Дом на улице Гоголя (СИ)

Если бы кто-нибудь из находящихся на собрании узнал, что эта молоденькая девушка выступает перед большой аудиторией впервые в жизни, что публичные выступления всегда были для неё сущей пыткой, он вряд ли поверил бы.

В итоге Зинон была посрамлена и морально уничтожена. Её даже хотели лишить классного руководства, но потом пришли к выводу, что в самом конце учебного года в этом нет смысла, и разрешили Зинаиде Николаевне довести десятый «Б» до выпуска.

Директор школы товарищ Селиванов, по случаю форс-мажорных обстоятельств, все последнее время совершенно трезвый, быстро сообразил, что с десятиклассницей Астаховой нужно дружить. Из-за связанного с ней скандала директор тоже получил взыскание, но это не помешало ему искренне восхищаться этой умной и решительной девушкой.

Товарищ Селиванов вспомнил, что шапочно знаком с её отцом, позвонил ему и удивил предсказанием:

— Ваша дочь далеко пойдет, школа будет гордиться тем, что здесь училась Юлия Астахова.

У товарища Селиванова всегда было хорошее чутье, чем и держался на плаву. И в тот раз оно его не подвело, правда, с небольшой оговоркой: школа будет гордиться не Юлией Астаховой, а Юлией Логиновой. Фотография известной в Загряжской области журналистки много лет будет украшать вывешенный в холле стенд «Ими гордится школа» без указания настоящей фамилии бывшей ученицы.

Юлин отец, до того слабо замечавший факт существования дочери, начал посматривать на неё с удивлением и любопытством. Когда он попытался выяснить у Юли, что означает звонок директора, та предпочла отшутиться. Отец начал задавать дежурные, призванные демонстрировать родительскую заботу вопросы: «Как у тебя дела в школе? Что с готовностью к экзаменам?». «Все отлично», — неизменно отвечала Юля. Отцу определенно нравилось, как легко она давала меткие язвительные характеристики и директору школы, и учителям, и одноклассникам. Саркастичные Юлины комментарии телевизионных новостных передач приводили его в восторг. Отсмеявшись, отец ласково говорил: «Ты язык не очень-то распускай, у нас везде уши. Лучший друг настучит, не почешется».

Видимо, из-за того, что отец начал общаться с дочерью, мать тоже стала уделять ей внимание. Дошло до того, что однажды Юля увидела во взгляде матери что-то похожее на желание узнать, что за человек живет рядом с ней последние семнадцать лет.

«Не раскисать!» — приказала себе девочка и мило улыбнулась матери. Она не хотела возвращаться в прежнюю жизнь.

Юля Астахова неизвестными науке кожными рецепторами всегда ощущала настроение окружающих, а сейчас это её качество резко усилилось. Она чувствовала, что отношение к ней в классе изменилось, стало прохладнее, появилась настороженность. «У нас только убогих да страдальцев любят», — подытожила Астахова и решила «забить» на одноклассников. Пришлось расстаться с подругой Олей Назаровой — та лепетала что-то насчет ожесточенности, что она боится за Юлю:

— Как бы ты сама себя не победила в запале.

— Что ж ты, подруга, глазки долу опускала, когда Зинон меня гнобила? О выпускных экзаменах думала, об аттестате? И все точно так же рассуждали. Так уж позволь мне защищаться так, как у меня получается. И еще: мне не нужна больше твоя дружба, — и Юля запела, некрасиво кривляясь: «Школьные годы чудесные! С книгами, с чем-то там, с песнею! Ля-ля-ля, что-то там. Не-е-е-т! Не забудет никто никогда школьные годы». А я забуду, причем, с тобой вместе, Олечка. Сразу забуду, как только получу аттестат.

На самом деле Астаховой, очень неглупой девушке, хватило бы ума понять, что не только забота об аттестате помешала Оле и другим одноклассникам защитить её от нападок классной руководительницы. Зинаида Николаевна была их первой учительницей, некогда обожаемой ребятами, и по сию пору они сохранили к ней остатки детской любви. Да, все было сложнее, но Юля предпочла ту версию, которая позволяла ей пренебречь нюансами.

Только печальные взгляды Гали Криваго, которые она ловила на себе, немного смущали ее. «Ты не понимаешь. Отвали, девушка с косой!», — мысленно говорила Астахова и отводила глаза. Галя была единственной в классе, сохранившей свою роскошную пушистую косу.

