Дом на улице Гоголя (СИ)

— Я неверно сформулировала вопрос. Не зачем, а почему вы меня забрали? В вашем доме я стала чем-то вроде маленького домашнего приведения. Иногда отец садился в кресло, не замечая в нём меня — в буквальном смысле в упор дочку не видел.

— Ты решила довести меня до гипертонического криза?! Ты же знаешь, мне нельзя волноваться — моё давление...

— Поволнуйся сейчас за меня, мама. Мне очень плохо. Обеспокойся жизнью своей единственной дочери.

— Ты ведь знаешь, Юлия, я всегда готова придти тебе на помощь, но твое сегодняшнее поведение...

— Так приди на помощь! Ответь: почему вы меня забрали?

Удивительно, но мать не скатилась в истерику, а стала отвечать:

— Если ты так настаиваешь, пожалуйста, хотя я не уверена, что тебе понравится ответ. У бабушки развился старческий маразм. Всё пыталась нас чему-то учить. Совсем уже, видимо, не понимала, кто — она и кто — мы. Окончательно нас добило то, что она, оказывается, даже твоё имя неправильно произносила, Улей тебя называла. Уля! Гадость какая!

Конечно же, Юля сразу вспомнила, как её называла бабушка — Улей, Ульяной.

— Спасибо, мама, ты мне очень помогла. Пока!

— Погоди прощаться, дорогая. Теперь выслушай меня: в следующий раз, когда надумаешь мне звонить, сначала приведи себя хотя бы в относительно уравновешенное состояние. Сейчас ты находишься в таком возбуждении, что меня через телефонную трубку будто током бьёт.

— Ты права, сейчас твоя дочь не в лучшей форме. И что это означает для тебя, мама?

— Я уже высказалась по этому поводу: никогда не звони мне в таком взбаламученном состоянии. Ты должна бережней относиться к своей не слишком молодой и не слишком здоровой матери.

— Я поняла, мама. Извини.

Юля взглянула на часы — время будто остановилось.

— Алло! — отозвался в трубке приятный баритон.

— Привет, папа! Только не спрашивай меня про мой голос. У меня мало времени, надо кое-что у тебя срочно выяснить...

— Как удачно ты позвонила, Юленька! Я не знал, что ты уже вернулась, а то бы сам позвонил. Должен тебе сказать, что в твоей последней статье — на «афганскую тему» — тебе внезапно изменил вкус. Хочу предостеречь, дабы это не стало тенденцией. Сентиментальная, бабья интонация, надрыв — откуда все это?

— О статье потом, ладно? У меня сейчас к тебе есть несколько неожиданный вопрос. Это мне нужно... для теста. Знаешь, сейчас это модно — разнообразные психологические тесты. Сформулируй краткий ответ на вопрос: как ты ко мне относишься?

— Я тебя очень ценю и уважаю, — легко включился отец, — ты оправдала все мои родительские надежды. Я горжусь тем, что являюсь отцом Юлии Логиновой.

— Но, ведь «Юлия Логинова» — всего лишь мой псевдоним. Я и мое «имя» — не одно и то же.

— Опять ты мудришь.

— А, если меня перестанут печатать, и я пойду мыть сортиры, как ты тогда будешь ко мне относиться?

— Почему же сортиры сразу? Университет тебя на преподавание с руками оторвёт.

— Но, если я, скажем, умом тронусь и не смогу делать ничего другого, кроме, как сортиры мыть?

— Ну и тесты у тебя! Прямо не знаю, что и ответить.

— Спасибо, папа. Ты уже ответил. Извини, я спешу.

Так, с отцом тоже полная ясность.

Полистав записную книжку, на букве «з» Юлия наткнулась на свежую запись, сделанную почерком мужа. Это оказался номер бывшей классной руководительницы Юлии и Германа. Сейчас эта, может быть, последняя услуга мужа пришлась кстати.

Глава двадцать девятая

— Алло! — раздался в трубке голос, который она узнала сразу, хоть и не слышала его больше двадцати лет.

— Зинаида Николаевна, здравствуйте. Это Юля Астахова.

