну из горных вершин. На ту самую, которой только что любовался Х. К. Ветер дул в сторону долины от них, но в какой-то момент на секунду изменил направление и донес обрывок звука — жалобный крик ребенка.

Крестьяне молча взирали на гору. Х. К., полагая, что в данной ситуации они могут стать более общительными, с сочувствием спросил, что тут можно сделать?

И хотя с трудом разбирал диалект, на котором говорили эти люди, по жестам и отдельным словам догадался, что они считают: сделать ничего нельзя.