Один Гера не замечал в Юле никаких перемен — к нему она ничуть не изменилась. Друзья говорили ему, и не раз, что-то в том духе, мол, матереет Астахова, не страшно тебе? Гера только недоуменно пожимал плечами, уж он-то знал, какая она, его Юлька.

Зинаида Николаевна, встречаясь с Юлей, притормаживала — похоже, она хотела с ней поговорить. Но, Астахова, завидев классную издали, громко здоровалась и быстро проходила мимо. Тем не менее, Юлю беспокоила судьба её медали. На журфаке был сумасшедший конкурс — прежде всего, не знаний, а связей и денег, и медаль была нужна дозарезу.

Однажды она, встретив Зинаиду Николаевну возле школы, остановилась и, демонстрируя своим видом, что хочет поговорить, ждала, пока классная поравняется с ней. Та откровенно обрадовалась, даже порозовела лицом.

«Зря радуешься», — жестко подумала Астахова, а вслух сказала со своей новой очаровательной улыбкой:

— Зинаида Николаевна, я надеюсь, вы понимаете, что моя медаль нужна вам не меньше, чем мне?

— Будет тебе медаль, Юля, не волнуйся. Девочка моя...

Астахова прервала излияния классной и двинулась дальше, и услышала за своей спиной:

— Прости меня, дорогая.

Юля, не оглядываясь, ускорила шаг, она почти бежала, но не домой, куда направлялась до встречи с учительницей, а в сторону набережной — днём там обычно бывало безлюдно. Её лицо заливали слезы.

— Получила, гадина?! Это тебе за все, это тебе за «Асканио», за чай с конфетами! — прорыдала она вслух и внезапно остановилась, будто наткнулась на стеклянную стену — это что же сейчас она такое сказала?

Юля вспомнила залитый солнцем двор, тринадцатилетнюю себя, радостно бегущую навстречу любимой учительнице.

Роман Дюма «Асканио» стал первой книгой, которую Зинон, тогда еще Зинаидочка Николаевна, дала ей почитать из своей домашней библиотеки.

С тех пор она не плакала двадцать лет.

Глава двадцать восьмая

Хорошо, что ей не пришло в голову лететь самолётом, в поезде можно будет основательно обдумать произошедшее. Сначала немного поспать, а потом думать.

Пока Юлия стояла в очереди к билетной кассе, вата в голове снова начала уплотняться, сбиваться в тугие комки. За её спиной раздались разъяренные голоса, а женщина в окошке с негодованием чего-то от неё требовала. Юлия растерянно молчала — не смогла припомнить ровным счетом ничего из того, что, по всей видимости, она должна была сейчас произнести.

Она вышла на привокзальную площадь, вернулась туда, где она находилась, прежде чем направиться к кассам, постояла, и память начала понемногу возвращаться. Надо постараться вспомнить всё. В этом спасение.

Сначала — билет на поезд. Повторно встав в очередь, она изо всех сил напрягала память. Какая-то ускользающая деталь из воспоминаний, к которым она недавно подобралась, особенно тревожила её. Часы! Когда она встала, чтобы идти вслед за профессором в комнату пыток ночными кошмарами, она взглянула на настенные часы. Они показывали без чего-то шесть. Получается, в день своего появления в клинике она провела в компании с Прошкиным около трех часов. О чем же они столько времени разговаривали? Она вспомнила только несколько общих фраз профессора, из тех, какими обычно доктора начинают прием. И ещё его последние слова: «Надеюсь, наше общение будет взаимополезным». А куда же делись три часа? И ведь, точно, какой-то разговор был. Вспоминались интонации профессорского голоса, но она не могла восстановить произносимые фразы. Память выдавала ни о чём ей не говорящие разрозненные слова: катафрения... парасомния... циркадные ритмы. Она вспомнила своё ощущение во время первого, выпавшего из памяти, разговора, будто Прошкин нарочно опутывает её непонятными терминами как паутиной. Да, вот ещё — давление! Тогда она испытывала сильное физическое давление, исходящее от профессора. И сейчас ей дышалось тяжело, мышцы тела болели, как после приличной физической нагрузки. «Следующий!» — услышала Юлия, очнулась, несколько секунд с недоумением смотрела на женщину в билетной кассе, вспомнила, зачем она здесь, выпалила скороговоркой: «Один билет до Загряжска, вагон купейный, поезд ближайший». Впервые в жизни она чувствовала себя так неуверенно.