— Юленька! Как хорошо, что ты позвонила, и хорошо, что именно сегодня! Я как раз только что прочитала твою новую статью — о бывших «афганцах». Замечательно! Я все время горевала: такой талант пропал! — одни штампы да канцелярщина, себя считала в том повинной, а сегодня...

— Сейчас не об этом. Мне нужно задать вам один вопрос. Это важно для меня.

Юлия уже не «держала голос», говорила отрывисто, хрипло.

— Юля, тебе плохо? Скажи, куда мне надо подъехать? — заволновалась Зинаида Николаевна.

— Мне плохо, но ехать вам никуда не надо. Ответьте мне, пожалуйста, на вопрос, в последние дни по ряду причин не выходящий у меня из головы. Зинаида Николаевна, почему тогда, в десятом классе, вы были абсолютно уверены, что я испорчу Гере жизнь?

Учительница так растерялась, что Юля на другом конце телефонного провода сумела это почувствовать.

Даже спустя двадцать лет Зинаида Николаевна не могла сказать правду.

В начале Юлиного десятого класса ей позвонила Элеонора Михайловна Астахова и потребовала встречи для конфиденциального разговора. К тому времени классная руководительница уже вполне сориентировалась в социальной значимости родителей своих учеников и прекрасно знала, что Астаховы в рейтинге их двадцать третьей школы занимают отнюдь не высокое место. Юлин отец некогда являлся быстро растущим функционером, но совершил какую-то ошибку и вылетел из обоймы. В последние годы его держали на незначительных должностях, часто перемещали с места на место, или по горизонтали, или даже с понижением, не оставляя шансов для продвижения по карьерной лестнице.

В то время как муж бодро интриговал, рассчитывая ещё раз ухватить ускользающую фортуну за хвост, — людьми у нас не бросаются, рано или поздно наступит и на его улице праздник — Элеонора Михайловна жестоко страдала от утраты своего статуса. Бывшие приятельницы, чьи более успешные мужья обеспечивали им устойчивое положение в обществе, сначала всё реже приглашали её в свою компанию, а потом и вовсе стали старательно избегать разговоров с ней при случайных встречах. Элеоноре Михайловне стоило всё больших хлопот добывать достойные вещи, а когда связи окончательно перестали срабатывать, она стала переплачивать за дефицит втридорога. Элеонора Михайловна не могла ударить в грязь лицом, обнаружив перед бывшими подругами отсутствие у неё, например, гедеэровского костюма джерси, из тех, что небольшой партией, только для своих, поступили в город.

Она слишком хорошо помнила, что там, внизу, куда вернуться было бы хуже смерти, она была не Элеонорой, а обычной Ленкой с ненавистной ей фамилией Гаврюшкина. Там злобилась коммуналка, беспробудно пил отец, целыми днями орала мать. В существование достойной жизни там, внизу, она не верила, потому что никогда с таковой не соприкасалась. Сначала был Каляевск, захолустный городок её детства, где все, кого она знала, жили одинаково — там пальто не покупали, а «строили», там болтались на проводах заляпанные извёсткой выключатели, там женщины выбивали из мужей их жалкую «получку», а после боя, не слишком стесняясь, ходили с долго выцветающими синяками.

А потом Ленка попала в квартиру двоюродной тётки, просторную и обставленную красивой мебелью с завитушками. Она напросилась к богатой родственнице в гости вскоре после того, как шестнадцатилетней девчонкой в сорок шестом году поступила в загряжский строительно-монтажный техникум. Тётка, тоже ведь из Каляевска, а сумела прорваться, жизнь её была прекрасна и светла: непьющий муж-полковник, блестящие паркетные полы, каракулевая шубка, духи «Красная Москва». Ленке выпала счастливая карта: тётка пригласила её жить к себе, в солидный дом с гулкими парадными, расположенный почти в самом центре города. Недолго размышляя, она перебралась из холодной, обшарпанной и пропахшей мочой общаги в крохотную, но уютную комнатку при полковничьей кухне.

Ленка размышляла недолго, хотя выяснилось, что за счастье быть приближенной к приличным людям и харчиться с общего стола, на котором копчёная колбаса лежала не по большим праздником, а каждый день, она должна была не только помогать тётке по хозяйству, но и «дружить» с её сыном-студентом.